В школьных забастовках наступил перерыв — затишье перед бурей. 6 марта состоится съезд защитников школ, который назовет новые цели борьбы, наверняка еще более жесткие. А пока ребята в ожидании настоящего дела сидят за партами, нам самое время поразмышлять о том, какие уроки дало нам это совершенно новое явление в жизни русскоязычной общины страны.

Где мои семнадцать лет…
Забавно, что еще полгода назад я был искренне убежден, что наше советское детство было куда более счастливым, чем детство нынешних молодых людей. Мы почти не знали социальной разобщенности. Мы куда больше времени проводили вместе — в пионерских лагерях, на детской железной дороге или походах по родной — и огромной тогда — стране. Подавляющее большинство из нас росло в справедливом убеждении, что перед тобой открыты все жизненные пути. Мы не пили водку и не курили анашу.

Сегодня же ясно, что наше поколение было чудовищно обделено, и горькие плоды этой обделенности мы пожинаем всю жизнь. Советская власть, в целом довольно беззубая, в одном вопросе была действительно тоталитарной — она полностью отбивала у своих граждан стремление сопротивляться.

Автор был по тем временам фрондером: читал в самиздате "Доктор Живаго", слушал вражьи голоса о событиях в Чехословакии и собачился с учительницей истории. Но и я жил в убежденности, что настоящая жизнь была когда–то (войны и революции давно прошли) или где–то (во Франции студенты 10 миллионов человек подняли и де Голля скинули). "Вот если бы все на бомбе подорвались, но об этом можно только мечтать…" — смешная фраза Жванецкого очень точно описывает психологию советского подростка.

Поколение проигравших

Наша безмятежная юность аукнулась на рубеже 90–х годов, когда по окраинам Союза дружно стали поспевать один за другим националистические режимы, которые легко и почти без сопротивления одержали повсеместную победу. Нам в Латвии потерпеть поражение было особенно обидно: мы были почти равны по численности со своими противниками, имели перевес в формальной организованности (огромные трудовые коллективы, большинство населения городов), рядом была дружественно настроенная армия, к которой никто не попытался апеллировать. И ведь противник был слабенький! Такие же, как мы, совки, перепуганные собственной решимостью. В августе 1991 года сотня омоновцев за считанные часы полностью парализовала это с позволения сказать государство.

Сегодня ясно, что в том трагическом поражении виноваты в разной степени все мы: и дураки, поверившие Добелису и компании, и трусы, поспешившие поскорее примкнуть к будущим победителям, и равнодушные, возомнившие, что можно отсидеться, и даже интерфронтовцы, выбиравшие самые проигрышные формы сопротивления. А возможность выстоять была — Приднестровье–то выстояло.

О Приднестровской республике говорить как–то не принято, хотя ее совершенно уникальный опыт для нас очень интересен. Якобы там чудовищная нищета, разгул преступности и прочие неурядицы. Но наверняка не существует проблемы образования на родном языке, дискриминации по национальному признаку при назначении на руководящие должности и других прелестей национализма. А спасли ситуацию в этом непризнанном государстве съехавшиеся со всего Союза пассионарные авантюристы. Этой пассионарности остро не хватало всему нашему обществу в целом.

Олег Кошевой из 10–го "а"

И вдруг выясняется, то выросшее в независимой Латвии русскоязычное поколение — совсем другое. Этих ребят надо не поднимать на борьбу, а сдерживать. Они прекрасно знают, где свои, где чужие. Директор школы для них не самый страшный начальник, вольный наградить тебя волчьим билетом на всю жизнь, а жалкий коллаборационист. И многие из нас так напуганы энергией этих детей, что ищут взрослых дядей, которые "гипнотизируют" или "нейрологически программируют" неразумных недорослей.

В этих трусливых заумных фразах лежит, конечно же, отпечаток собственной юности, когда ни о чем подобном нельзя было и помышлять. Но парадоксальным образом полностью игнорируется опыт поколения, которое предшествовало нам, на чьих героических подвигах нас так старательно воспитывали, что выработали полную утрату восприимчивости. Придется напомнить.

Если я правильно помню "Молодую Гвардию", то Олегу Кошевому было семнадцать лет. По нынешним временам он учился бы в 10–м классе, отнюдь не выпускном. Никакого "штаба" в Краснодоне не было, о роли коммунистов–подпольщиков Фадеева заставил вставить в уже готовый роман Сталин. Молодогвардейцы не были террористами: до оружия они не добрались, листовки по ночам развешивали да биржу труда сожгли.

Конечно, режим, против которого они восстали, был чудовищным. Но настолько уж велика разница с нынешним латвийским? Отбросим ужасы Холокоста и жестокость карателей, которые сбрасывали в шахты живьем несовершеннолетних за хранение жалкой листовки. Молодогвардейцы начали свою борьбу еще до того, как гитлеровцы совершили в их городе первые кровавые преступления: достаточно было чужой власти у себя дома.

А разве нынешняя власть для русских подростков не чужая? Немецкие оккупанты по крайней мере не запрещали учиться в родной школе на родном языке. И карьерные возможности при той оккупации были выше, чем сейчас, как это ни парадоксально: местное самоуправление в гитлеровском Остланде было туземным.

Давайте честно спросим себя: а если бы в 1991 году в Латвии у власти оказались бы не местные националисты, а иностранные — сумели бы мы организовать им отпор? Боюсь, что нет, что не нашлось бы среди нас ни юных Олегов Кошевых, ни зрелых Константинов Заслоновых.

Поколение без революции — потерянное

Так что, дорогие товарищи взрослые, когда сегодня по улицам латвийских городов проходит молодая гвардия, не надо ее хватать за рукав и лицемерно сокрушаться: какое несчастье, дети не учат алгебру, а вершат политику! Уроки они нагонят, а вот самое важное в нашей стране умение — твердо противостоять националистам — приобретут не за партами.

В опасное ли дело втягивается наша молодежь? В какой–то степени — да. Но ведь опасно и по улицам ходить, и на машине ездить: вон сколько народу в автокатастрофах погибает. Речь в жизни всегда идет о цене риска, и сегодня он более чем оправдан. Ведь ставка куда выше, чем школьная реформа: борьба идет за равноправие общины, и ведет ее наиболее дееспособная часть этой общины.

Последите за дебатами американских политиков: один из важнейших всегда вопросов — что делал немолодой ныне дяденька во время студенческих волнений в шестидесятые? Потому что именно те бунты сформировали психологию находящегося сейчас у власти поколения, стали его важнейшим жизненным событием. Прозевавшие те бурные годы обречены на поражение и сегодня — много десятилетий спустя.

Школьные манифестации наверняка точно так же определят жизнь нашей молодежи. Вставать у нее на пути — значит причинить такой вред, на какой не способны все шадурские вместе взятые.
 

delfi