---

Окончание. Начало здесь

---

_­­
Пионер — всем ребятам пример
 
Поскольку в младших классах я хорошо учился и не хулиганил, то меня приняли в пионеры. От пионеров требовалось тоже хорошо учиться и выполнять разные общественные нагрузки. Например, собирать макулатуру и металлолом после занятий. Весной и осенью мы стаскивали со всего района старые металлические кровати, обрезки каких-то труб, разный домашний металлический хлам и складывали все это в кучу во дворе школы. Потом приезжали машины и увозили металлолом из кучи на переработку. Как нам объясняли, из переплавленного металла на заводах делали машины и комбайны, с их помощью собирали зерно на полях, а уж из этого зерна выпекали хлеб. Участие в создании хлеба придавало большую значимость нашей деятельности по сбору старых чугунных труб.
 
На макулатуру мы сдавали старые газеты, журналы и книжки. Все это богатство укладывалось в пачки, перевязывалось бечевкой и тоже тащилось на школьный двор. Обложки от ненужных книг надо было отрывать и паковать отдельно. Я книжки в макулатуру не сдавал, а собирал их дома и поэтому задания по сдаче макулатуры практически никогда не выполнял.
 
Собранную школьниками макулатуру перерабатывали на толстую упаковочную бумагу серого цвета. В эту бумагу заворачивали продовольственные и непродовольственные товары в магазинах. Эта упаковка выглядела не так красиво, как нынешние разноцветные полиэтиленовые мешочки, но зато ее можно было опять собирать и отправить на переработку.
 
Говорят, что скоро пользоваться полиэтиленовыми мешочками в магазинах запретят, поскольку они загрязняют окружающую среду. Наверное, будем опять собирать макулатуру, и производить из нее толстую упаковочную бумагу.
 
Иногда, в куче макулатуры у школы можно было найти интересную книжку без обложки. В поисках таких сокровищ, кроме меня, участвовало еще несколько парней из нашей школы. У нас был своеобразный клуб книголюбов макулатурщиков. Потом мы сами изготовляли картонные обложки для найденных в горах макулатуры «голых» книг. Переплетать книги нас учили в школе, на уроках труда.
 
У меня до сих пор сохранилась дома найденная в детстве в куче макулатуры книжка. На ее самодельной обложке неровным детским почерком, печатными буквами выведено в одну строчку «Капитан Сорви-голова. Луи Буссенар». Найденная книга была без первых десяти страниц — наверное, их употребили на разжигание дров в печке или как обертку самокрутки, набиваемой махоркой. Папиросы, а тем более сигареты, стоили тогда дорого. Однако друзья по импровизированному книжному клубу, которые читали бессмертное произведение Л.Буссенара, подробно пересказали содержание недостающих страниц. Я не проверял их, но точно знаю, что пересказали они очень точно.
 
Кстати, курить школьникам строго-настрого запрещалось. Я один раз попробовал тайком затянуться дешевой папиросой «Прима», которую мне настойчиво предлагал известный школьный хулиган цыган Ромка, с которым мы учились в одном классе. Вкус папиросного дыма был гадкий, я закашлялся и злобно сказал, бывшему для всех мальчишек большим авторитетом Ромке: «Кури сам это говно». И табака с тех пор больше в рот не брал.
 
Характер у меня был спокойный, но если кто-то на меня пытался давить, то мог стать просто бешенным. Мама говорила, что это проявляется польский гонор от моего деда Станислава Томашевича Бржозовского. Дед погиб во время войны, защищая Ленинград от немцев, и лично я его не знал.
 
Еще школьные хулиганы играли за ближайшими от школы дровяными сараями в «чику» на деньги. Это когда надо было ударом свинцовой биты-блинчика переворачивать лежащие на земле копейки. Кто перевернул, тот выиграл кон и забрал себе чужую копейку. Эта запретная игра мне также не нравилась, поскольку с ее помощью взрослые мальчишки ловко выманивали данные на завтрак малышам деньги.
 
Однако некоторые хулиганства мне были по нраву. Например, весной мы с дворовыми мальчишками спускались на льдине по Двине от нашего военного городка до самого Понтонного моста, что стоял напротив Дворца пионеров, ныне Президентского дворца. Дальше проплыть мешали понтоны. Плавали мы под импровизированным парусом, который сооружали из наших курток и плащей, натянутых на две рейки, утащенные со стройки. Управлялось ледяное судно также строительной доской, на манер индейской пироги. Обычно в районе Центрального базара нас на льдине замечала милиция и пыталась поймать. Но катеров у советской милиции не было, а по суше догнать льдину, стремительно скользящую под парусом по ледяной воде Западной Двины было весьма непросто. Мы, во всяком случае, милиционерам ни разу не попались.
 
Еще мы делали самопалы из толстых медных трубок, прикрученных проволокой к выструганным из деревяшки ложам. Иногда самопалы были двуствольные или даже четырех ствольные. Оружие со ствола засыпалось порохом, забивалось пыжами и заряжалось пулями. «Огненный припас» собирали в ближайшем лесу — там после войны оставалось много патрон и даже снарядов. К надпилу в стволе привязывались изолентой головки спичек, и этот запал чиркали спичечным же коробком. Вылетающая из самопала пуля могла пролететь метров 25 и запросто пробить деревянную дверь сарая, сколоченную из доски дюймовки. Любой мальчишка в военном городке мог соорудить такое грозное оружие в один прием. Совсем, как Сергей Бодров младший в фильме «Брат-2» — даже в десантниках служить не надо было. Правда, такого рода стрельбы из самопалов были делом достаточно опасным.
 
Однажды при стрельбах по мишени, изображающей короля пиратов Генри Моргана, из двуствольного самопала у меня разорвало ствол и осколком сильно поранило руку. Родителям об этом случая я, конечно, не рассказал и тайно лечился зеленкой целую неделю. У меня до сих пор на правой руке остался большой шрам. С тех пор я стрельбы прекратил, а заодно потерял интерес к рассказам о разбойниках и пиратах.
 
В достаточно раннем возрасте я столкнулся первый раз со смертью. Сергей — парень с соседнего двора съел, видимо ради эксперимента, с десяток ягод ландыша и умер. Ландыш ведь очень ядовитое растение, если кто не знает. А у десятилетнего «экспериментатора» оказалось еще слабое сердце. Мы тогда все знали какие лесные плоды, ягоды и грибы можно есть, а какие нельзя, поскольку ходили в лес за припасами и с родителями и одни. Зачем Сергей съел эти ядовитые ягоды? Непонятно.
 
Помню, как все дворовые ребята пришли на прощание с Сергеем. Прощание с телом, которое лежало в простеньком деревянном гробу, почему-то, проходило рядом с домом, где жила его семья. Мать плакала навзрыд и судорожно прижималась к телу своего нелепо погибшего сына. От покойника очень сильно пахло тленом из-за того, что он долго пролежал дома. Мне этот запах врезался в память на всю жизнь и всегда напоминал о том, что смерть со своей косой постоянно ходит где-то среди нас и выбирает жертвы по совершенно непонятному принципу.
 
Учеба в школе тем временем шла своим чередом. Мы осваивали математику, русский язык, физику, ботанику, географию и прочие премудрости.
 
Пионеры носили на шее шелковый красный галстук. Его надо было гладить каждый день. Девчонки одноклассницы в черных костюмчиках, белых фартуках и красных галстуках выглядели очень симпатичными. Парни ходили в темно синих костюмах и светло синих рубашках. Стрелки на форменных брюках никак не держались — гладь их или не гладь. А повязанные пионерские галстуки у мальчишек быстро становились какими-то пожеванными. Это происходило от мальчишеской неумной энергии, которую некуда было деть.
 
Вообще пионерская атрибутика — значок с пламенем костра, красный галстук, пионерские горн и барабан, красное знамя отряда не были чем-то чужим. Редкие пионерские линейки в школьных коридорах придавали торжественность началу учебного года и другим важным событиям и не рассматривались нами как навязанная извне коммунистическая атрибутика.
 
Мне очень хотелось стать горнистом нашего пионерского отряда, но со слухом дела обстояли неважно, и право трубить общий сбор досталось однокласснику Саше Яшкову. Трубил он так себе, но при игре становился в картинную позу — приставлял левую руку к талии, высоко закидывал голову с приложенным к губам горном в правой руке. Наверное, этой картинной позе я и завидовал. А может просто завидовал тому, что к Сашке льнули девчонки за то, то он в такой позе казался представителем творческой профессии — музыкантом. Точно уже не помню.
 
В это время я начал писать. Сначала дневник, потом стихи, наконец, маленькие рассказики. Выходило очень неплохо. За школьные сочинения я получал обычно пятерку по содержанию и тройку за грамматику. Эта наука мне давалась плохо. Еще в это время начал сочинять тексты для песен, музыку к которым писал мой школьный друг — Олег Вовк. Вот он, действительно, хорошо играл на гитаре и прекрасно пел. Ему я не завидовал ни в отношении игры на гитаре, ни в отношении девчонок. Друзьям завидовать было нельзя.
 

Первое знакомство с удерживающими
 
В целом учиться было интересно, и в школу я ходил с удовольствием. После занятий обычно проходили какие-то общественные активности. Например, под присмотром классного руководителя Полины Павловны Клейменовой, мы готовили альбомы и стенные газеты, рассказывавшие о советско-французском истребительном полке «Нормандия-Неман», поскольку наш пионерский отряд носил его имя. Она приглашала к нам на День победы летчиков из этого, стоявшего недалеко от школы, авиаполка. Летчики-ветераны рассказывали о том, как воевали в годы Великой Отечественной войны с немцами.
 
А один раз классный руководитель привел настоящего летчика-француза. Он приехал в знаменитый полк в порядке обмена ветеранами союзников по войне. Гость тоже рассказывал нам о воздушных боях с немцами, а переводила его школьная учительница французского языка. Летчик говорил что-то очень долго и эмоционально. Для наглядности он иллюстрировал рассказ движениями карандашей, которые крепко держал своими тонкими, длинными пальцами. Коричневый карандаш в левой руке изображал немецкий самолет, а красный карандаш в правой руке — советский. Из размашистых жестов француза было видно, как его самолет ловко заходил в атаку на немца, а тот безуспешно пытались увернуться от него. Учительница переводила сухо и кратко. Откуда выпускница рижского педагогического техникума могла хорошо знать французский язык? Однако по движению рук французского летчика и по радостной улыбке в конце рассказа мы все поняли без слов: «наши» в этой войне победили и французы хорошие союзники. Выступавший перед классом француз был, по нашему общему мнению, тоже «нашим».
 
Полина Павловна была коммунистом и иногда на классном часе рассказывала, о том, как коммунисты борются по всему миру за правду и справедливость, как их за это преследуют в капиталистических странах. Мне запомнился ее рассказ о военном перевороте в Индонезии, организованном генералом Сухарто в 1964 г. В ходе этого переворота более полумиллиона коммунистов было убито, миллион попал в тюрьму. Коммунистов без суда и следствия расстреливали, вешали, отрубали им головы мачете, связывали спина к спине и топили в реках. Делали это военные, исламисты и различного рода националисты. В газетах «Правда» и «Известия» публиковали карикатуры на генерала Сухарто, на которых он изображался палачом, держащим в руке огромный топор, с лезвия которого стекла кровь. У меня эти карикатуры вызвали воспоминания о похоронах Сергея и в нос бил запах тлена. Представить, что погибло полмиллиона человек, я физически не мог, но понимал, что это очень много.
 
Террор в Индонезии продолжался в течение трех десятилетий. Сведения о совершенном геноциде полностью не раскрыты до сих пор, особенно то, что к организации массовых убийств коммунистов приложили руку официальные представители США. Сейчас я понимаю, что Полина Павловна раскрывала нам тогда тайну беззакония. Давала понять, кто есть люди греха и что может происходить с теми, которые им поверят — не разберется в тайне беззакония. Удерживающими мир от греха в описываемом ею случае были коммунисты.
 

Детские развлечения
 
Став постарше, я сам определял развлечения за пределами двора и школы. Выбор был достаточно широк, но за многие развлечения надо было платить. Рубль был очень приличной суммой по тем временам. На 1 копейку можно было купить стакан газированной воды, а если в стакан добавляли сироп, то цена поднималась до 3 копеек. За те же 3 копейки можно было проехать на трамвае, а за 5 на автобусе. Сливочное мороженое в вафельном стакане стоило 11 копеек.
 
За 10 копеек можно было сходить на детский сеанс в кинотеатр «Пионерис», что находился на улице Кирова, прямо напротив аллеи, где потом были установлены бронзовые бюсты красных латышских героев. В первые годы независимости эти, весьма ценные в художественном отношении бюсты бесследно исчезли и сейчас о них уже никто не помнит. Скорее всего, мародеры из Народного фронта, захватившего в 1991 г. власть стране украли бюсты и сдали на металлолом — бронза стоила тогда в утилизационных пунктах очень дорого.
 
Однако вернусь к кинотеатру «Пионерис». В этом кинотеатре я первый раз смотрел цветной фильм-сказку режиссера Александра Роу «Морозко». Мне тогда было 9 лет, и я искренне влюбился в главную героиню — добрую и покладистую Настеньку, которую играла артистка Наталья Седых. Злую и вздорную Марфушу, образ которой создала талантливая актриса Инна Чурикова, я всем детским сердцем возненавидел. При просмотре фильма я решил, что Бабу-Ягу в нем играла какая-то старуха и разъяснения старшей сестры, что это мужчина не слушал, оценивая их, как злобно-клеветнические. Рассказ самого Георгия Милляра несколько лет спустя в передаче кинопанорама о том, что он действительно сыграл эту и еще целый ряд других женских ролей меня сильно расстроил и фильм мне сразу разонравился. Времена тогда стояли в нравственном отношении строгие, переодевания мужчин в женскую одежду считалось извращением, а появление их в таком виде на экране смеха не вызывало даже у детей. Это сейчас проявления половых извращений нам пытаются предоставить, как норму и запрещают их осуждать под прикрытием ложной теории толерантности.
 
Кинотеатр «Пионерис» переоборудовали в наше время в ночной клуб «Эссеншиал» и он стал прибежищем всякого рода извращенцев. Видимо дух Милляра таки оказал на эти помещения свое тлетворное влияние еще в мое время.
 
Еще в Риге был Театр юного зрителя, куда мы регулярно ходили всем классом на спектакли. Режиссером театра был Адольф Шапиро и это был, по мнению многих специалистов, лучший молодежный театр в СССР. В театре была русская и латышская труппы. Я запомнил там спектакли «Сомбреро» С.Михалкова, «Том Сойера» М.Твена и «Чукокола» К.Чуковского. Посмотрел также в ТЮзе какую-то пьесу про смелую пионерку, но она была с фальшью, и мне совсем не запомнилась. В спектаклях были заняты как взрослые актеры, так и молодежь, что вызывало у детей большее доверие к тому, что происходило на сцене.
 
В 1992 г. министр культуры Раймонд Паулс закрыл ТЮЗ, как, впрочем, и Рижский театр оперетты, который тоже ставил вполне приличные спектакли. Подозревать его в русофобии было трудно, поскольку закрыли и русские, и латышские труппы в обоих театрах. Очевидно, что только коммунисты-интернационалисты могли выделять большие средства на развитие культуры. Латышским национал-либералам, к которым на деле принадлежал Р.Паулс, дела до развития культуры не было, разве что для целей мобилизации своего электората.
 

Школьный комсомол
 
Комсомол, в который я вступил, когда пришло время, тоже был, по моему мнению, полезной общественной организацией. Мы вечно куда-то ходили по инициативе школьных комсомольских лидеров: в походы, в кино, на олимпиады.
 
Один год ездили на зимние каникулы с классом в Ленинград, а в другой в Москву. Ходили там по музеям и выставкам, глазели на памятники архитектуры. В Ленинграде помню два похода в Эрмитаж по четыре часа каждый, Медного всадника и свинцово-холодную Неву. В Москве — Третьяковку, «Щелкунчика» в Большом театре и Красную площадь с Мавзолеем В.Ленина.
 
Поход в Мавзолей меня неприятно поразил: почему надо было долго стоять в очереди и поклоняться потом мумии человека, похожей на ту, которую я в прошлом году видел в Эрмитаже, в разделе Древний Египет, было непонятно. Ведь, как я уже тогда знал, коммунисты не признавали существования загробной жизни и осуждали культ вождей. Мне показалось, что все в Мавзолее выглядело по-язычески, даже суровые охранники в слабо освященном маленьком помещении под землей, где собственно лежал Ленин. Совсем, как на картинках учебника истории древнего мира о загробной жизни фараонов.
 
Как я сообразил много позднее, наследники вождя революции хотели придать ему после смерти высокий социальный статус, известный в православной традиции, как святой. Коммунисты не стали обращаться Русской православной церкви с запросом на получение этого статуса, а придумали свою собственную процедуру прославления вождя в веках. Эта процедура по форме была позаимствована у восточных деспотий — сооружение внушительного мавзолея, помещение в него мумии верховного правителя, а потом организация поклонения ей. После придания В.Ленину лика коммунистического святого так же поступили с останками целого ряда других коммунистических вождей: Мао Цзэдуна, Хо Ши Мин, Ким Ир Сен.
 
Однако во времена моего отрочества было не принято обсуждать вопросы использования тех или иных символов и обрядов коммунистической веры. Абсолютно зря, между прочим, поскольку если бы люди ориентировались на понятные всем символы, то и не пришла бы в упадок удерживающая советский народ вместе коммунистическая вера. Христиане же две тысячи лет следуют своему символу веры, поклоняются своим святым, и никто и врата ада не могу их одолеть.
 
Кстати, мумия основателя советского государства в сакральном центре России лежит до сих пор и ее символического значения в жизни русской нации никто объяснить не может. Хотя бы к столетнему юбилею создания первого социалистического государства надо было похоронить останки его основателя в землю по христианскому обычаю.
 
На комсомольских собраниях в школе изредка поминали имя В.Ленина, как пример для подражания в учебе и работе. Это было обычно тогда, когда отчитывали двоечников. Но было это все не по настоящему, а так, для проформы. После же публичных «чисток» на помощь двоечникам выделялись кураторы-отличники, которые должны были подтягивать отстающих по математике или по русскому — наиболее трудным школьным предметам. Обычно отличниками были больше девчонки, а двоечниками и троечниками мальчишки.
 
Еще мы готовили в старших классах политинформации, и по очереди рассказывал своими словами то, что вычитали в газетах о положении дел в нашей стране и в мире. При этом никто не навязывал нам своих оценок происходящему — они соответствовали тому, что мы сами думали. Сейчас это называется выработкой навыков публичного выступления. Так, что рассказы некоторых людей о том, что мы были жертвами коммунистической идеологии злонамеренные враки.
 

Спорт
 
Сестра, которая очень заботилась о моем воспитании, как-то отвела меня за руку в спортивную секцию, и я стал с удовольствием ходить на тренировки. Сначала занимался греблей на байдарках. Плавали на лодках на базе в Лиелупе, ходили в бассейн, на сухие тренировки в школьный зал.
 
Потом сам стал заниматься в школьной секции легкой атлетики. Школьный учитель порекомендовал меня в детскую спортивную школу к тренеру Элмару Крузе. Он подготовил чемпиона мира по метанию копья Яниса Лусиса и других известных метателей. Зимой мы, члены его группы, ходили тренироваться в Спортивный манеж, что и сейчас стоит на Московской улице, а летом — на стадион «Даугава». Ездили по Прибалтике на соревнования.
 
Ни о каких допингах от тренера мы не слышали, хотя он готовил спортсменов высшего разряда. Тренер учил нас только как правильно питаться, соблюдать режим дня, заставлял для этого вести Дневник спортсмена.
 
Тренировки проходили пять раз в неделю, и это сильно мешало учебе. Отметки в школе начали сползать с пятерок на тройки. Сестра пожаловалась на меня тренеру. Тот пригрозил, что не пустит на занятия, пока не стану хорошистом. Пришлось ограничить число тренировок до трех в неделю. Наверное, поэтому чемпионом мира по метанию копья мне стать не пришлось, зато спортом регулярно занимаюсь до сих пор.
 

Опыт борьбы за человеческое достоинство
 
Общая атмосфера в нашем классе, да и в школе была доброжелательная, можно сказать даже творческая. Все старались учиться, но у кого-то выходило лучше, у кого-то хуже. Учителя к нам относились хорошо, старались заниматься со всеми. Однако в классе случались и конфликты.
 
Помню, на девятом году учебы я подружился с самой красивой в классе девочкой Татьяной Минаевой. Мы сидели с ней на последней парте и часто тихонько перешептывались на уроках. Так, о просмотренных фильмах, прочитанных книгах, общих знакомых. Когда учителя делали замечания за шушуканье — писали друг другу записочки.
 
Однажды к нам в класс пришла новая учительница русского языка и литературы, кажется, ее звали Дора Семеновна. Она заметила, как мы обмениваемся друг с другом записочками, и попыталась их конфисковать. Я отказался отдать ей нашу переписку, хотя в ней не было ничего дурного.
 
Тогда Дора Семеновна решила показать кто в классе хозяин. Вызвала к доске меня, потом Таню. Задала несколько каверзных вопросов по «Войне и миру» Льва Толстого. Учились мы оба хорошо, роман давно прочли, между собой его не раз обсуждали и поэтому ответили на вопросы учительницы достаточно толково. Литераторша хотела поставить нам в назидание двойки, но класс стал возмущаться и в журнале были выведены худые тройки с минусом. Я разозлился на такую несправедливость, но сдержался, поскольку, действительно, писал записочки на уроке, что делать по правилам не позволялось.
 
Дора Семеновна решила, что называется, дожать ситуацию до конца другими методами. Она подняла на следующем уроке литературы Татьяну с места и стала ругать ее за внешний вид. Мол, что это она себе позволяет: ходит в школу в черных колготках и с покрытыми красным лаком ногтями.
 
Наш внешний вид обычно никого из учителей не волновал, а тут его использовали для унижения моей подруги. Польская кровь вскипела, я вышел перед классом и объявил, что слова учительницы есть непозволительное унижение человеческого достоинства и мы объявляем ей бойкот — учиться под ее руководством не будем до тех пор, пока она не извиниться. Поставил вопрос на голосование и класс единогласно проголосовал за бойкот.
 
Дора Семеновна от неожиданности покраснела, что-то попыталась сказать, но поперхнулась, как я от той дрянной папиросы, что навязывал мне Ромка, вскочила и выбежала прочь из класса.
 
В школе разразился неимоверный скандал, новый классный руководитель Тамара Павловна вызвала на беседу родителей. Мама сходила школу, послушала Дору Семеновну, потом вернулась домой — послушала мою версию истории. По итогам рассказа ей был вынесен короткий, но весомый вердикт: «Своих женщин надо защищать. Как — сам решай». Отцу мама вообще ничего не сказала, мол, нечего его по мелочам беспокоить. Нечто подобное сказали после вызова в школу и родители Татьяны. Отец у нее, кстати, тоже был офицером.
 
Дора Семеновна после неудачной попытки шантажировать нас через родителей отказалась проводить занятия по литературы, видимо, желая сломить сопротивление бунтовщиков таким изощренным образом.
 
Тогда актив класса организовал самостоятельное изучение учебной программы по литературе: наиболее сильные ученики по очереди готовили лекции по программным литературным произведениям, вызывали остальных к доске и ставили им оценки. Правда, не в классном журнале, который нам не полагалось давать на руки, а в отдельной тетрадке. Дора Семеновна же сидела в классе одна на первой парте, поскольку иначе ей засчитали бы прогулы на работе, и изредка пыталась навязать классу свою трактовку изучаемых произведений. Один раз она поспорила с Татьяной по поводу оценки персоны Анны Каренины. Та, я знаю, при подготовке к уроку проштудировала мудрую литературоведческую книжку по этому вопросу. Татьяна рассказала классу, что, мол, и наркоманка была Анна, и хорошего мужа с ребенком бросила ради любовника. И что кроме как под поезд броситься выхода у нее в жизни не было. А еще, что Лев Толстой женщин вообще не любил. Против такой трактовки Доре Семеновны возразить было нечего, и она просто написала на нас ябеду директору школы, обвинив в злобной клевете на классика русской литературы.
 
Директор, Инна Петровна Пермякова, пришла на очередной урок, послушала, как мы ведем занятия ... и назначила нам в класс другую учительницу литературу. Та сначала опасалась страшных бунтовщиков, но потом поняла, что мы вполне нормальные дети и легко наладила с нами хорошие отношения.
 
Я все это описываю для того, чтобы показать, что в советской школе была благожелательная и уважительная атмосфера и из детей пытались воспитать личности, а не послушных исполнителей чужой воли.
 

Стихийный атеист
 
В детстве моя бабушка Марья Ивановна крестила меня по православному обряду. Отец и мать не были коммунистами, но в церковь не ходили. Это не запрещалось, но особо и не приветствовалось в среде военных. В школе специальных занятий по атеизму не было, а вопросы нравственности учителя преподносили нам по, уже упоминаемому мною ранее, «Моральному кодексу строителя коммунизма». Основные положения в этот кодекс были, как я понимаю теперь, позаимствованы из христианской доктрины.
 
Атеистические идеи я почерпнул из книги известного французского богоборца Лео Таксиля, которая называлась «Забавная библия». Автор закончил иезуитский колледж и хорошо знал слабые места христианской церкви, умело критиковал ее за промахи, которые присущи любому социальному институту. Иезуитские идеи хорошо легли на незамутненное православной верой детское сознание, и я определил себя в стихийные атеисты.
 
Как-то раз на летних каникулах в гостях у бабушки Марии Ивановны в городе Мелитополе, где она постоянно жила с мужем, моим дедом Гордеем Кононовичем, я увидел, как она молится перед образом Иисуса Христа, повешенном в углу ее спальни. «Бабушка, а в одной умной книге написано, что Бога нет» — радостно поделился я с ней своими благоприобретенными знаниями. Бабушка повернулась ко мне и тихо, но с неожиданным напором в голосе сказала: «Для кого нет, а для кого и есть. Богородица еще позовет тебя служить Ей!». Видимо, она молила Господа надоумить меня жить праведной жизнью и послужить Богородице нашей Деве Марии.
 
Бабушкины молитвы сбылись самым чудесным образом, но только много десятилетий спустя.
 
После короткого разговора с бабушкой на богословские темы я книги вроде тех, что написал Лео Таксиль, читать перестал. Даже Дени Дидро и Людвиг Фейербах не укрепили меня в отрицании Бога. Правда, крестильный крест я сразу не надел — он лежал у матери в шкафу в коробочке на верхней полке. Изредка я его доставал, гладил пальцами, но надеть не осмеливался — не был готов.
 

Офицерские дети
 
Меня окружали в детстве в основном дети офицеров. Мы все жили на русской языковой и культурной основе, но были по своему менталитету полностью советскими.
 
Во всех семьях военных царила атмосфера служения стране, ответственности за все происходящее вокруг и самодисциплина. Наверное, она вырабатывалась под влиянием примера поведения отцов. Наших отцов могли в любую минуту поднять по тревоге и отправить на учения на неделю, а то и на месяц. Дома у нас всегда стоял для таких случаев отцовский тревожный чемоданчик с набором вещей первой необходимости. Часть офицеров летного полка, в котором служил отец, принимала участие в высадке советских отрядов на Кубе в 1961 г., часть участвовала в подавлении антисоветского мятежа в Чехословакии в 1968 г. Это был, кстати, тот самый истребительный полк — наследник «Нормандии-Неман».
 
Отношение к Великой Отечественной войне у моих сотоварищей по военному городку было особое. Практически у всех отцы воевали, у многих погибли члены семьи. В семьях были свежи воспоминания о страданиях, которые принесли на нашу землю немцы. Бабушка Наташа, ее дочери — моя мама и тетя Люся пережили блокаду, потом эвакуировались в Казахстан, жили в юртах в степи, пасли скот. Потом гнали этот скот на Украину для пополнения угнанных немцами стад в колхозах. Догнали скот до Мелитополя, и там мама познакомилась с отцом, который служил тогда на военном аэродроме. Отец бы участником войны, служил десантником. Их сбрасывали в тыл врага на планерах или на парашютах, и там они проводили ночные рейды по штабам, складам и резервным частям. Рассказывать о войне отец не любил, видимо потому, что насмотрелся много смертей и горя. За боевые действия отец имел много медалей и орденов. Они лежали в особой деревянной коробочке на верхней полке в шкафу, и я любил доставать их и перебирать. Надевать награды было нельзя, поскольку они были не мои. Награды требовалось заслужить.
 
Рассказы родителей пробудили интерес к книгам о войне. Помню, прочитал несколько десятков книг посвященных этой теме, множество стихов военных лет. С замиранием сердца смотрел фильмы о войне. В эти годы появлялись фильмы Григория Чухрая «Баллада о солдате», Михаила Калатозова «Летят журавли», «Судьба человека» Сергея Бондарчука. Это были пронзительные по силе воздействия фильмы про нас и для нас. Чуть позже появились такие прекрасные фильмы, как «Белорусский вокзал» Андрея Смирнова, «В бой идут одни старики» Леонида Быкова, «Горячий снег» Гавриила Елизарова, «Отец солдата» Резо Чхеидзе. Мы смотрели все эти фильмы по нескольку раз и в кинотеатрах, и по телевидению, знали их содержание наизусть, по праздникам пели звучавшие в этих фильмах песни. «Семнадцать мгновений весны» Татьяны Лиозновой о советском разведчике Штирлице вообще был культовым фильмом. Каждый мальчишка мог пересказать его содержание практически дословно.
 
С пятого класса я стал ходить в однопоточную школу с русским языком обучения. В эту же школу ходили все дети из нашего военного городка. Латышские дети учились в школе, расположенной километрах в двух от нашей, и мы с ними практически не пересекались. Многие сейчас рассказывают о драках между русскими и латышскими школьниками. Не знаю, может где-то эти драки и были, но в своем окружении я о таком не слышал. Дети военных знали, что драка, как и война, это дело серьезное и по пустяшным поводам ее заводить нельзя.
 
В нашей школе еще учились дети из семей железнодорожников. Железнодорожники были во многом схожи по духу с военными. Я всю свою последующую жизнь мог сразу отличить детей советских военных, да и железнодорожников по их внутреннему настрою и по ответственности за все происходящее вокруг.