---

Окончание. Начало здесь

---

 
Гунтис Улманис тепло нас принял, угостил кофе с пирожками, начиненными шпеком, а по ходу дела рассказал о том, как под его руководством развиваются предприятия бытового обслуживания района.

Потом показал, — точно не помню уже, — то ли прачечную, то ли мастерскую по ремонту радиоаппаратуры, оборудованную новой техникой.

Мне он показался достаточно толковым специалистом, пользующимся уважением трудового коллектива. В пирожках со шпеком он тоже хорошо разбирался — мы эту тему подробно обсудили, поскольку моим хобби было печь булки и пироги. Бабушки передали мне по наследству много секретов кулинарного искусства.

В составе аргентинской делегации была пара троцкистов, и они все время задавали каверзные вопросы тем людям, с которыми мы встречались. Руководителя Рижского комбината бытового обслуживания они настойчиво пытали, почему СССР никак не начнет ядерную войну с США и не покончит разом с порочной капиталистической системой.

Г.Улманис на этот вопрос ответа не знал, сильно растерялся, и мне пришлось его выручать. Я с троцкистами спорил уже пятый день и аргументацию в пользу необходимости проведения политики мирного сосуществования разных общественных систем наработал весомую.

На посту президента независимой Латвии Г.Улманису, несомненно, пригодились навыки управления коллективами предприятий бытового обслуживания и опыт дискуссий с аргентинскими товарищами по партии.

У меня до сих пор сохранилась памятная медаль в честь 70-летия со дня создания компартии Аргентины, которую мне подарил руководитель делегации. Иногда я смотрю на нее и думаю: а может быть, правы были аргентинские товарищи и зря я защищал от них американский империализм и будущего президента независимой Латвии?


Последняя зарисовка на эту тему. Одной из моих функциональных обязанностей было посещение партийных собраний в первичных организациях. Прямо лекторская группа никого не курировала, и я мог выбрать для посещения любую организацию.

Раз увидел в списке для посещений партсобраний Комитет по труду и социальным вопросам. Поскольку десять лет тому назад проходил в этом комитете студенческую практику, решил сходить.

Старых знакомых в комитете уже никого не оказалось, но меня хорошо принял секретарь парторганизации Андрис Берзиньш. Это не тот, кто стал президентом, а тот, кто был премьером в «белой» Латвии в 2000-2002 гг.

Андрис угостил меня кофе, я расспросил его о судьбе работников комитета, которые уже уволились.

Потом А.Берзиньш сделал доклад о задачах парторганизации по обеспечению ускорения экономического развития в республике. Доклад был неплохой, но достаточно «застойный» по содержанию.

Я немного покритиковал секретаря парторганизации и дал пару советов, исходя из указаний, полученных самим на совещании в аппарате ЦК. Покритиковал не злобно, по-товарищески.

Андрис Берзиньш очень расстроился и после партсобрания быстро ушел домой.

Потом знакомый инструктор из экономического отдела, который курировал Комитет по труду и социальным вопросам, мягко попенял мне, что я пугаю его национальные кадры.

А я вовсе не хотел пугать будущего премьера, просто хотел помочь ему в работе по ускорению социально-экономического развития республики. Этого требовали решения компартии, и мы должны были их честно выполнять.


Я рассказал о своих непродолжительных встречах с Г.Улманисом и обоими Андрисами Берзиньшами для того, чтобы дать представление о типичных номенклатурных работниках, которые руководили республикой в то время.

Все трое были неплохими людьми, умело направляли деятельность подконтрольных им прачечных, бань, ателье по ремонту телевизоров и радиоприемников, способствовали ускорению социально-экономического развития республики.

Однако все трое пришли в партию не от станка или от сохи для защиты интересов трудящихся, а выбрали карьеру чиновников — чтобы продвинуться по службе, обеспечить личное материальное благополучие.

Поэтому когда появилась возможность перейти в ряды антикоммунистов, где было больше карьерных перспектив и материальных благ, они, не раздумывая, сделали это.

На роль удерживающих эти три человека никак не годились, хотя и к людям греха их, наверное, нельзя отнести. Как писал великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь о таких людях: «Так себе человек, ни рыба, ни мясо, ни богу свечка, ни черту кочерга...»


Партийная работа: взгляд изнутри

С приезжими делегациями братских компартий мне приходилось работать довольно часто. Помимо ознакомительных поездок с ними по районам, организации выступлений перед трудовыми коллективами на меня ложилась обязанность сопровождать их по развлекательным мероприятиям. Это были вечерние походы в театр, на концерты, какое-либо спортивные соревнования.

Представление Рижского варьете в ресторане гостинице «Латвия» я посмотрел с гостями, которых водил на ужин, раз двадцать, и уже знал всех артисток шоу по именам. Познакомился и с руководителем Рижского эстрадно-концертного объединения (РЭКО) Михаилом Йоффе, которому подчинялось варьете.

Работавшие в нашем отделе замужние женщины старались переложить такого рода вечерние походы на меня — как на самого молодого сотрудника, мужчину, да еще и болтающего немного по-английски.

Жена мужественно сносила эти мои развлекательные походы. Взять ее с собой я не мог, даже если бы купил ей билеты на варьете за свои деньги. Это на партийной работе расценили бы как использование служебного положения в личных целях.

В музее Красных латышских стрелков мне с делегациями гостей также пришлось побывать раз двадцать. Председатель общественного совета музея Янис Калниньш с гордостью рассказывал нам о выдающейся роли красных латышских стрелков в Великой Октябрьской революции и Гражданской войне, демонстрировал их личные вещи и документы. Ежегодно музей посещало тогда свыше полутора сотен тысяч человек.


Коммунисты-интернационалисты заботились о латышской национальной культуре.

В советское время, например, регулярно проводились массовые Праздники песен. На них исполняли не только латышские народные песни, но и — в обязательном порядке — государственный гимн, песню «Ленин всегда со мной», кантаты, посвященные юбилеям Октябрьской революции. Эти произведения исполняли на латышском языке хоры, которые насчитывали многие тысячи человек. Среди певцов русских практически не было.

Авторов этих песен, режиссеров и ведущих исполнителей награждали советскими орденами и медалями, почетными званиями, солидными денежными премиями.

Участники праздников песен, а их были многие тысячи, освобождались от работы на несколько дней, с сохранением заработной платы, их бесплатно привозили в Ригу, размещали на ночлег по школам, кормили и поили за счет предприятий и организаций.

В подростковом возрасте я как-то задал вопрос своему классному руководителю, коммунистке Т.П.Егоровой, преподававшей биологию и в красках расписывавшей нам борьбу хлеборобов за урожай, невзирая на плохие погодные условия.

— Тамара Павловна, а почему приехавшие из сел участники Праздника песен так долго живут в нашей школе, а не убирают хлеб, хотя стоит солнечная погода? Ведь может наступить ненастье и урожай погибнет?

Моя классная дама сильно смутилась, немного подумала и авторитетно ответила:

— Так надо нашей партии.

Она была абсолютно права. Действительно, так надо было республиканской партийной организации, поскольку ее руководство занимало национал-коммунистические позиции в данном вопросе, а интернационалистская Москва все эти действия высочайшим повелением благословляла.

Праздников русской песни в республике не проводили, у русских художников были проблемы с выставками, талантливые русские артисты были вынуждены для продолжения своей карьеры уезжать в Москву или Ленинград, поскольку в республике им ходу не давали.


В круг обязанностей работников партийного аппарата входило участие в различных пропагандистских кампаниях. Мне наиболее запомнилась кампания по борьбе с пьянством.

В Латвии пьянство было очень серьезной общественной проблемой. В 1983 году в республике на душу населения потреблялось почти 11 литров абсолютного алкоголя. Если пересчитать этот объем на взрослых мужчин, то выходило, что каждый выпивал бутылку водки раз в два-три дня.

Республика занимала одно из первых мест в мире по потреблению алкоголя, причем потребляли не слабые пиво и вино, а водку, настойки и ликеры. Пьянство вело к серьезным потерям рабочего времени, порождало высокий производственный и бытовой травматизм, преждевременные смерти, разрушающе действовало на семьи.

Партийное руководство развернуло антиалкогольную кампанию. Замысел был неплохой: прекратить пьянство на работе и убедить население изменить образ жизни.

Я подготовил материалы по пропаганде здорового образа жизни, стал читать соответствующие лекции. Несколько раз меня посылали в районы контролировать, как продвигалась антиалкогольная кампания на местах. Потребления алкоголя в республике вскоре сократилось более чем на треть. В целом это было совсем неплохо.

Однако по инициативе некомпетентных людей кампания вскоре приняла совершенно несуразные формы: стали вырубать виноградники, уничтожать запасы марочных вин, резко сократили объемы производства водки, ввели талоны на продажу алкоголя, которые распределяли профсоюзы на работе.

Народ ответил на это головотяпство властей тем, что стал гнать самогон, употреблять разбавленный технический спирт, выносимый с производства. Участились случаи отравления некачественным алкоголем и его заменителями.

Главное же — бюджет лишился значительных налоговых поступлений, поскольку в составе цены на вино и водку основную часть занимал акцизный налог. Возникли трудности с выплатой зарплат государственным служащим, пенсий и пособий старикам, матерям с детьми, инвалидам.

Антиалкогольную кампанию стали потихоньку сворачивать.

Это была единственная пропагандистская кампания, которая мне пришлась не по душе. Я написал докладную записку руководству ЦК КПЛ о мерах, необходимых для снижения потребления алкоголя в республике. За основу мною при этом был взят доклад, составленный учеными Академии наук СССР.

Однако республиканское руководство внимания на мою докладную не обратило. Все принципиальные решения принимались тогда на уровне Политбюро или аппарата ЦК КПСС.


Работа с символами и мифами

Любая идеологическая работа связана не столько с выработкой и распространением смыслов, сколько с оперированием символами и мифами.

Простому человеку некогда разбираться в тонкостях идеологических доктрин — он ориентируется на символы, которые означают ту или иную систему духовных ценностей.

Наиболее распространены такие символы, как герб, гимн, флаг, праздники, галерея героев, памятники. Простой человек действует также под воздействием эмоциональных образов, порождаемых талантливыми фильмами, книгами, картинами, песнями, танцами.

Идеологи только стараются увязать эти эмоциональные образы в какую-то систему, превратить их в мифы.

Остановлюсь подробнее на том, как компартия использовала в своей идеологической работе памятники культуры и мифы, поскольку эту тему обычно обсуждать избегают, а она имеет первостепенное значение.


В центре коммунистической доктрины была организация символического поклонения вождю революции и основателю советского государства В.И.Ленину. Главным местом поклонения, как я уже упоминал ранее, был мавзолей Ленина на Красной площади в Москве.

В Риге в 1950 г., к десятой годовщине восстановления советской власти в Латвии, был установлен памятник В.Ленину. Он стоял на перекрестке улиц Ленина и Кирова, между зданием Христорождественского собора и зданием Совета Министров и был обращен лицом на восток, к Москве.

На советские праздники руководители республики возлагали к подножию памятника цветы, а на День знаний — 1 сентября — цветы возлагали ученики всех рижских школ.

Выглядело все это очень торжественно и солидно. Во всяком случае, мною это так воспринималось, когда я, будучи школьником, несколько раз участвовал в возложении цветов к подножию памятника основателю советского государства.


Доктрина «белой» латвийской государственности воплощалась, казалось бы, в памятнике Свободы (1934 г.), который стоял в пятистах метрах ближе к Двине, на перекрестке улицы Ленина и бульвара Райниса, и смотрел на запад.

Это было творение архитектора Карлиса Зале, представляющее собой фигуру женщины, которая держит на вытянутых руках три соединенные вместе золотые звезды. Эти звезды символизировали политическое объединение этнографических регионов — Курземе, Видземе и Латгале. Поскольку это объединение произошло при первой Латвийской республике — Исколате, то памятник имел значительную «красную» нагрузку.

На памятнике были барельефы, которые изображали историю борьбы латышей за свободу, начиная от Лачплесиса и заканчивая красными стрелками.

Наконец, в группу скульптур на памятнике входило изображение мифического языческого жреца Вайделотиса с кокле в руках. Это было совсем другое дело, чем какой-то христианский святой с крестом в руках. Именно поэтому интернационалисты сразу после войны не снесли памятник Свободы, хотя такие предложения и звучали. Во всяком случае, именно такую «красную» трактовку истории памятника я услышал от старших товарищей в аппарате ЦК КПЛ.

Еще они рассказывали мне о пьяных латышских легионерах Ваффен СС, которые любили приезжать после расстрелов евреев в Шмерли на мотоциклах и кружили вокруг памятника Свободы, горланя бодрые песни и беспорядочно паля в воздух из автоматов. Таким образом они приносили в символическую жертву души убиенных к подножию памятника.

Именно по этой причине в годы советской власти не разрешалось возлагать цветы или проводить другие акции возле памятника Свободы — у еще живых свидетелей преступлений это вызывало воспоминания об эксцессах, совершаемых легионерами войск Ваффен СС в годы немецкой оккупации.


Смысловой ряд рижских памятников коммунистического содержания продолжали фигуры трех красных латышских стрелков, которые установили в 1971 г. у Октябрьского моста через Двину.

Площадь перед этим памятником служила местом, где обычно принимали в торжественной обстановке в пионеры и комсомольцы, там стоял караул из детей и подростков в форме латышских красных стрелков. К этому памятнику цветы возлагали обычно 7 ноября — руководители партии и правительства.

Участвовать в возложении цветов к памятнику красным стрелкам считалось в аппарате очень престижным, и каждый старался принять участие в этой церемонии.

У меня душа к церемонии почитания красных стрелков не лежала, поскольку во времена юношеского диссидентства я прочитал пару белоэмигрантских книг об их роли в подавлении восстаний русских рабочих и крестьян. Правда это или нет, я точно не знал, но старался придумать всякие поводы, чтобы избежать участия в возложении цветов. Например, соглашался дежурить на октябрьские праздники по аппарату ЦК КПЛ — все равно на какие-то праздники надо было дежурить.

Наконец, заканчивался ряд рижских советских памятников монументом Освободителям в Задвинье. Он был возведен в 1985 году на народные деньги усилиями тогдашнего председателя рижского горисполкома Альфреда Рубикса.

Монумент представлял собой колонну из пяти пилонов с навершием из бронзовых звезд (по числу лет войны), окруженную фигурами Матери-Родины с одной стороны и Воинов-освободителей — с другой стороны. Памятник задумывался как место празднования Дня Победы, но в советское время стать местом массового народного поклонения не успел.

Памятники В.Ленину, советским воинам-освободителям, латышским революционерам устанавливали в каждом районном городе, и они были местами символического поклонения населения на праздники, местами визуальной генерации коммунистических ценностей.


На момент моего прихода на службу в аппарат с инструментами эмоционального воздействия на массы у коммунистов-интернационалистов дела обстояли неважно.

Если в отрочестве я читал повесть Николая Островского «Как закалялась сталь», то, само собой разумеется, становился на сторону Павки Корчагина. Если в юности я смотрел фильм «Коммунист», то игра актера Евгения Урбанского вдохновляла меня повторить трудовой подвиг Василия Губанова — героя, которого он играл.

Просмотр же снятого в конце 70-х годов фильма Эльдара Рязанова «Гараж» вызывал только желание достать что-нибудь по блату, а то и вынудить подчиненных дать взятку.

Рижская киностудия снимала фильмы только про жизнь латышей, пусть советских. Коммунистическим идеям в этих фильмах места не было. Не было коммунистическим идеям места и в латышской литературе.

Как-то во время обеда в цековской столовой я заметил своей коллеге из отдела культуры Зенте, что неплохо было бы заказать на Рижской киностудии какой-то патриотический художественный фильм о нашей жизни к приближающемуся семидесятому юбилею Октябрьской революции. Она горестно мне ответила:

— Какой там патриотический фильм? Мне бы справиться с постоянными антисоветскими выпадами на партсобраниях Союза писателей!

И это при том, что по требованию отдела ЦК можно было сменить руководителя Союза писателей, директора киностудии, определить, на какой фильм выделять деньги из бюджета, а на какой — нет.

Антисоветски настроенную творческую интеллигенцию старались не трогать, ассигнования из бюджета на ее содержание непрерывно увеличивали.

Деньги выделяли, например, на детективы, которые снимал Алоиз Бренч. В этих достаточно профессионально сделанных кинофильмах, наверное, усилиями Зенты, антисоветских выпадов не было, но ни одного русского персонажа среди действующих лиц также не было.

Не было русских и в книгах латышских писателей, и на картинах латышских художников. В силу этого в советский период в латышском общественном сознании русских вообще не существовало.


У латышских национал-коммунистов с распространением мифов и «продажей» эмоций массам дела обстояли много лучше.

Одно регулярное проведение в республиканских масштабах Праздника песни, когда масса людей надевала национальные костюмы, пела и танцевала в них, обеспечивало им признание латышского народа.

А еще были праздники городов и поселков — с обязательным исполнением местными вокально-инструментальными ансамблями латышских шлягеров и массовыми танцами.

А еще было празднование Лиго с распеванием дайн, поглощением в неимоверных количествах пива и Янова сыра.

У русских всего этого и в помине не было.

Именно из-за упущений в идеологической работе в советское время, в «новое время» латышей так легко удалось убедить не замечать лишения большинства русских прав гражданства, их вытеснения из госаппарата, запрета на использование ими родного языка.

Нельзя заметить того, что никогда не присутствовало в твоем сознании.                                                                                        


Номенклатурные традиции

Как у всякой корпорации, у номенклатурных работников существовали свои традиции. Узнать о них можно было, только проработав некоторое время в аппарате.

Например, на работе надо было выглядеть в соответствии с некими негласными стандартами. Мужчинам следовало одеваться в костюмы темных тонов, носить светлые рубашки и галстуки. Женщины носили костюмы неярких тонов, причем обязательно юбки ниже колена — ходить на работу в брючных костюмах считалось плохим тоном.

Прически у мужчин приветствовались короткие, у женщин — скромные и аккуратные. Номенклатурная прическа «воронье гнездо» уже отошла в прошлое, и преобладали стрижки по форме лица. Много косметики употреблять не рекомендовалось, сильно душиться — тоже.

Категорически осуждалось использование массивных украшений из золота — их тогда носили только недобросовестные работницы торговли и общественного питания. Серебряные браслеты и броши в национальном стиле мои латышские коллеги по партии носили, русские — нет.

Эти негласные нормы, регламентирующие внешний вид номенклатурного работника, имели свой смысл — ни к чему руководству было раздражать народ своим внешним видом.

Культурный уровень у всех работников аппарата был достаточно высокий. Коллеги ходили в театры, на концерты, посещали художественные выставки. По пятницам после работы в зале ЦК устраивали просмотр последних кинофильмов — как советских, так и западных.


Два раза в неделю мы с коллегами ходили играть в баскетбол. Время от времени проходили турниры баскетбольных команд управленческих структур республики — ЦК, Совмина, Госплана, крупных министерств и ведомств.

На тренировках и соревнованиях по баскетболу я тогда впервые столкнулся со спортсменами, которые старались толкнуть соперника, нанести ему исподтишка травму.

Ясно было, что это у них в игре прорывается наружу внутренняя подлость, желание добиться результатов нечестным путем. От такой игры я поначалу опешил, а потом стал давать жесткий отпор. Мог — в порядке сдачи — заехать локтем в бок зампреду Госплана или заведующему отделом Совмина.

От такого отпора они входили в ступор и выясняли потом у моих коллег, не сын ли я командующего Прибалтийским пограничным округом генерал-полковника В.Гапоненко.

Те отвечали, что из семьи военного — точно, а какое звание у отца — не знают, не спрашивали. Рекомендовали на всякий случай со мной не связываться.


Внутри номенклатуры существовали жесткие правила поведения.

Нельзя было повышать на сослуживцев голос, негативно высказываться в их адрес, выставлять в дурном свете. Нельзя было хвалиться своими достижениями, званиями, должностями, заработками, связями.

Не следовало делиться информацией с посторонними о положении дел в отделе, аппарате, в партийной организации в целом, нельзя было задавать коллегам лишние вопросы.

Зато следовало помогать коллегам по отделу, аппарату, парторганизации в решении производственных вопросов, в трудоустройстве.

В среде партийных работников поощрялись личная скромность, умеренность в еде, а тем более в употреблении алкоголя. Выпить можно было только в выходные дни или на праздники.

Размер потребления алкоголя не регламентировался, но надо было уметь «держать», то есть не хмелеть. Если кадровый партийный работник хоть один раз напивался до потери контроля над собой в присутствии коллег, начинал нести пьяную околесицу, то он сразу попадал в категорию «слабаков», и путь ему был после этого в лучшем случае в профсоюзы, которые рассматривались как место почетной ссылки.

Супружеские измены тоже могли стоить карьеры, но это только если жены начинали писать жалобы на мужей в партком. Некоторые жены успешно использовали этот рычаг давления на своих любвеобильных мужей.

Для тех, кто женился во второй раз, путь на высшие ступени служебной лестницы был затруднен — их определяли как «морально неустойчивых» или, что было еще хуже, как «морально разложившихся».

На работу никто не опаздывал, уходили с нее, только если выполняли все поручения начальства.

К торжественным собраниям, пленумам, съездам готовились напряженно, часто по ночам: писали доклады, составляли требующиеся по регламенту документы.

Я от организационной работы по подготовке партийных мероприятий был избавлен, разве что разделы докладов начальству писал, но на лекции мог поехать в район и в субботу, и в воскресенье, если этого требовало дело.


Карьерным повышением для инструктора идеологического отдела ЦК считалось перейти на должность секретаря райкома партии по идеологии. По военной табели о рангах это соответствовало вроде как полковничьей должности. Лектор по статусу приравнивался к инструктору отдела, и это была, следовательно, должность подполковника.

Однако карьера меня не интересовала, и стать партийным генералом я не мечтал. Как-то мне предложили должность секретаря райкома по идеологии, но я отказался.

Более просторную квартиру к концу третьего года службы я таки получил. Это была кооперативная квартира, и за нее надо было платить приличную денежную сумму. Старую двухкомнатную кооперативную квартиру по закону надо было сдать. Такого рода обмен был легален и возможен для сотрудника любого крупного промышленного предприятия или стройуправления, а не только для партийного работника.

После отказа от продолжения партийной карьеры я начал готовиться к возвращению в Академию наук — продолжать исследовательскую работу.

Однако тут события в обществе стали разворачиваться таким образом, что стало, как говорится в пословице, не до жиру, быть бы живу.


Дыхание частной собственности

В середине 80-х в СССР возникли серьезные проблемы с экономическим ростом, а соответственно и с ростом объемов народного потребления.

Связано это было с тем, что накопили достаточно большие объемы производственных фондов, а рабочей силы для приведения их в движение не хватало.

Требовалось значительное повышение эффективности использования наличных производственных ресурсов. Особенно повышение эффективности производства было необходимо на мелких и средних предприятиях, которые не могли обеспечить нормальное качество и нужный ассортимент требующихся населению товаров и услуг.

На этих предприятиях также наблюдались хищения, и для надзора над ними требовался большой контрольный аппарат.

Встал вопрос о предоставлении руководителям малых и средних предприятий большей самостоятельности в распоряжении трудовыми и материальными ресурсами, о расширении материального стимулирования этого руководства.

Если говорить политэкономическим языком, то надо было перевести малые и средние предприятия из государственной собственности в частную собственность.

Тем более что в скрытной форме частная собственность в СССР уже давно существовала.

В РСФСР, Украинской ССР, Белорусской ССР рост частного сектора еще удавалось сдерживать, а вот в Средней Азии, Закавказье он развивался бурными темпами. У всех на устах было «хлопковое дело» конца 70-х — о коррупции в высшем руководстве Узбекистана, реально — о превращении в этой среднеазиатской республике многих государственных предприятий в частные.

Однако «хлопковое дело» было только малой, видимой часть айсберга распространения частной собственности на средства производства в СССР.


В начале 1987 года мне довелось поехать с женой к ее родственникам в Ереван.

Родственники нас очень тепло приняли, угощали шашлыком и хорошим коньяком, рассказывали о том, как живут, расспрашивали о нашей жизни.

Один из родственников, работавший на каком-то большом заводе начальником химической лаборатории, узнав, что я лектор ЦК КПЛ, спросил, сколько я заплатил за эту должность.

Я удивился и сказал, что нисколько, что у нас в республике партийные должности не продаются.

Тут пришла очередь удивляться ему. Завлаб рассказал, сколько в Армении стоит должность инструктора ЦК, сколько первого секретаря райкомом партии.

На мой искренний вопрос, зачем покупать должность в партийном аппарате, он ответил, что это дает возможность собирать деньги с руководителей государственных предприятий и за счет этого «окупать» сделанные вложения. Директора же государственных предприятий получают доходы от продажи неучтенной продукции. Отдельно партийным работникам платят взносы работники правоохранительных органов, которые получают мзду от владельцев подпольных предприятий — «цеховиков».

Тогда я подумал, что это все досужие вымыслы моего армянского родственника. Теперь мне понятно, что завлаб говорил абсолютную правду.
 
 

Эта ситуация, кстати, вполне достоверно отражена в известной комедии советского кинорежиссера Леонида Гайдая «Кавказская пленница».

Помните, там советский работник среднего звена, явно член партии, товарищ Саахов (Владимир Этуш) покупает себе невесту Нину (Наталья Варлей)? При этом он отдает за нее стадо баранов, новый финский холодильник и благодарственную грамоту.

Сокрыть совершенное преступление ему помогают руководитель милиции и руководитель медицинского учреждения. Очевидно, что они находились в деловых отношениях с ответственным номенклатурным работником.

У Саахова в фильме были подручные, которым он платил деньги — Трус (Юрий Никулин), Балбес (Георгий Вицин) и Бывалый (Евгений Моргунов).

Помимо городской квартиры этому отрицательному герою фильма принадлежал загородный дом, который походил на небольшой замок. Все это было явно не по карману простому советскому чиновнику с окладом где-нибудь в районе 200-220 рублей.

Выходило, что деньги он должен был получать от руководителей подконтрольных ему предприятий и организаций. Мы при просмотре этого фильма смеялись над комедийной ситуацией, а она-то на Кавказе тогда была не комедийной, а трагедийной с точки зрения реализации коммунистических идеалов.

Л.Гайдай придумал в сюжете кинофильма, что Саахова и его подручных «хорошие парни» поймают и отдадут под суд. А прокурор-то на деле был в одной компании с такими товарищами, как Саахов, и до суда дело никогда не дошло бы, если бы в роли жалобщика выступал какой-то московский студент Шурик (Александр Демьяненко).

Кстати, о подпольном частном предпринимательстве было большинство фильмов Л.Гайдая — «Самогонщики», «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Бриллиантовая рука», «12 стульев». Мы просто не понимали, что в них показывают не отдельные негативные явления, а нашу повседневную, массовую жизнь.

О массовом взяточничестве в номенклатурной среде в Латвии я ни тогда, ни потом не слышал. Никогда не говорили об этом и директора предприятий, которых я лично знал. Не говорили мне о нем и бывшие коллеги по учебе, которые пошли работать в МВД Латвийской ССР.
          

                    
 

---

Продолжение следует

---