Некоторое время назад я опубликовал интервью с северокорейским бизнесменом (прочитать его можно здесь). Я встретился с ним в Сеуле благодаря известному российскому востоковеду Андрею Ланькову. До этой публикации — как я сам до этого разговора — многие не подозревали, что под коммунистической оболочкой в Северной Корее давно существует примитивный капитализм, а почти все население страны занято в полуофициальном частном секторе.

Это настолько плохо вязалось с привычным образом Северной Кореи, что некоторые читатели (в основном из сочувствующих корейскому социализму) усомнились в информации моего собеседника. Но я был в ней уверен — и не только потому, что ее подтвердил Ланьков. Я, что называется, подверг ее перекрестной проверке.

Через несколько дней после Кима я встретился и записал разговор с Ли, девушкой из другого провинциального города на севере КНДР, которая около двух лет назад перебралась через Китай на юг. Девушкой, что называется, из самой приличной северокорейской семьи: папа — преподаватель партийных дисциплин в местном пединституте, мама — домохозяйка и общественница, сама — выпускница педвуза, воспитательница в детском саду, а потом — хозяйка подпольной мануфактуры сигарет. Вот этот разговор.

– У вас был русский язык в школе?

– «Здравствуйте, раз, два, три, четыре, да здравствует великий вождь». Но вообще я была в английском классе. Обычно классы А и Б были русские, а два других – английские. Но это было давно, когда я училась в школе, в начале 90-х, а сейчас русского в школах почти не осталось. У нас в городе в 97–98 году русские классы были закрыты все, все стали английскими. А до этого было пополам.

– Сколько человек было в классе?

– Довольно много в то время, стандартно — 40–50 человек. Но сейчас меньше из-за проблем с рождаемостью, так что сейчас — 35–40.




– Ваша мама работала?

– Нет, она была домохозяйкой, но занималась общественной работой. Она была руководительницей народной группы — группы взаимного наблюдения по месту жительства. Она отвечала за женщин в нашей округе, которые не работали, за домохозяек: задача, чтобы домохозяйки тоже не оставались без присмотра, чтобы среди них велась организационная и идеологическая работа. Ну и просто присматривала за ними. Такие группы создаются по территориальному принципу – в них по 20–40 семей.

– Были у нее за эту деятельность какие-то дополнительные льготы?

– Нет, ничего не было. Начальникам народных групп вообще не полагалось никакой зарплаты, и по карточкам она получала довольствие, как у обычных домохозяек. Но в начале 90-х пошли разговоры, что им нужно установить зарплату. И стали давать зарплату примерно с 1992 года в районе 30 вон. Но это уже было абсолютно бессмысленно, потому что к концу 90-х средняя зарплата была порядка 700-1000 вон, и на нее было ничего не купить, а они получали 30.

– О каких проступках подопечных членов группы нужно было докладывать?

– Например, утром домохозяйки должны идти на строительные работы, и задача начальницы народной группы – собрать людей, чтобы они шли на эти работы. К ней приходит распоряжение: столько-то человек надо отправить на строительство дороги или ремонт чего-то и т.п. Многие, само собой, не хотят идти. Это самое распространенное нарушение. Тогда начальница группы жалуется в полицию или в местную администрацию.

Теоретически главы групп подчиняются районной управе, что-то вроде райисполкома: туда они и жалуются. Но может вмешаться и полиция, если уклонение от мобилизации стало особенно массовым. В общем, работа достаточно неприятная, потому что она портит отношения с людьми. Но моя мать была идейная, любила Ким Чен Ира, Ким Ир Сена, она очень старалась.

– Она и сейчас верит и старается?

– Сейчас уже нет.

– Когда это изменилось?

– Она очень хотела вступить в партию, 30 лет старалась, но и через 35 лет в партию ей так и не дали вступить. Моя сестра перебралась в Китай, и мать сняли с этой работы. Это было для нее очень большим разочарованием. Впрочем, к тому времени она уже и не так хотела вступать, пропал этот энтузиазм.


КОРОБОЧКИ С ОБЕДОМ

– В какие годы вы работали в детском саду?

– В 2000–2005-м.

– Все дети ходят в детский сад?

– Да, обязательно. Это часть обязательного образования.

– Что изучают в детском саду?

– Язык, счет, песню и танец, подвижные игры, экскурсии на природу и три идейных предмета – рассказы о детстве Ким Ир Сена, рассказы о детстве Ким Чен Ира и рассказы о детстве Ким Чен Сук (жены Ким Ир Сена). Соответственно, в нашем садике было три комнаты для их изучения. Одна комната – для изучения детских лет Ким Ир Сена, другая – Ким Чен Ира, третья – Ким Чен Сук. Она как раз родом из наших мест. Там фотографии детских лет, портреты, а в центре каждой комнаты – большой макет места, где великий человек, которому посвящена комната, провел свое детство. Размером с большой стол – и там домик, дворик, горочка, где играл, и т.п. Каждый из трех предметов – раз в неделю по одному занятию.



Эти макеты не поставляются централизованно, это все должны уметь сделать сами воспитатели. Я там все сделала сама – цветущие вишневые деревца, травку – чтоб красиво было. Там же поют песни о вожде, слушают рассказы о вожде.

– Детей же в детском саду кормят? В начале 2000-х были проблемы с питанием?

– Дети должны были приносить с собой коробочки с едой из дома. Мы пытались организовывать питание, но у нас получалось только раза два в месяц – это если нам выдавали продукты. А когда не было продуктов, мы ничего сделать не могли. Когда я сама ходила в детский сад в 80-е, то там нас кормили. А когда была воспитательницей, уже было нечем.

– Дети приносили коробочки с едой из дома, и они у всех разные.

– Конечно, разные, очень разные. Были дети, которые вообще ничего не приносили, тогда я их отправляла на пару часов: «Иди домой, поешь». Но и с остальными была проблема. Были те, кто приносил просто вареную кукурузу, а были те, у которых в коробочке и мясо было. И все же всё видят. Но дети сами собой группировались друг с другом по достатку родителей. Те, у кого был примерно одинаковый уровень одежды, игрушек и еды – играли друг с другом и общались друг с другом. Серьезных конфликтов по этому поводу я не видела. Они еще слишком маленькие. Такие конфликты начинают появляться, и довольно сильны в начальной и особенно в средней школе.

– Чьи дети считаются детьми богатых?

– Прежде всего — чиновников, нашего местного начальства. Они отличались одеждой, ну и было видно, что учителя уделяют им особое внимание.

– Родители помогают учителям деньгами. В школе и детском саду им надо что-то платить?

– Да, конечно. Мы бы не могли жить без помощи со стороны родителей. Зарплата учителя примерно 2000 вон. Это цена одного килограмма риса на рынке. Кто-то из родителей давал деньги, но в основном помогали не деньгами: приносили — кто одежду, кто какие-то вещи домашнего изготовления — и, конечно, продукты давали: рис, крестьяне — кукурузу, а кто-то посмотрел, что нет часов, могли часы подарить. Или со зрением проблемы, а очков не достать, — помогали очки заказать. И все старались побольше подарки делать по поводу выпуска — и деньгами, и рисом, и остальным.

Дарят непосредственно учителю, воспитателю, так что директору даже хуже, ему непосредственно ничего не несут. Реальный доход директора школы может быть меньше, чем у учителей или воспитателей. Но в школах есть такой способ заработать. Звонит председатель колхоза и просит отправить детей в поле на работу. И директор посылает детей в колхоз, а председатель ему взамен платит деньгами или продуктами.



– Сколько дней школьники осенью работают на полях?

– Осенью практически каждый день работали в конце 90-х. У нас шестидневная рабочая неделя, и осенью практически не учились вообще. Забирали даже выходные. Могли оставить два выходных в месяц. И естественно, занимали все рабочие дни. А учились самоподготовкой: давали домашние задания и говорили – выучите это, это и это.

Это продолжалось и в 90-е, и в 2000-е. Весной отправляли на высадку риса, осенью — на уборку кукурузы, риса, овощей. Старшие классы были практически бесплатными сельхозработниками. Начинали с третьего класса, и чем дальше, тем больше.

– А студенты?

– Ну разумеется! И военные, конечно, тоже. В университетах это вообще официально. Весной и осенью в программу заложено по месяцу, свободному от занятий. Весной это посадка риса. Осенью — уборка риса и кукурузы.

– Только колхозы забирали школьников? Или мог директор завода позвонить с просьбой помочь план выполнить?

– Нет, какая помощь на заводе от студентов? Кроме того, в 90-е, когда я была в вузе, заводы уже остановились


ПРЕПОДАВАТЕЛЬ КОММУНИЗМА

– Что преподавал в вузе отец?

– «Революционную историю великого вождя товарища Ким Ир Сена» и «Историю агрессии американского и японского империализма против Кореи». При Ким Ир Сене это была хорошая карьера, уважаемый человек. Так же как врач, партработник, работник силовых органов.

Кроме того, в кимирсеновские времена лучше всего было быть «людьми Пэктусана» – то есть связанными с партизанским движением: это семьи и потомки участников сопротивления и войны. Не только сами участники, но и их дети и внуки оставались привилегированными, могли поступать в хорошие вузы, достигать должностей.

Потом рухнула система карточек, потом умер Ким Ир Сен — и началась эпоха Ким Чен Ира. И с 1996 года люди начали голодать и умирать. Тогда хорошо жили люди с родственниками за границей, особенно в Японии. Прежних привилегированных называли людьми Пэктусана, а этих стали называть людьми Фудзиямы.

А потом началось время людей Йонмансана (это гора, где университет им. Ким Ир Сена, в котором учился Ким Чен Ир), когда привилегированными стали однокашники Ким Чен Ира и вообще выпускники одного с ним университета.

Кроме того, в наших краях, на севере, это еще те, у кого есть родственники в Китае, которые присылают деньги. А еще есть люди, которые, как я, перебрались на юг и отсюда помогают родственникам. Но таких мало.



– В университетской среде какие сейчас настроения распространены — ностальгия по временам Ким Ир Сена, когда преподаватель был человеком солидным и жилось ему сравнительно с другими хорошо, или наоборот — критические, антиправительственные настроения?

– В общем, хотят перемен. Бывает, грустят о кимирсеновском времени, но не хотят обратно.

– А собираются поговорить и поругать власть?

– При Ким Ир Сене это было абсолютно немыслимо, говорить о политике. Сейчас немножко стали поругивать власть, но осторожно. Вот отец мой дома все время говорил, что Ким Чен Ир – никакого сравнения с Ким Ир Сеном, не справляется с руководством страной. Мать его притормаживала, говорила: «Оказываешь на детей плохое влияние, учишь их опасным вещам».

Но я, когда уже была подростком, прямо спросила у папы: «Кто лучше — Ким Ир Сен или Ким Чен Ир»? Он сказал: «Сравнивать смешно: Ким Ир Сен, конечно». Большинство упоминает Ким Ир Сена с уважением, а к Ким Чен Иру отношение куда хуже.

– А разговора о том, что все устройство страны неправильно, нет?

– Сейчас об этом говорят. Говорят, что социализм – это неправильно. Это стало не так опасно, можно поругивать власть.

– Как сейчас студенты относятся к вашему отцу – преподавателю идеологических дисциплин? У нас к ним серьезно не относились под конец СССР.

– То же самое.

– Отец что про это думает?

– Отец? Сложно сказать. Я с ним не очень эти вопросы поднимала. Он всю жизнь этим занимался. Ему трудно сказать после этого: «Я всю жизнь лгал, и студентам, и детям». Это психологическая травма.


СИГАРЕТНАЯ МАНУФАКТУРА

– Давайте попробуем представить быт преподавательской семьи. Есть у вас телевизор?

– Телевизора у нас не было до 1997 года, а в 97-м году к нам приезжали родственники из Китая и привезли в подарок телевизор, цветной. Купить его сейчас в самой Корее тоже не проблема, если деньги есть, у нас их просто не было. Цветной телевизор два года назад, когда я уехала, стоил порядка 30 000 (около 100 долларов). Но это, конечно, намного больше любой официальной зарплаты.

– Где же на него можно заработать?

– Частный бизнес — торговля, предпринимательство, ремесло. На государственную зарплату давно никто не живет.

– То есть ваша семья тоже занимается чем-то в частном секторе?

– Родители просто работают на участке, выращивают бобы, кукурузу. А из бобов делали массу для тофу.

А я делала сигареты дома. Я покупала табак у крестьян, потом резала, добавляла мед, травы для аромата, добавляла в массу воду, высушивала. После этого мы доставали папиросную бумагу в рулонах – ее выносили рабочие с местного сигаретного завода, но можно было купить импортную из Китая (китайская лучше). То же самое с фильтрами.

У меня дома стоял станочек для изготовления сигарет. И мы нанимали девушек, которые крутили у меня сигареты. С фильтром. Занималась я этим пять лет, и на меня работали шесть девушек. Одна прямо у меня дома, остальным выдавали материал и забирали товар. А упаковкой уже занималась я. Потом сдавали оптовикам, а те развозили по сельской местности.

– Упаковывали в пачки сигарет известных марок?

– Конечно, и Marlboro, и китайские марки – в те пачки, которые удавалось купить, в те и паковали. Были люди, которые и в самой Корее умудрялись делать пачки, очень похожие на оригинал.

– Объем вашего производства?

– 800 пачек в день в хорошие дни.

– Сколько это давало в месяц дохода?

– 200 000 вон выручки в месяц, личного дохода оставалось 25–30 000 вон в день. Это примерно 700 долларов.

– Богатая вы были девушка.

– Да.

– А как это все приходилось регулировать с властями?

– Откупалась, конечно. Приходилось хорошо им платить. Это ведь все от и до формально незаконно. Поэтому я постоянно хорошо кормила участкового.

– Гордитесь, что удалось организовать такое производство?

– Конечно. Я была CEO. А до сигарет, кстати, я недолго торговала яйцами, перцем и приправами. Я покупала яйца и перец на зоне политзеков №22. Они там в своем хозяйстве производили первосортный перец и отличные яйца.

Мы не можем заходить на территорию зоны, но мы покупали у семей охранников и администрации лагеря. Они что-то вроде посреднической фирмы. Это все администрация организует, а зэкам что говорят делать, то они и делают. Скорее всего, это был бизнес администрации лагеря. Но надо признать, что это была очень качественная продукция.

Я продавала это не у нас, а везла на рынок в соседний большой приморский город – самый большой город в округе, там и цены хорошие, и такие отличные яйца, и перец, и перечная паста продавались хорошо. К тому же там море, и я, чтобы пустой обратно не ехать, покупала кальмаров, осьминогов, минтая и продавала на рынке у нас.

– Как к этому относились родители?

– Они были довольны. Я же им помогала. До этого мы голодали, а как эта штука раскрутилась, наша семья в городе стала одной из самых богатых.




– Когда в стране кончился голод?

– В наших краях где-то в 2002 году. Но не надо думать, что голод совсем закончился, еще есть те, кто голодает. Кое-кто изредка умирает от голода до сих пор. Но, конечно, не сравнить с тем, что было в 90-е. Если ты относительно здоровый и молодой – то с голоду не умрешь. И главное – у нас сейчас есть к этому иммунитет. Тогда, когда государство вдруг перестало давать продукты по карточкам, мы не знали, что делать, а сейчас мы уже знаем, как жить самостоятельно.

– У вас были проблемы с адаптацией в капиталистической Южной Корее?

– Я выросла в ситуации, когда все было предписано. Тебе говорили, куда и когда идти, что делать и в какой последовательности. Я приехала сюда и удивилась: я могу делать все, но я должна решать сама, что именно, где и когда. И вначале привыкнуть к тому, что ты все выбираешь и решаешь сама – это требовало некоторого усилия. Одежду, которую я покупала первое время после того, как сюда приехала, я ее не надеваю, мне самой смешно становится, что я накупила.