Десять лет назад состоялось событие — возможно, самое яркое из тех, к которым мне довелось приложить руку. Два февральских дня 2004 года, 5-го и 11-го, большинство старшеклассников рижских русских школ поутру не садились за парты, а, прихватив с собой изрядное количество ребят помладше, колоннами отправлялись в центр города — протестовать против готовящегося перевода среднего образования на латышский язык.

Напомню историю. В первую субботу октября 1998 года, как положено, был избран очередной Сейм. В тот раз большинство предыдущих депутатов утратили мандаты, но по странным отечественным обычаям они еще месяц продолжали заседать, штампуя законы. Принимались в последнем чтении несущественные технические изменения к Закону об образовании, а один их этих неудачников подал поправку — а перевести все среднее образование на латышский с 2004 года. И министерство, и комиссия Сейма были против, но уже почти отставные депутаты проголосовали — хотелось хоть кому-то сделать гадость за свое фиаско. Так на ровном месте создалась проблема.

Наше начальство нередко проявляет разумную осторожность в закручивании гаек, но вот на попятную оно не хочет идти, хоть тресни. Общественность заволновалось, была создана ассоциация школ с образованием на русском (ЛАШОР). Они проводили родительские собрания, где клялись в лояльности и просили разрешения еще немного поучиться на русском.

Закончилось это митингом в парке в мае 2003 года. Митинг открывался латышской песней «Родной язык». Авторы песни — группа «Ливи» — отчаянные националисты, немедленно засудили инициаторов за использование продукта своего творчества. И действительно, это было кощунство — предположить, что недочеловеки-оккупанты тоже имеют право на родной язык.

Стало понятно, что лашоровские методы явно недостаточны. Более радикальные противники школьной реформы основали Штаб защиты русских школ.

Но готовность отказаться от униженной лояльности — еще не программа решительных действий. Противника можно было запугать не жесткой риторикой, а некими энергичными, до той поры неприменяемыми действиями.

В Штабе участвовало в среднем человек сорок. На четверть это были профессиональные политики, остальные — неравнодушные люди, главным образом родители, над чьими детьми нависла угроза. Не было фиксированного членства, активисты приходили, потом они уставали, вместо них появлялись другие. Собирались по два-три раза в неделю, спорили, проводили какие-то акции.

Новички в общественных делах обычно склонны рассчитывать заразить своим энтузиазмом всех вокруг. Штабисты-неофиты были уверены, что чем ближе роковое 1 сентября, тем больше родителей всполошатся о судьбе своих чад и выйдут протестовать. Мне было ясно, что это тщетные надежды: люди заняты работой и вообще привыкли ждать, что проблема рассосется.

Я настаивал, что решить вопрос могут только те, кого он задевает непосредственно: ученики и учителя. Учителя в массе говорили по-латышски еще хуже учеников, качественно преподавать они явно не могли. А заменить их было некем, так что учительская забастовка решила бы проблему в считанные дни. Но они по жизни так боязливы, что не о чем было говорить

А против привлечения учеников протестовали мои товарищи по Штабу: мы все время требуем от детей, чтобы учились — а тут сами поведем их прогуливать. К счастью, у меня нашлась союзница — старшеклассница Настя. Она пришла в Штаб с той же идеей и предложила обойти школы, поговорить с ребятами. Это было очень эффективно: приходит такая хорошенькая маленькая девушка потолковать с парнями. Ну какой семнадцатилетний пацан после этого усидит за партой!

Экспериментальную демонстрацию провели в середине декабря. Участвовала только одна школа с Московского форштадта. Дирекция заперла двери, но достаточно много народу просто не заходили в здание. Телевизионщики оказались мастерами, сумели показать эту не слишком массовую акцию внушительно. Запись прокрутили по российскому телевидению, о подвигах рижских школьников узнал весь русский мир.

В январе вопрос все же попал в Сейм: власти согласились чуть смягчить позицию — на русском разрешить преподавать 40% уроков. При рассмотрении вопроса во втором чтении к парламенту пришли уже тысячи школьников.

Нам повезло: в этот день из-за каких-то внутренних трений ушло в отставку правительство. Ребята задрали носы: это мы прогнали ненавистного «Черного Карлиса» — тогдашнего одиозного министра образования Шадурского.

5 февраля закон рассматривался в последнем чтении. В этот день демонстрация была всеобщей. Администрации большинства школ не препятствовали, десятые и одиннадцатые классы уходили почти целиком. Разумеется, кто-то под шумок брел домой, но большинство радостно направлялось в Старый город. Это так классно: пройти в толпе товарищей по морозцу от родных Плявниеков, Кенгарагса, Иманты с плакатами, выкрикивая лозунги, под приветственные гудки автомобилей... Впрочем, из особо отдаленных районов добирались автобусами — тоже хорошо.

Именно в третьем чтении закрепилась языковая пропорция — во втором фигурировали более жесткие условия. Опять успех — но этого мало: потребуем от президентши, чтобы она не подписывала закон!

К этому времени уже многие активные школьники стали полноправными членами Штаба. Они не стеснялись высказывать свое мнение, и их соображения были вполне резонными. Вот сидим мы в воскресенье вечером 8 февраля и обсуждаем дату следующей манифестации. Обычно президент подписывает принятый закон ровно через неделю. Значит, идем в четверг, 12-го.

Тут встает серьезный такой мальчик и говорит — это нехорошо. Мы уже два раза в четверг на демонстрацию ходили, учителя, у которых уроки в этот день, обижаются. Тогда пятница? Тут уже девочка одна, краснея, объясняет — нельзя. Потому что 14 февраля — день святого Валентина — в этом году в субботу. Поэтому все приличествующие случаю обряды должны пройти накануне в пятницу. Это святое, ребята останутся в школе.

Так что же делать? А давайте в среду, говорят школьники. Завтра напечатайте листовки, мы их вечером разберем, во вторник раздадим, в среду все пойдем к президентскому замку. Организация к тому времени позволяла все это сделать, 11 февраля была самая массовая акция.

А президентша испугалась, подписала закон накануне, во вторник. До того она пригласила к себе трех наших школьниц-штабисток, мило с ними побеседовала, отметила отличное владение государственным языком, а под конец посоветовала одеваться потеплее. Злобная канадка, шуткой судьбы занесенная на вершину нашего государства, за свою карьеру сказала много гадостей. Этот совет — одна из самых мерзких.

Мы стояли на площади у президентского замка — многотысячная толпа молодежи скандировала требования. Я оказался рядом со знакомой девочкой Аней — дочкой моего приятеля-журналиста, активисткой Штаба. «А пойдем туда», — говорит она и показывает на Вантовый мост, грохочущий рядом.

Я и сегодня думаю: именно это был момент истины. Если бы мы решились перекрывать дороги, власть бы дрогнула. Но Штаб решил, что нельзя подвергать ребят такой опасности, и ходили только по тротуарам. Возможно, это было ошибкой.

В те дни мы были полноценными хозяевами положения. Делали, что считали правильным — полиция только услужливо перекрывала движение. На допрос и составление протокола о нарушенииях во время массовых акций меня вызвали только 27 февраля.

Поражал идеальный порядок, который поддерживали ребята во время демонстраций. На одного взрослого участника приходилось чуть ли не сто подростков — и при этом ни одного граффити, ни одной поцарапанной машины, не говоря уже о разбитом окне. Ребята осознавали важность своей миссии, и на несколько часов становились лучше, чем они были на самом деле. Не припомню, чтобы еще когда-то в жизни я получал такое удовольствие от общения с молодежью.

А потом начался спад. Активисты-школьники остались при Штабе, сдружились, многое придумывали. Но раскрутить такие массы одноклассников на масштабные акции уже не могли. Молодежь легко загорается и быстро остывает, с этим надо считаться. Впрочем, были еще демонстрации на несколько тысяч участников.

К чести школьных администраций — никого из активистов не наказали. Я в то время был депутатом, членом комитета по образованию Рижской думы. По моей просьбе руководители районных школьных управ звонили своим подчиненным — немногим директорам школ, которые пытались прессовать ребят — и убеждали этого не делать.

Интересно: при назначении директора многие учителя до того просили — а поставьте учительницу латышского. Своя тетка, будет нас от придирок начальства защищать. Так вот, именно эти латышки, до поры прекрасно ладившие с коллективом, как правило, сильно возбудились во время протестных акций школьников. Говорят же: как волка ни корми...

Итак, все это веселье проходило уже десять лет назад. Хороший временной зазор, чтобы оценить — правильно ли мы тогда действовали, что дали ребятам и всем нам такие бурные протесты.


Окончание — здесь