Окончание. Начало — здесь



Прошло время, и вот уже грянула, будь она неладна, Беловежская Пуща, но не песня, к сожалению, а самый настоящий развод с развалом СССР, и Украина стала самостоятельным государством, а у Вовчика снова зазудило там, где у людей расположен тохес.

— Я должен ехать, потому как там все теперь по-другому, и мне люди рассказывают, что там есть как заработать.

Ни уговоры жены, ни насмешки друга, ни просьба Ирины подумать за семью ни к чему не привели — и уже куплен билет на теплоход из Хайфы, и уже Вовчик в Одессе.


После развала Союза Одесса представляла собой мрачное зрелище, и вид троллейбусов с заколоченными фанерой окнами, и давно не ремонтированные тротуары, неработающие лифты, и милицонеры, больше похожие на бандитов, чем на стражей порядка, не добавляли оптимизма, но опять, как и в прошлый раз, Новицкий ринулся в болото коммерции, если можно было назвать коммерцией то, что творилось в это время в Украине, получившей независимость.

Местная обувь уже никому не стала нужной, потому что поток ширпотреба из Турции и Китая был вне конкуренции, и потому Вовчик решил заняться поставками продовольствия из Израиля и Турции.

С мытарствами и жуткими взятками он зарегистрировал фирму, и поначалу дела пошли довольно успешно, потому как народ если и покупал что-то, то в первую очередь это была еда — но, как говорили у нас, в Одессе, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.


На этот раз к нему пришли именно в штатском и сказали, что приличные люди так, как он, не поступают, потому как бывает такая непогода, что может долго идти дождь, а если нет крыши над головой, то весь товар может испортиться — и ему это надо?

Еще незнакомый с особенностями постсоветской жизни, но помнящий о том, что и в советские времена нужно было платить дань, Вовчик тем не менее решил прикинуться простачком и сказал, что вроде крыша на складе достаточно хорошая, чем вызвал приступ безудержного смеха у пришедших.

— Дядя, ты или малахольный, или прикидываешься, а чтоб ты не прикидывался, мы тебе сейчас доходчиво объясним, где у тебя может потечь крыша.

И один из пришедших, с лицом не изуродованным интеллектом, легко так стукнул Вовчика по носу, что кровь пошла сразу.

— Ну че, идиот, понял за крышу?

— Да я понял, господа, но можно же было без мордобойства.

— Не, нельзя было, уж больно ты умный, дядя, — сказал тот, который был за старшего. — Вот теперь ты поймешь, как оскорблять приличных людей, и первого числа каждого месяца будешь отдавать пять штук зелени.

— Побойтесь бога, господа, я не зарабатываю столько, — сказал Новицкий, что было близко к правде, но старший из бандитов даже и не стал вступать с ним в дебаты.

— Я сказал пять, значит — пять, а будешь много говорить, так скоро заиграет похоронная музыка, но ты ее не услышишь.

Чуть прийдя в себя после причтного визита бравых парней, приведя свое лицо в относительный порядок, Вовчик стал искать среди своих немногочисленных знакомых того, кто мог помочь ему выкрутиться из этой щекотливой ситуации, поскольку он понимал, что платят в этой стране все, кому жизнь дорога, но сумма, названная братками, была неподъемной для него, и не хотелось работать на дядю, но еще больше не хотелось так быстро возвращаться в Израиль, чтобы там над ним стали насмехаться.

Новицкий понимал, что Срулик его поймет и ирония старого товарища будет лишь доброй, но из-за собственного упрямства не хотел идти на попятную.

Знающие люди подсказали ему, что в мэрии есть свой человек, и он даже знает этого человека по той, советской жизни. Как смогли уже догадаться те, кто продолжает следить за сюжетом, это был тот самый бывший коммунист, а теперь начальник департамента предпринимательства городской управы, господин Гнатюк-младший собственной персоной.


Вовчик переоделся в солидный костюм, взяв в руки диковинку того времени —  чемодан под названием Ericsson Hotline, а именно мобильный телефон, привезенный с собой из Израиля и используемый лишь в случае крайней нужды, поскольку было дешевле доплыть до дома на пароходе, чем звонить по тарифам тех лет.

В приемной никого не было, но секретарша, блондинка лет девятнадцати от силы, в полупрозрачной блузке, юбчонке чуть ниже пупка и ногами, растущими из ушей, сказала, что шеф занят и никого не принимает.

Вовчик знал, как добиться приема, и из кармана пиджака был извлечен флакон духов «Шанел»ь, правда, турецкого производства, но это уже были мелочи.

Солидный вид посетителя, мобильный аппарат, а также духи отворили дверь кабинета.

За столом сидел все тот же Семен Опанасович Гнатюк, разве что физиономия его стала еще шире с тех пор, когда Новицкий видел его в последний раз.

Увидев посетителя, Гнатюк расплылся в слащавой улыбке.

— Боже мой, какие люди и без охраны. Какими судьбами к нам и как я рад вас видеть снова на одесской земле, уважаемый господин Новицкий.

У, сука, подумал Вовчик, как же ты мог забыть того, кого обул на такие серьезные бабки, — но тоже широко улыбнулся и изобразил на лице такую радость, как будто выиграл миллион шекелей в национальную лоторею.

— Семен Опанасович, жутко рад видеть вас в добром здравии, потому как в нашем замечательном городе я без вас как без рук.

— Ну, рассказывайте, делитесь, так сказать.

При слове «делитесь» Новицкий понял, что и здесь тоже надо будет делиться, но, может быть, не так сильно, как с братками, и рассказал Гнатюку о том, что с ним на днях произошло, во всех деталях, но допустил стратегическую, непростительную ошибку, назвав сумму, которую у него вымогали.

— Какой кошмар и какой ужас, я вам скажу, дорогой мой человек. Как эти подонки потеряли всякий стыд и позорят наш замечательный город и тем самым выставляют в негодном свете новую власть независмой Украины, которая стремится в семью европейских народов, ай, как им не стыдно просить у зарубежного коммерсанта целых пять тысяч американских долларов. За что — за то, что человек, рискуя своим состоянием, обеспечивает продовольствием население города и области.

Я вам так скажу, уважаемый господин Новицкий, что пять тысяч долларов — это просто-таки полное нахальство. Я думаю, что три тысячи — это то, о чем мы можем с вами догововориться, чтобы вы жили себе спокойно и не боялись никаких подонков.


Во дурак, во идиот, корил себя Вовчик, выходя из кабинета и лучезарно улыбаясь своему старому-новому покровителю, но все же две сэкономленные штуки приятно грели сознание того, что он тоже будет зарабатывать, а не ишачить на бандитов.

Как же он был наивен — и через некоторое время понял, что когда старый жулик Гнатюк говорил о трех тысячах, то он думал только о себе, а в те времена, да и до сих пор, пожить за счет предпринимателей старались все кому не лень — а не лень было санинспекции, пожарной, налоговой и многим другим.

Так что не прошло и полгода, как гражданин государства Израиль Владимир Новицкий понял, что бандитам платить было гораздо выгоднее.


Слава Б-гу, что паром на Хайфу курсировал регулярно, и вот уже Срулик с Ирой и Мариной, с маленьким сыном встречали его на причале.

— Все, Срулик, я туда больше не ходок и не ездун.

— Я тебя умоляю, Вовчик, мы и здесь проживем без убытку, так шо не суетись больше понапрасну.

C тех пор Новицкого словно подменили. Куда делся шустряк с авантюрными наклонностями, одному Б-гу известно. Он стал осторожным, а его деловые качества наконец-то стали приносить серьезные дивиденды.

Уже в Хайфе, Тель-Авиве и Ашдоде работали мастерские по ремонту обуви и по приему заказов на изготовление эксклюзивной обуви — и работы было столько, что уже Срулик работал не на ремонте, а занимался снабжением всего того, что было необходимо для производства.


Годы текли, и вот он уже собрался выходить на пенсию, да и Ира все время говорила, что нужно пожить и для себя, и дочь, уехавшая с мужем в США, где ему предложили работу в Силиконовой долине, звала их постоянно к себе.

Вовчик тоже понимал, что товарищу стало тяжело, и сильно не настаивал на том, чтобы Зиссерман работал, хотя в свои семьдесят лет Срулик еще имел силы и здоровье продолжать трудиться.


Сборы в Калифорнию были недолги, и вот уже они в аэропорту Сан-Франциско, и вот уже Рива висит у него на шее, а рядом смущенно топчутся два внука и две внучки и говорят с ним на языке, который он не понимает.

— Рива, что за дела, что они уже и иврит позабыли?

— Папа, здесь Америка, и в школе они говорят на английском, а дома мы говорим на иврите, но младшие его не очень принимают, и потому уже и мы переходим на английский потихоньку.

Израиль не стал заострять, но ему сразу стало не по себе, потому как он не понимал, как ему разговаривать с внуками.

Неловкость сгладила Ира.

— Зиссерман, я тебя умоляю, не делай головную боль с пустяков, и главное, что дети живы и здоровы, а как общаться — мы придумаем.


Срулика еле хватило на два месяца жизни в Америке, хотя Калифорния и была ее лучшей частью, но ему здесь было не по себе из-за того, что все кругом говорили на непонятном языке, а он привык общаться с людьми по-простому, что было совсем не принято здесь.

Однажды даже произошел казус, после которого он сразу засобирался домой.

В соседском дворе работала автоматическая поливалка, и неизвестно по какой причине шланг сорвался с крепления и струя воды стала лить во все стороны.

На ту беду мимо этого дома проходила темнокожая женщина, скажем так, корпулентного размера. Получив струю воды, она стала визжать, что ей нанесли ущерб и оскорбили ее достоинство.

Хозяйка дома, вышедшая на крик, тут же выключила воду и стала извиняться перед толстухой, но та уже звонила по телефону, вызывая полицию.

Прибывшие копы выслушали ее, составили протокол, и по нему выходило, что этот инцидент должен рассматривать суд — так объяснила Срулику подошедшая дочка.

— Рива, они тут совсем мишигинеры. Человека в жаркий полдень побрызгали чистой водой — и за это в суд? Совсем рехнулись.

— Папа, это Америка и это такой бизнес — при удобном случае содрать с человека деньги.

— Ты, дочка, как хочешь, но мне здесь уже не нравится.

Через несколько дней самолет уносил их домой в Израиль, где все, по мнению Срулика, было лучше, чем в Америке.


Прошло еще несколько лет, и вдруг Израиль Зиссерман стал говорить Ирине, что надо поехать в Одессу, поклониться могилам родителей, что уже возраст, что кто его знает, когда еще мы сможем поехать, и вообще — будет ли здоровье.

Ирина не стала ничего возражать, но позвонила Володе Новицкому, их Вовчику, и стала умолять поговорить с ее малахольным мужем, который на старости лет совсем сбрендил и решил ехать в Одессу.

Вовчик обещал поговорить — и на следующий день заглянул на веранду, где любил в тени посиживать его старый друг.

— Срулик, или я не понял, или на старости лет тебе захотелось приключений на свой тохес?

— Вовчик, не делай мне мозги, что ты такой умный, а я старый идиот. Я всего лишь хочу на пару дней до могил моих родителев и обратно.

— Израиль, ты вообще следишь за новостями или с неба свалился, ты что, не слышал, какой шухер сейчас стоит на Украине, оно тебе надо?

— Я смотрю новости, и в Одессе все спокойно, и я же не воевать еду, а кому нужен старый еврей в Одессе?

Поняв, что Зиссемана не переубедить, Вовчик заявил, что он его одного не отпустит, и пусть Ира идет до Марины, и они полетят вдвоем, а уже он за Сруликом приглядит в этом путешествии.

С тяжелым сердцем провожала Ира своего непутевого супруга, потому что прожив с ним почти шестьдесят лет вместе, они никогда не расставались.

Зиссерман как мог успокаивал ее и говорил, что нельзя же делать панику за пару пустяков, но надо было знать его супруженную, чтобы не понимать того, что она отрывает от сердца часть, отправляя его одного, а брать жену с собой Срулик категорически не хотел.


Одесса их встретила поздней, но прохладной весной, и лишь последние дни апреля явили солнце и тепло.

Как радовался Израиль Зиссерман этой нежной погоде после изнуряющей жары страны, которая стала ему родным домом.

Остановились они в отеле неподалеку от вокзала на Пушкинской.

Первые два дня Срулик наслаждался тем, что просто бродил по улицам родного города, пешком дошел до Школьного переулка, где с огорчением для себя констатировал, что ни одного знакомого лица он не встретил.

Возвращаясь, они пошли через Соборную площадь, мимо недавно восстановленного Преображенского собора, где их внимание привлекла небольшая толпа, которая слушала оратора, что-то кричащего на мове.

Когда они подошли поближе, то Вовчик аж присвистнул от удивления.

— Во падла, он еще живой!

— Кто живой и кто — падла? — спросил Срулик.

— Тю, да это же он собственной персоной, Семен Гнатюк, сын твоего старшины.

Теперь Гнатюк был одет в вышиванку и держал в руках плакат с надписью «Гэть москалiв».

Вокруг него стояло несколько молодых людей с дубинками, которые, по-видимому, были его охраной.

— О гнида, он при любой власти устроится, но шо интересно, так это народ, что молчит.

Поняв, что Вовчик сейчас вмешается в дискуссию, Зиссерман оттащил его, и они пошли в гостиницу.

По дороге Новицкий все никак не мог успокоиться и проклинал своего старого знакомца, но Срулик сказал, что не позволит ему искать себе приключений на задницу.


На следующий день они с Вовчиком запланировали поездку на кладбище, но Новицкий вспомнил, что знакомые из Эреца попросили его передать небольшую посылку родным, жившим в районе Куликова поля.

Договорились, что он быстро сбегает, а потом они возьмут такси и поедут.

Через полтора часа после того, как его старый товарищ уже должен был вернуться, смутное беспокойство стало охватывать Срулика.

Почему-то мобильный телефон сначала не отвечал, а потом и оказался вне зоны.

Выйдя на улицу, Зиссерман увидел толпу народа, бегущую со стороны Куликова поля, и клубы черного дыма, поднимавшиеся над домами. Влекомый каким-то непонятным для него чувством, он побрел в ту сторону, откуда бежали люди.

Мимо него пробежали несколько молодых людей с лицами и одеждой, испачканными сажей. Он попытался остановить их, но на него смотрели как на сумасшедшего и бежали дальше.

Наконец один мужчина схватил его за руку и спросил:

— Батя, куда тебя черти несут?

— Молодой человек, кто-то может объяснить уже, что там происходит?

— Там уже ничего не происходит, папаша. Там уже все произошло, там сожгли людей в Доме профсоюзов.

— Как сожгли?  — с дрожью и отчаянием спросил Срулик.

— А вот так и сожгли, под крики «Кто не пляшет — тот москаль». Уйму народу пожгли, суки.

Последние слова мужчины Зиссерман уже не услышал, потому что в сердце как будто раскаленной иглой воткнулась боль и опрокинула его на асфальт.


Очнулся он в реанимации Первой больницы на Мясоедовской.

Зашедший врач сказал, что попал он сюда с Пушкинской, где его с мостовой доставила бригада медиков из тех, которые были направлены к Дому профсоюзов, но поскольку там в основном были трупы, то они подобрали Израиля Зиссермана, гражданина одноименного государства, потому что он был живой и у него всего-навсего обширный инфаркт, и если ничего плохого не случится, то через неделю он может, и даже не может, а должен валить из этого дурдома, потому что то, что в их Одессе произошло, так это даже страшно рассказать, не то что представить себе.

Врач оказался неплохим мужиком и рассказал, что в Доме профсоюзов пожгли людей заживо — и не менее пятидесяти душ, а пожег «Правый cектор».

Кто такой этот «Правый cектор», Срулик не знал и знать не хотел, но заплетающимся языком попросил доктора узнать, не было ли среди сожженых гражданина Израиля Владимира Новицкого.

Доктор пообещал узнать все, что в его силах, но сказал, что появится только через день, когда будет его дежурство.


Два дня тянулись как два месяца, и один раз аппарат, к которому был подсоединен Зиссерман, тонко и жалобно запищал, когда на глаза стала наливаться кровавая пелена, но прибежавший дежурный врач вовремя купировал очередной инфаркт.

Когда наступило утро того дня и должен был прийти знакомый доктор, у Срулика вдруг, без видимой причины затеплилась надежда, что с Вовчиком все в порядке и только по странному стечению обстоятельств он не нашел старого идиота Зиссермана, потому что одну смерть он уже пережил, а вторую не переживет точно.
 

По лицу вошедшего врача он понял все — и понял, что смерть его товарища на его совести, как и смерть собственного сына, который, если бы они не уехали тогда, когда ехали все, остался бы жив.

Доктор только похлопал его по плечу, посмотрел на прибор, потрогал зачем-то капельницу и вышел.

Израиль лежал и вспоминал свою жизнь, и слезы, которых никогда раньше не было, и не было даже тогда, когда он хоронил своего мальчика, стекали по морщинистым щекам, а у него даже не было сил пошевелить рукой, чтобы их вытереть.

За окном стало смеркаться, и уже прошел вечерний обход, когда, собрав все силы, он сумел подвинуть к себе тумбочку с аппаратом, который помогал его изношенному сердцу справляться с нагрузками, и выключил тумблер питания.


 

---

 

1. Алекса Кристина, 1994 год — отравление газом.
2. Балабан Алексей, 1982 г. р. — отравление газами и испарениями.
3. Бирюков Андрей, 1978 г. р. — огнестрельное ранение.
4. Бражевский Андрей Геннадиевич, 1987 г. р. — выпрыгнул из горящего Дома профсоюзов, скончался от травм.
5. Бригар Владимир, 1984 — отравление газами и испарениями.
6. Буллах Виктор, 1956 г. р. — разбился, выпав из окна Дома Профсоюзов.
7. Вареникина Анна, 1955 г. р. — погибла в огне.
8. Гнатенко Евгений, 1952 г. р. — отравление газами и испарениями.
9. Егорский Николай, 1976 г. р. — огнестрельное ранение.
10. Жульков Александр, 1968 г. р. — огнестрельное ранение.
11. Заяц Игорь, 1968 г. р. — разбился, выпав из окна.
12. Иванов Дмитрий — погиб на Куликовом поле (причина смерти уточняется).
13. Иванов Игорь, 1987 г. р. — огнестрельное ранение.
14. Калин Анатолий — погиб в огне.
15. Коврига Николай, 1984 г. р. — погиб в огне.
16. Колпаков Алексей, 56 лет. — погиб в огне.
17. Кононов Александр, 1959 г. р. — отравление газами и испарениями.
18. Костюхин Сергей Николаевич, 1967 г. р. — причина смерти пока неизвестна. Известно, что он был в Доме профсоюзов.
19. Кушнарев Геннадий, 1975 г. р. — отравление газами и испарениями.
20. Кущ Руслан, 1984 г. р. — разбился, выпав из окна.
21. Ломакина Нина, 1953 г. р. — отравление газами и испарениями.
22. Лосинский Евгений, 34 года — получил огнестрельное ранение на Греческой, скончался в больнице 11 мая.
23. Лукас Игорь, 1993 года рождения — отравление газом.
24. Маркин Вячеслав Владимирович, 1969 г. р. , депутат Одесского облсовета — умер в больнице.
25. Митчик Евгений, 1983 г. р. — отравление газами и испарениями.
26. Мишин Сергей, 1986 г. р. — погиб в огне.
27. Негатуров Вадим Витальевич, 1959 г. р. , одесский поэт — умер в больнице.
28. Никитенко Максим, 1982 г. р. — разбился, выпав из окна Дома профсоюзов.
29. Никитюк Дмитрий, 1974 г. р. — отравление газами и испарениями.
30. Новицкий Владимир, 1944 г. р. — отравление газами и испарениями.
31. Острожнюк Игорь, 1964 г. р. — разбился, выпав из окна Дома профсоюзов.
32. Папура Вадим, 1996 г. р. — разбился, выпав из окна.
33. Петров Геннадий, 1985 г. р. — огнестрельное ранение.
34. Пикалова Светлана, 1981 г. р. — отравление газами и испарениями.
35. Полевой Виктор, 1966 г. р. — отравление угарным газом.
36. Полулях Анна, 1962 г. р. — отравление газами и испарениями.
37. Садовничий Александр, 1954 г. р. — погиб в огне.
38. Степанов Виктор, 1962 г. р. , одесский поэт — отравление газами и испарениями.
39. Щербинин Михаил Иванович, 1956 года рождения — погиб в огне.
40. Яворский Николай, — огнестрельное ранение
41. Яковенко Ирина, 1959 — отравление газами и испарениями.

 
 

---

Толчок — знаменитый одесский рынок, где продавалось все то, что привозили моряки загранплавания.
Земля обетованная — Израиль.
Черта оседлости — в Российской империи граница территории, за пределами которой запрещалось постоянное жительство иудеям.
Цудрейте — сумасшедший (-ая) (идиш).
Идн — евреи.
Гой, гои — неевреи.
Одесский Привоз — центральный рынок.
Тохес — задница.
Война Йом Кипур — война Судного дня, 1973 г.
Бесейдер — хорошо (иврит).