История рождения постсоветской Литвы, настоящая, а не «написанная победителями», до сих пор остается загадкой.

Общественности предлагаются парадно-протокольные мифы о национально-освободительной борьбе с игом «советской оккупации», но всё же:

— как в руководстве республики в условиях «тоталитарного СССР» смогли оказаться нынешние ярые антисоветчики?

— под чьим чутким руководством сложилась политическая дружба современных литовских руководителей?

— какую именно «свою маленькую войну» вели в то время люди, которые теперь пытаются вымарать всё советское из истории Литвы?

Ответы на эти вопросы есть у очевидцев формирования современной Литвы, многие из которых из-за своей хорошей памяти были вынуждены бежать из этой демократической, европейской республики.

Один из таких людей — доктор философских наук Валентин ЛАЗУТКА, во времена перестройки — директор Института философии, секретарь парткома Академии наук Литовской ССР и некоторое время ректор Высшей партийной школы, где работала в то время нынешний президент Литвы Даля Грибаускайте.

В 1991 г. под угрозой смерти Валентин Антонович покинул новую Литву, уехав сначала в Германию, а затем обосновавшись в Белоруссии.

Несмотря на то, что В.Лазутка теперь старается избегать лишних контактов, после долгих поисков нам всё же удалось найти его в Минске:



— Валентин Антонович, как вы восприняли начало перестройки в СССР? Как вы её понимали?

— В 1984 году я был директором Института философии, социологии и права АН Литовской СССР. Встретил я перестройку во многих отношениях весьма положительно.

Во-первых, у меня свои личные отношения были с Горбачевой. Мы с ней в один год закончили МГУ. Я учился на философском вместе с Раисой Максимовной. Кроме того, мы жили в одном общежитии четыре года.

С Раисой Максимовной меня и другие связывали — и родственница там одна моя жила, и подруга. Поэтому имелся личный фактор.

Кроме того, к тому времени наконец-то вот пришла молодежь, наконец-то вся, так сказать, «геронтология» кончилась, и, казалось, мы пойдем более быстрыми и правильными шагами, чем до того.

Казалось, что период культа личности-безличности закончился для нас, и придет новое руководство, более способное и активное. А Горбачев ведь очень активно себя с самого начала стал проявлять.

Как я понимал перестройку? Как и Горбачев писал в своей книге «Новое политическое мышление»: больше социализма, укрепления социализма и т.д.

 

У меня не было никаких мыслей в отношении национальной независимости, отделения и выхода из СССР. Даже и в голову мне это не приходило. И я до конца держался этих позиций.

 
Когда в 1988 году начался весь этот раздрай, уже стало видно, что все очень плохо.

Я и тогда воевал за социализм и его развитие. То есть я не видел того заложенного зла, которое содержалось в перестройке.

Начало перестройки было очень обнадеживающим. Было много обнадеживающих слов со стороны Горбачева. Что-что, а говорить он мог, и только это и признавал.

А вот насчет того, чтобы действовать… Когда уже надо было действовать, действительно перестраивать, тут обнаружилась беспомощность всей государственной структуры, в то числе — беспомощность партии.

Стало ясно, что мы попали в очень тяжелую ситуацию, и нас ожидает весьма печальное будущее. Я почувствовал это в 1988 году.

Скажем, я не поддержал явно антисоветский митинг в 1988 году. Я на нем не присутствовал. Меня потом обвиняли. Райком даже ставил вопрос об освобождении меня от должности секретаря парткома литовской Академии наук и даже об исключении из партии.

Но я стоял на том, что антисоветский митинг — это не в поддержку перестройки, а наоборот.


— А как вы отнеслись к Саюдису?

— Вы знаете, что Саюдис был создан 3 июня 1988 года. Я непосредственно привлекался к этому процессу. Дело было так: 3 июня мне позвонил главный ученый секретарь Академии наук и говорит: «В 11 часов состоится совещание в Доме ученых, приезжай туда к 11 часам».

Я несколько удивился, потому что Дом ученых находился далеко за городом. Когда я приехал, я там нашел главного ученого секретаря, потом ученого секретаря по общественным наукам и секретаря ЦК Компартии Литвы по идеологии, и мне еще представили одного незнакомого — представили как заведующего отделом науки ЦК КПСС.

Я подумал, что разговор на совещании пойдет о науке. Действительно, разговоров несколько было на эту тему, а потом вдруг все изменилось, и сказали, что есть решение создать в Литве движение в поддержку перестройки.

Ну что ж, я в принципе согласен. Явно перестройка пошла не туда, и уже не перестройка, а «катастройка» началась. Поддержать надо перестройку.

Договорились, что в 18 часов в Академии наук, в зале нашем состоится собрание, где движение будет учреждаться.

Главному ученому секретарю и мне поручили проводить это собрание и, собственно говоря, руководить и создавать все эти органы и прочее-прочее.

Но получилось так, что я позвонил своему другу и помощнику первого секретаря ЦК, который меня отослал в КГБ, к начальству. Тогда как раз председателя не было. Старый ушел, новый еще не пришел.

Так вот этот председатель, который ушел, полностью создавал Саюдис вместе с секретарем ЦК по идеологии.

 

Когда я связался с кагэбистами и поговорил, я понял, что, собственно, создателями Саюдиса, оказалось, были органы КГБ. ЦК тоже как бы их поддерживал сбоку.

 
А вот здесь на общественность с этой идеей приходилось выходить нам, ученым из Академии наук. И после этого разговора я отказался идти на это собрание и вообще категорически открестился от Саюдиса, стал его противником.

А базой сопротивления Саюдису была компартия Литвы, которая раскололась и осталась на позициях КПСС.

Раскол партии произошел в 1989 году. Но внутренний раскол для меня был заметен уже тогда. По нашим планам, председателем Саюдиса должен был быть писатель Петкявичюс.

Мы за эту кандидатуру выступали. А КГБ выдвинул свою кандидатуру — Ландсбергис.

На первом собрании Ландсбергис не прошел, остался Петкявичюс, но буквально через месяц-два на Бюро ЦК Компартии Литвы Ландсбергис был утвержден председателем Саюдиса.





— А какая репутация тогда у Ландсбергиса была?

— Он очень тесно сотрудничал с Комитетом госбезопасности. Это понятно в силу того, что его отец был старым работником этой службы.

Ландсбергис имел очень сильную поддержку, все время был под крылом этой организации, когда учился, когда работать заставили. Но в силу того, что в глазах общественности отец-то был профашистским, младший Витаутас два раза подавал заявление о вступлении в партию и его не приняли.

В первый раз его отвергло собрание, во второй он собрание прошел, но не прошел Бюро райкома. Так он членом партии и не стал, хотя комсомольцем был. Такая у него сложная биография.

Мой брат работал заведующим отделом науки ЦК Компартии Литвы. Он рассказывал, что когда появился Ландсбергис-старший, приехал из Австралии, над ним взял шефство КГБ и намеревался его назначить главным архитектором Вильнюса.


— А за какие такие заслуги Ландсбергиса-старшего хотели поставить главным архитектором Вильнюса?

— Он неплохой архитектор, потом — он все-таки приехал с большими заслугами: был агентом КГБ в составе Временного правительства Литвы, которое сразу до оккупации немцами держало власть месяц или полтора. Он входил в это правительство.

Он подписал два благодарственных письма Гитлеру за освобождение Литвы, потом вместе с семьей уехал и вернулся. Из Вены они переехали в Германию во время войны. Когда уже кончалась война, они перешли в американский сектор, в Америке были, затем в Австралии оказалась.

 

Он был работником КГБ. Не агентом каким-то, а штатным работником. Он в звании был не меньше полковника КГБ.

Кстати, он был работником не КГБ Литвы, а центрального. Из Москвы им руководили. Когда он уже вернулся, именно из Москвы давление шло.

Потом, конечно, в итоге его не допустили до главного архитектора. Он вернулся в Каунас, там ему вернули его бывшую дом-дачу трехэтажную в полную собственность, большую пенсию дали и назначили научным сотрудником института архитектуры. Это что касается отца.

А с Ландсбергисом-младшим я еще сталкивался по одному конкретному делу.

Я был председателем ученого совета по защите докторских диссертаций в Вильнюсе, потому имел контакт с ВАК. Начальником отдела там как раз был мой бывший однокурсник и очень близкий друг в студенческие годы Григорий Григорьевич Квасов.

Во время одной встречи я у него дома был, он говорит: «Слушай, а ты знаешь такого Ландсбергиса?» Тогда он абсолютно неизвестен был.

Я говорю, что про него не знаю, но знаю отца, и рассказал, кто отец. Что работник КГБ, который большую службу провел, свои заслуги имеет, и прочая.

Он мне и говорит: «А-а-а, тогда понятно, почему эта организация на нас так жмет, чтобы ему дали профессора».

Потому что он не имел никаких оснований. Он был кандидатом наук. Никаких изданных трудов у него не было. Для всех было очень непонятно, как это вдруг он получил звание профессора.


— То есть особого авторитета в научной среде к моменту Саюдиса не было у Ландсбергиса?

— Да, он больше примыкал к художественной богеме, был пианистом. Практически он работал в консерватории доцентом, потом профессором марксистской эстетики. Был такой курс — марксистско-ленинская эстетика. Он его и читал, и вел в консерватории.

Несмотря на то, что в партии не был, выдержанным марксистом считался, и все его так и принимали.





Перестройка с этого и началась. С того, что интеллигенция, Петкявичюс, известнейший поэт Марцинкявичюс, которые на первых шагах с энтузиазмом, примерно, как у меня, включились в перестройку, потом полностью отошли и стали противниками и врагами перестройки.

По роману Петкявичюса видно, как он относился к Ландсбергису и Саюдису (книгу Витаутаса Петкявичюса «Корабль дураков» можно прочитать здесь).


— Как вы думаете, с самого начала перестройка задумывалась как «катастройка»?

— Я полагаю, что с самого начала Михаил Сергеевич, да и Раиса Максимовна вообще искренне надеялись на социализм.

Большой перелом произошел, когда стали очень активно работать с Горбачевым определенные силы.

Вот, скажем, его лучшим другом и однокурсником был Зденек Млынарж, чех, который во времена Дубчека был его главным идеологическим рупором, антисоветчиком, если угодно.

Во все времена он был лучшим другом Горбачева, приезжал к нему в Ставрополь. Когда Горбачев женился на Рае, он был тамадой на их свадьбе. Ярый такой антисоветчик и антикоммунист, который особенно сильное влияние оказал на Раису Максимовну. Такая настроенность определенная у Горбачевых была со студенческих лет.

А вообще Горбачев еле-еле кончил школу. Потом даже не пытался куда-то поступать. Но была кампания по сборке урожая; его отец в райкоме работал и направил сына помощником комбайнера. Вследствие этой работы за один сезон Горбачев заработал Орден Почета. Орденоносцем был командирован обкомом для учебы в Московский университет на юридический факультет.

Надо отметить, что Раиса Максимовна провела с ним колоссальную работу с точки зрения его образования.

 

Она на две головы выше его стояла. Девочка начитанная, отличница во всех отношениях. Вплоть до того, что она учила Горбачева писать, потому что он писал с ужасными ошибками.

Раиса из него сделала то, что она сделала. Надо отдать ей должное, кто бы что не говорил, а он без Раисы не мог ни поехать, ни пойти никуда. Она постоянно им командовала.





Помню, в Вильнюсе Бразаускас давал им прощальный ужин. И вот предложено было выпить. Горбачев говорит: «Ну, да, сейчас можем и выпить». Тут же Раиса Максимовна: «Миша, тебе нельзя». Он без слов: все, нельзя. (Смеется.) Такой пример. Там много людей было.


— Интересный у вас получается портрет и Ландсбергиса. А ведь он, пожалуй, политический наставник президента Грибаускайте.

— Да, он ее поставил, он ее провел…

Сначала Грибаускайте пришла в партийную школу непосредственно под руководством ректора Сигизмундаса Шимкуса. И она пришла в качестве заведующей кабинетом экономики.

Одновременно Шимкус ее привлек в качестве секретаря совета школы. Всю документацию через нее отправляли, к ней обращались, пытались сделать быстрее, смотрели, куда надо послать, и так далее.

Изначально они познакомились на базе КГБ, потому что отец Грибаускайте тоже был сотрудником этой организации, но он был пожарным. Они не могли не познакомиться просто-напросто, потому что из КГБ могли попросить: «Возьми такую-то на работу, тут надо устроить».

Она вернулась из Ленинграда, и КГБ занят был ее трудоустройством. Так она и перешла в партийную школу.





Поэтому, когда началась уже суматоха с 1988 года, она исчезла, и вдруг мы стали слышать, что наша Даля почему-то работает в посольстве СССР в США. Но она там недолго работала — ее отозвали.

Потом вдруг она пропала опять. Оказалось, она учится в одном из американских университетов. В этом университете была школа, которую прошла руководящая часть «саюдистов» — Буткявичюс и другие.

 

И она практически прошла школу ЦРУ. А вот в Европейскую комиссию она уже пошла как кадр Ландсбергиса, потому что он такой же кадр КГБ, как и она.

Ведь весь КГБ остался как есть. Заметьте, никто кагэбистов не трогал. Их не преследовали. Некоторых, кто были русскими, еще как-то отстраняли, а так никто не трогал.

В центре города был дом, где жил второй секретарь ЦК Компартии Литвы. Когда его не стало, дом занял председатель КГБ, который создавал Саюдис.

С новой властью бывшие и настоящие сотрудники работали абсолютно в полном контакте, благоденствовали всячески. Эти же кадры и сейчас.

Еще до Ленинграда Грибаускайте уже вел КГБ. Она была сотрудником отдела кадров консерватории, а отдел кадров одновременно и спецотдел. Отдельного спецотдела не было. Спецотдел — это КГБ.

То есть она уже тогда была работником КГБ, и уже тогда ею руководили. В Ленинград, соответственно, она попала с подачи и по рекомендации КГБ.

Кстати, американцы объявляли Грибаускайте персоной нон грата как бывшего сотрудника КГБ. Без одобрения Комитета госбезопасности она работать в Вашингтоне не могла. Тут никаких разговоров нет. Она через КГБ прошла.

Потом, после СССР, она снова оказалась в Вашинтоне. Она там работала и одновременно училась — курсы проходила, подготовку. Главными были, я считаю, курсы.

А пересмотрели в США свое отношение к Грибаускайте наверняка по рекомендации Ландсбергиса...



Окончание следует.