---

Продолжение
Часть I. В начале жизни
Часть II. Выбор пути
Часть III. Игры в диссидентство
Часть IV. Молодой учёный
 

---

Как я стал аппаратчиком

Весной 1982 года, после смерти Л.И.Брежнева, на пост Генерального секретаря ЦК КПСС избрали долголетнего руководителя Комитета госбезопасности СССР Юрия Владимировича Андропова.

Он стал готовить давно назревшие к тому времени общественные реформы и продвигать для их осуществления своих людей на важнейшие посты в партии и государстве.

Однако в начале 1984 г. Ю.Андропов умер, и его место занял К.Черненко. Он был уже при назначении на пост сильно болен, практически не выходил на работу — и через год также скончался.

Вообще в начале 80-х из жизни стало массово уходить послевоенное поколение руководителей. Мы даже привыкли, что по телевидению каждый месяц передают классическую музыку, как это было принято тогда в знак траура по ушедшим из жизни высокопоставленным руководителям партии и государства.

Люди, поставленные Ю.Андроповым, и после его смерти подбирали в свою команду кадры, на которые потом собирались опираться.

В апреле 1984 г. на должность первого секретаря ЦК КП Латвии избрали бывшего руководителя Комитета государственной безопасности республики Бориса Карловича Пуго.

Он стал обновлять состав партийного аппарата. Похоже, что именно в рамках обновления идеологических кадров мне и предложили пойти работать лектором в отдел пропаганды и агитации ЦК КПЛ.

Прямо вербовать партийных работников спецслужбам тогда строго-настрого запрещалось, но вот продвигать перспективных людей втемную на ключевые посты они вполне могли.


Работу у себя мне предложил руководитель лекторской группы ЦК КПЛ Валентин Елисеевич Мокроусов.

Карьера партийного или хозяйственного работника меня не прельщала, но писать докторскую диссертацию было еще рано — жизненного опыта не хватало. Кроме того, Валентин Елисеевич пообещал, что в течение трех лет я смогу получить более просторную квартиру и вернуться в Институт экономики с повышением. Мы с женой и дочкой жили тогда в двухкомнатной квартире, и перспектив улучшения жилищных условий в Академии наук не было, хотя как остепененные научные сотрудники каждый из нас имел право на дополнительную комнату под кабинет.

Возможность решения квартирного вопроса убедила меня принять предложение пойти ненадолго на партийную службу.

Во всяком случае, это выглядело привлекательнее предложения занять пост заведующего отделом НИИ конъюнктуры и спроса при Министерстве торговли республики — там тоже обещали со временем дать трехкомнатную квартиру.

Нельзя сказать, что на партийную работу я пошел из материальной корысти. Размер предлагаемого должностного оклада у меня оказался даже меньше, чем в Академии наук. При принятии мною решения стать сотрудником партийного аппарата свое значение сыграло желание внести посильный вклад в строительство коммунистического общества, поскольку, вступая в партию, я поклялся приложить для этого все свои силы.

Однако как можно было приложить свои силы на партийной работе — я представлял достаточно смутно.

Собеседование со мной в аппарате ЦК проводил секретарь по идеологии Анатолий Валерьянович Горбунов. Во время собеседования я поставил условием перехода на партийную работу сохранение возможности преподавать по субботам на кафедре политэкономии РВВПКУ. Он удивился тому, что я выставляю такое условие, но согласился.

Я подстригся, облачился в строгий костюм темного цвета, светлую рубашку, повязал галстук — и в марте 1986 года начались мои будни освобожденного партийного работника.


Этнические и социальные расклады

Партийная организации республики в это время насчитывала свыше 170 тысяч человек. Первичные партийные ячейки существовали на всех предприятиях, в их крупных подразделениях, в организациях, учебных заведениях, по месту жительства партийцев.

Деятельность первичных организаций координировали районные и городские комитеты, а над ними был республиканский комитет.

Управляли всеми партийными комитетами выбранные секретари, им придавались освобожденные работники, которые занимались кадровой, организационной и пропагандистской работой, курировали советские и хозяйственные органы.

Освобожденных партийных работников на всю республику было около трех тысяч, еще столько же коммунистов работали руководителями государственных органов управления.

Правящий слой был, таким образом, очень мал — менее полпроцента от общего числа работающих в республике.

В наше время бюрократический аппарат насчитывает около 60 тыс. человек, то есть вырос ровно в десять раз, а его удельный вес достиг 8% от общей численности работающих.


В составе населения республики число латышей и русских, в широком смысле этого слова, то есть тех, кто жил на русской языковой и культурной основе, было 52% на 48%.

Партийная организация республики на тот момент на 40% состояла из латышей и на 60% из русских. В партийном аппарате этнический расклад был примерно таким же, как и во всей партии. Документация в аппарате управления велась на двух языках: русском и латышском.

Руководство партии состояло по большей части из латышей. Секретарями ЦК КП Латвии, председателями Совета Министров и руководителями Президиумов Верховных советов назначали только латышей.

Латышами были также большинство министров, руководителей государственных комитетов, первых секретарей горкомов и райкомов, городских и районных советов народных депутатов, их исполнительных комитетов. Руководители промышленных предприятий, колхозов и совхозов в этническом плане делились приблизительно пополам.

Этнический состав руководства республики мне был хорошо известен лично, а кроме того, его можно было легко определить по справочнику телефонов внутренней правительственной связи — такая связь полагалась мне по должности. Один из таких справочников в зеленой коленкоровой обложке до сих пор стоит у меня дома на книжной полке.

Были также закрытые статистические сборники, которые давали этнический срез кадров, занятых в народном хозяйстве.

Русские работали преимущественно на промышленных предприятиях, на стройке и на транспорте. Латыши — в управлении, сельском и лесном хозяйстве, образовании и науке. Практически стопроцентно латышской была культура. Кадры для этой отрасли готовили Консерватория и Академия художеств. Образование там можно было получить только на латышском языке, и поэтому состав студентов и выпускников был соответствующим.

Власть в республике на тот момент находилась в руках интернационалистского крыла партии. Оно состояло из «московских» латышей, латгалов и русских. Очень значительная часть латышей — руководителей республики придерживалась национал-коммунистических взглядов, однако внешне они себя особо никак не проявляли.

Национал-большевиков, то есть тех, кто отстаивал интересы русских, в руководстве республики было крайне мало, и они также опасались открыто высказывать свои политические предпочтения.


В коллективе отдела агитации и пропаганды, куда я попал, была деловая обстановка, высокий уровень дисциплины. Отделом руководил интернационалист А.Фрейберг. Нижестоящие партийные организации относились к цековским работникам с уважением и беспрекословно выполняли передаваемые ими распоряжения начальства.

Основную часть работников отдела агитации и пропаганды составляли профессиональные партийные работники. Принятые вместе со мной в лекторскую группу молодые кандидаты наук из вузов и исследовательских институтов были в аппарате достаточно инородным телом. Однако «кадровые» партийцы нас приняли доброжелательно, оказывали помощь в работе, которая была для нас в новинку.

В составе нашего отдела большинство составляли латыши, но я ни разу не почувствовал предубежденного отношения ко мне с их стороны. Напротив, с Ояром Кехрисом, Илзе Островской, Янисом Вассерманисом мы подружились и семьями ходили в гости друг к другу.

Дружеские отношения я поддерживал и с ребятами из других отделов: Юрием Балтгайлисом, Евгением Волошиным, Василием Рагозиным, Александром Борзых, Сергеем Данилиным. В партийном аппарате оказался и староста моей студенческой группы Володя Кулик — он курировал работу парторганизаций банков.

Массы латышского населения активно поддерживали «красный» проект. Латыши охотно вступали в правящую коммунистическую партию, делали в ней успешную карьеру. Они прилежно изучали в вузах научный коммунизм и историю КПСС. Многие из них ходили в вечерний университет марксизма-ленинизма, прилежно учились и успешно сдавали там зачеты и экзамены.

Говорю об этом потому, что сам по вечерам читал лекции и вел семинары в этом университете. Занятия проходили в Доме политпросвещения, который потом переименовали в Дом конгрессов.

В рамках единого советского народа латышей и русских объединяло следование общим коммунистическим духовным ценностям, поклонение общим символам, празднование общих памятных дат. Мы вместе пели гимн Латвийской ССР, текст которого сочинили известные латышские поэты Ф.Рокпелнис и Ю.Ванагс.

В этом тексте были такие знаменательные строки:


...Лишь в дружбе незыблемой с русским народом
Смогли мы неправду и зло победить.

Под знаменем Ленина к счастью и славе
Путем Октября мы победно идем.
Верны мы великой Советской державе
И кровь за нее, если надо, прольем!


Делалось ли все это из-под палки и представляло ли собой отчаянную попытку выжить в условиях жестокой советской оккупации? За несколько лет службы в партийном аппарате я встречался со многими тысячами латышей по всей республике — и ни разу не замечал даже намека на протест против сложившихся коммунистических порядков.

Так что страшную советскую оккупацию следует рассматривать как простой симулякр, сконструированный «коричневыми» волхвами для того, чтобы оправдать те преступления, которые были совершены ими после ликвидации «красного» проекта, в реализации которого они сами участвовали.


Отдельный вопрос — это социальный состав партии и аппарата управления.

Руководство партии старалось, чтобы состав партии и состав аппарата соответствовал социальной структуре населения. Для этого и установили квоту на прием в партию служащих.

Служащего в партию можно было принять, только если до этого приняли трех рабочих. Однако для контроля над управленцами их старались принять в партию, и это постоянно нарушало идеальную управленческую конструкцию.

Еще хуже обстояли дела с социальной структурой аппарата управления.

Управленец — это такая профессия, которой надо длительное время учиться и нарабатывать опыт. В соответствии с теоретической установкой руководство старалось назначать на руководящие посты людей, которые имели опыт работы за станком и за сохой.

Однако среди членов номенклатуры в возрасте до 45 лет таких было немного. В основном управленцами становились либо те, кто после окончания вуза проработал пару лет специалистом на производстве, либо те, кто сразу пошел по комсомольской или партийной служебной линии. Их социальный интерес был интересом управленцев, а не простых исполнителей из числа рабочих или колхозников.

В обычное время это было не столь важно, но в период острого социально-экономического кризиса сильно дало себя знать.


Люди во власти

Мои должностные обязанности в аппарате ЦК КПЛ заключались в чтении лекций по общественно-политической тематике, подготовке методических материалов для агитаторов, написании пропагандистских брошюр, подготовке разделов речей для руководства по социально-экономической тематике.

Приходилось также посещать партийные собрания первичных организаций, рассказывать на них о текущей линии партии, участвовать в различных политических кампаниях.

Одной из моих обязанностей была организация выступлений группы лекторов из состава высшего руководства республики.

В первый раз мне пришлось отправлять группу министров и их заместителей в поездку по республике для пропаганды решений недавно прошедшего XXVII съезда КПСС. Для меня это была новая работа, и я спросил у своего начальника В.Мокроусова, что делать, если кто-то из высокопоставленных работников откажется ехать по разнарядке читать лекции в отдаленный район. Ведь у меня не было каких-либо должностных полномочий приказать ему.

— А ты скажи, что напишешь на него докладную записку в Бюро ЦК, ведь это оно постановило организовать лекционную кампанию по пропаганде решений съезда, — посоветовал Мокроусов.

Я положил слева список руководителей республики, приписанных к моей лекторской группе, справа — список 26 секретарей райкомов по идеологии и стал методично обзванивать тех и других.

Первым в правом списке стоял Алуксненский райком партии. От секретаря райкома я узнал, что они запланировали выступление лектора из столицы в райкоме партии, в средней школе, перед трудовыми коллективами двух колхозов, зверофермы и леспромхоза. Учитывая отдаленность района, поездка требовала от лектора трех рабочих дней.


В левом списке первой стояла фамилия заместителя министра бытового обслуживания Андриса Берзиньша. Я набрал по телефону-вертушке соответствующий номер и бодрым голосом сообщил заместителю министра, что партия посылает его пропагандировать решения недавно состоявшегося съезда в Алуксне, а информационные материалы к своему выступлению он может взять у меня.

Абонент на той стороне телефонной трубки стал капризничать, говорить, что у него нет времени на такие поездки, что он наметил совещание у себя в аппарате.

— Нет так нет, — спокойно ответил я. — Напишу докладную записку в Бюро ЦК о том, что вы отказываетесь выполнять его постановление.

И положил трубку на рычаг телефона.

30 секунд полной тишины, а потом «вертушка» стала разрываться от телефонной трели. А.Берзиньш сообразил, что может получить строгий выговор по партийной линии за отказ выполнять важное партийное поручение, а то и лишиться должности.

Я спокойно выдержал минут десять — и только после этого взял уже раскалившуюся добела телефонную трубку.

— Слушаю вас, — произнес я в трубку ледяным тоном.

Звонивший стал, путаясь в словах, оправдываться.

— Вы меня неправильно поняли... Нет, это я вас неправильно понял... Скажите, когда и куда надо ехать?

Я так же спокойно объявил ему программу поездки, куда и как надо ехать, с кем связываться в райкоме, сказал, что у дежурного милиционера в вестибюле здания ЦК можно взять методичку к лекции.

С другими республиканскими руководителями о лекционных поездках было договариваться легче. Все без разговоров соглашались выступать перед партактивом и трудовыми коллективами, только иногда просили чуть перенести время выступлений или место, куда они должны были ехать — подгоняли под свои собственные планы.

Сколько мог, я шел навстречу пожеланиям своих подшефных лекторов.

Кто мог знать тогда, что А.Берзиньш станет в 2011 году президентом независимой Латвии и будет выступать с националистических позиций?


История взаимоотношений с А.Берзиньшем имела любопытное продолжение.

В 2015 году на меня обрушился гнев Полиции безопасности. За что я подвергся немилости — расскажу позже.

Спецслужбы не раз докладывали о моей «подрывной» деятельности президенту — как руководителю Совета национальной безопасности. Сначала он от этих докладов отмахивался, ссылаясь на то, что нет юридических оснований для моего преследования. А потом сломался и разрешил провести арест и обыски. Обыски ничего не дали, и меня выпустили на свободу.

Летом 2016 года я шел от выставочного зала на Кипсале к своей машине, которую поставил напротив, в тупичке, поскольку там не надо было платить три евро в час за парковку.

Подходя к своему старенькому «фольксвагену», я увидел в нескольких метрах от него новый «мерседес», в котором за рулем сидел уже экс-президент А.Берзиньш, а рядом с ним — какая-то красивая женщина.

А.Берзиньш увидел меня, злобно погрозил кулаком из салона своей роскошной машины и что-то эмоционально стал кричать. Что именно — было не слышно из-за дальности расстояния до его машины.

Потом экс-президент громко бибикнул клаксоном своего «мерседеса», надавил на газ и промчался мимо, подняв облако пыли и сильно подпортив воздух выхлопными газами. То ли он вспомнил, что я враг Латвии, как меня представляла Полиция безопасности, то ли случай с поездкой в Алуксне для пропаганды решений XXVII съезда КПСС — трудно сказать.


Выступления партийно-хозяйственного актива перед трудовыми коллективами имели важный политический смысл: во-первых, они позволяли нацелить массы на выполнение поставленных партией задач, и во-вторых, позволяли народу как-то контролировать деятельность высокопоставленных бюрократов.

Простые рабочие могли на встречах задать любые вопросы министру или его заместителю, потребовать решения накопившихся проблем.

Эти вопросы не повисали в воздухе. Обычно по итогам организованных выступлений мне приходилось составлять аналитическую записку по тематике задаваемых аудиторией вопросов. Эти записки рассматривали на заседаниях партийных комитетов различного уровня — и по итогам обсуждений принимали организационные решения.

Цели поддержания связи с народом служили также обязательные личные приемы руководителями посетителей и рассмотрение письменных жалоб трудящихся. Мне, как имевшему научную степень, обычно доставались письма, содержащие в себе какие-либо теоретические вопросы.

Однажды пришлось разбираться с пространным докладом, который назывался «Двадцать три ступени коммунистического соревнования».

Автор предлагал внедрить систему имитации капиталистической конкуренции, которая позволила бы повысить эффективность производства при социализме.

Идея была благая, но в рамках монопольной государственной собственности не реализуемая. Я встречался с автором доклада трижды, прежде чем убедил описать механизм воплощения его идеи в практику.

Автор ушел подумать — и больше не возвращался.

Мои коллеги по аппарату разбирались с более прозаическими проблемами — несправедливым распределением жилья, незаконным увольнением с работы, с аморальным поведением мужа-руководителя.

Жалобы на использование служебного положения в личных целях или на коррупцию, в случае их обоснованности, партийные органы передавали в прокуратуру.


Первого президента независимой Латвии Гунтиса Улманиса я тоже хорошо помню по советским временам.

Он работал руководителем Рижского районного комбината бытового обслуживания, и я как-то привез к нему большую делегацию аргентинских коммунистов, приехавших для ознакомления с успехами строительства социализма в Латвии.

 

---

Окончание здесь

---