Окончание. Начало — здесь


Строго говоря, борьба против реформы была проиграна. Власть, немного растерявшаяся в феврале, потом стойко игнорировала любые протесты. С 1 сентября 2004 года 60% предметов в средней школе преподаются на латышском. А в последние месяцы появилась идея не останавливаться на достигнутом и продолжить перевод образования на латышский до победного конца, намеченного на 2018 год. И не только в средней школе, а вообще во всей, с первого класса.

На самом же деле результаты реформы попросту никому не известны — на это жалуются все борцы за латышизацию школ. На каком языке учитель говорит за закрытыми дверями класса — знает только он и его ученики. А они не скажут.

Контролера на каждый урок не пошлешь, доносчиков нет. В этом вопросе власть фактически сдалась. И причиной — те самые демонстрации. До поры до времени идеологи этого государства считали, что единственный их противник — поколение мигрантов-оккупантов. Вот подрастет интегрированная молодежь, она отречется от своих предков, отравленных имперской пропагандой, и признает превосходство коренной нации.

Не тут-то было, и 50% школьников к ужасу омбудсмена, затеявшего соцопрос, уже в эти дни заявили, что хотели бы учиться только на русском. Другие исследователи отмечают, что с годами растет уровень знания латышского языка среди молодежи и одновременно такими же темпами уменьшается желание говорить на нем. Язык знают, но всюду предпочитают говорить на русском.

Участие ребят в демонстрациях протеста в первую очередь укрепило отношения между родителями и детьми, как ни странно. Ведь поначалу аполитичные друзья предъявляли нередко мне претензии — дескать, ребятам надо учиться, а ты их провоцируешь прогуливать.

А потом 1 мая того же 2004 года я их встречал на самом грандиозном митинге за всю постсоветскую историю Латвии — таким он стал, потому что к памятнику Освободителям пришли бороться со школьной реформой вместе отцы и дети. Политкорректное стремление многих моих знакомых в присутствии детей не говорить о политике и особенно не ругать власть, потеряло смысл: ребята не хуже нас все понимают.

Нас, организаторов акций, вовсю ругали не только родители школьников, но и политики буквально всего спектра. Больше всех меня поразил Альфред Рубикс, назвавших эти шествия «политической педофилией».

Казалось бы, человек отсидел много лет в тюрьме только потому, что когда он принялся защищать свои идеалы, единомышленников рядом не оказалось. Так надо радоваться, что растет неравнодушное поколение, не отравленное трусостью застойных времен… Вот уж точно — горбатого могила исправит.

Меня вообще поражало, как люди, восхищающиеся, к примеру, «Молодой гвардией», могли быть недовольны молодежным бунтом 2004 года. Тот же возраст, то же естественное негодование по поводу наглого вмешательства чужаков в свои дела — почему же такой разный подход? Неужели не понятно, что живи Олег Кошевой в Риге 2004 года, он стал бы активистом Штаба?

Вообще, параллели между действиями латвийских властей и преступлениями нацистов были очень популярны среди школьных энтузиастов. Семиклассники старательно рисовали на своих плакатах перечеркнутую свастику и подписывали «Фашизм не пройдет!».

Каждый раз, когда в латвийских реалиях заговаривают о фашизме или нацизме, немедленно появляется куча знатоков, которые с ссылками на признанные авторитеты вроде Геббельса или Муссолини опровергают это сходство. Между тем помимо научного есть и бытовое определение этого гнусного учения.

Для не слишком задумывающегося о политических терминах человека послевоенного поколения, будь ему семьдесят лет или семнадцать, фашизм — это стремление строго ранжировать людей по принципу происхождения, разделить их на высших и низших и навязать последним волю первых. Под подобное определение деятельность латвийских властей подходит полностью, особенно в сфере образования. Поэтому 9 Мая стало нашим любимым праздником, и молодежи там со времен школьной реформы заметно прибавилось.

Мы привыкли оценивать патологическое стремление властей латышизировать образование с узко прагматической точки зрения: дескать, они таким образом стремятся снизить конкурентоспособность нашей молодежи, затруднить ее путь к знаниям и облегчить карьеру собственным отпрыскам. Разумеется, подобный расчет есть, и он эффективен: если в конце советского времени доля людей с высшим образованием среди нелатышей была в полтора раза выше, чем среди латышей, то сейчас даже несколько ниже.

Но есть у них и другая задача, пожалуй, еще более важная. Когда два свободных человека разговаривают, им естественно это делать на родном языке. Принуждая русского учителя говорить с русским учеником на латышском, власть делает свой язык инструментом угнетения. Этот расчет не сработал никак — русские школы так и остались русскими.

На самом деле ведь не так уж важно, чему нас научат в школе. Жизнь меняется быстро, все равно придется переучиваться очень многому. Важнее, какими нас научат быть.

Так вот, мы в те сумасшедшие дни сделали то, на что были неспособны трусоватые учителя: научили ребят противостоять латышскому национализму. Ведь если они только не уедут из страны, то им наверняка придется с этим позорным явлением сталкиваться и сопротивляться ему.

А это так важно в жизни бывает: иногда сказать тому, кто намного могущественнее тебя, какой он мерзавец. И самому потом удивиться, что все обошлось без серьезных неприятностей. Учителя, при всем уважении к этой профессии, должны быть конформистами. Пожертвовать два дня в году на урок нонконформизма — дорогого стоит, и этот урок мы обеспечили всем, кто хотел его выслушать.

Нечего и говорить, что те демонстрации были благодатной базой для массовой активности на референдуме о русском языке, состоявшемся два года назад. Прививка от ассимиляции, полученная старшеклассниками того поколения, позволила общине быть единодушной еще много лет.

И вот через десять лет впереди возник призрак новой реформы. Недавно мы, старые штабисты, собрались, чтобы прикинуть, как будем действовать на этот раз. Пока многое неясно. Власть, помня о тогдашних трудностях, действует не слишком определенно, больше не рубит наотмашь. Цель поставлена, но законы никто не меняет.

Нам будет труднее, хотя бы потому, что мы стали на десять лет старше. Среди сорокалетних, чьим детям сегодня угрожает новая реформа, мало политически активных людей, и мы их плохо знаем. И школьников банально стало в два с половиной раза меньше: тогда бунтовало самое многочисленное в истории Латвии поколение 1987—1989 годов рождения. О том, какая рождаемость была в начале XXI века, хорошо известно.

И все же я убежден: если новая реформа будет проводиться столь же нахраписто и безапелляционно, как прошлая, власть получит сопротивление непокорных школьников. И стремясь ассимилировать новое поколение, повторит свою ошибку 2004 года.

…Нередко на улице или в транспорте со мной здоровается вроде бы совсем незнакомый серьезный молодой человек. Или радостно улыбается юная мамаша. Я уже и не расспрашиваю, откуда мы знакомы: наверняка это те подросшие школьники-штабисты. Ребята, вы были тогда молодцами и остались ими. Постарайтесь и своих детишек вырастить такими же.