8 октября газета «Вести Сегодня» опубликовала грустную статью Натальи Севидовой о том, что «пассионарность русских Латвии выдыхается». Автор опросила многих активистов-общественников, которые нарисовали картину всеобщего упадка и равнодушия.
 
Я думаю, что эта оценка не совсем верна: вовлеченным в процесс людям трудно быть объективными, глядя несколько со стороны, видишь картину более объемной.
 
 
Как там в Чите?
 
Разберемся с объектом изучения. Понятно, что общественная жизнь протекает в границах, где люди имеют возможность регулярно общаться. Сколько народу с родным русским языком живет в Риге и окрестностях примерно в 50 км? Примерно 350 тысяч. Это средний областной центр России, такой, как Смоленск или Чита. И попробуем сравнить состояние гражданского общества Риги и Читы. Аналогично надо сравнивать Даугавпилс с Великими Луками или Балашовом, русское население Лиепаи — с Островом или Урюпинском, и так далее.
 
Подобных исследований я не встречал. Но разные личные встречи и беседы вселяют уверенность, что у нас дела обстоят не хуже. Другое дело, что в общественной жизни русской Риги есть некоторые странности, которых вряд ли встретишь где-нибудь еще.
 
Мне трудно представить себе, что в Чите наряду с русской читинской общиной есть еще и русское общество Читы. Или что проживающие в Смоленске жители блокадного Ленинграда образовали аж две общественные организации.
 
Проблема русских общественных организаций — их чрезвычайная раздробленность. Наверняка в каждом отдельном случае эту раздробленность можно логично объяснить. И подвижники, пытающиеся вдохнуть жизнь в свои карликовые организации, заслуживают искреннего уважения. Но когда они хотят привлечь людей со стороны или получить финансирование, им надо как-то объяснить, почему они такие маленькие. Это нелегко, и организации влачат жалкое существование.
 
И другой вопрос, более широкий: а является ли наличие официально зарегистрированной общественной организации свидетельством активной общественной жизни? Может быть достаточно, чтобы люди дружили, общались, проводили вместе время? И делали бы это на родном языке? Разве для многих из нас существует проблема, что не с кем по-русски словом перекинуться?
 
Другой вопрос, поднятый в статье: скудость культурной жизни. Опять-таки интересно было бы сравнить с Читой и Смоленском, где эта жизнь наверняка финансируется куда щедрее. Но не совсем понятно, что мы понимаем под «корнями», о которых так принято беспокоиться. Неужели только хороводы-балалайки?
 
Я к этому относился совершенно равнодушно всю жизнь. Но и в молодости, и сейчас с воодушевлением пою у костра с друзьми Высоцкого и Окуджаву. Сегодня очевидно: это не менее глубокий культурный пласт, чем «Во поле березонька стояла». К сожалению, он уходит в прошлое, точно так же, как туда отправились частушки. Что приходит взамен? Узнаем через десятилетия. Настоящее, увы, видится на расстоянии.
 
А для высокой культуры мы — провинция. Примерно, как Чита и Смоленск. И если появляется большой талант российского масштаба, то он из провинции — Читы, Смоленска, Риги — уезжает в Москву, как писатель Александр Гаррос или актриса Яна Сексте. Или радует русский мир по интернету, как Слава Сэ. И даже добивается рекордных для России тиражей из Бостона, как Елена Катишонок.
 
Культура — это не только творцы, но и публика. Разве к нам забыли дорогу гастролеры? Почему у нас при таком явном недоброжелательстве властей проходит до сих пор «Новая волна»? Рынок голосует за русскую Латвию, как бы мы не предавались самоуничижению.
 
Возможно, кому-то не понравится сравнение Читой-Смоленском. А давайте тогда сравним с Тбилиси и Ташкентом. Или с Киевом, не к ночи он будет помянут. Неужели в этих прекрасных городах-миллионниках мыслящий по-русски человек сегодня чувствует себя свободнее и способен полнее удовлетворить культурные потребности?
 
 
Праздники непослушания
 
Следующая проблема, поднятая в статье — пассивность в протестных мероприятиях. Опять-таки предлагаю задуматься: а для чего эти мероприятия нужны?
 
Нормальным образом люди выходят на митинги, чтобы сказать: нас категорически не устраивает положение вещей в той или иной сфере. Вот была в Латвии «зонтичная революция». В 2006 году латыши единодушно избрали правящее большинство, а через год убедились, что оно ведет страну в неверном направлении — причины сейчас неважны. Они вышли на улицу, на правительство было оказано давление, в течение нескольких лет правящая элита в значительной степени сменилась.
 
А что нам доказывать? Мы тысячу раз уже сказали властям, что категорически против всего, что они делают с нами. Стоит ли терять время, чтобы сказать это тысячу первый раз? Зануд не любят всюду, и политика не исключение.
 
Чтобы люди жертвовали время для общественной деятельности, они должны получать от этого удовольствие. Придумать такую акцию и организовать ее — величайшее творческое достижение, которое не каждому дается, и вдохновение для которого не приходит каждый день.
 
Вот я придумал 11 лет назад, что демонстрации против школьной реформы должны проводить не родители, а сами старшеклассники. Признаюсь — вряд ли мне в жизни доводилось и доведется придумать нечто более важное. А мой друг Эдуард Гончаров придумал 16 марта 2005 года одеть в полосатую форму несколько десятков энтузиастов, и мы встали на пути колонны легионеров. А другой мой друг, Владимир Линдерман, придумал провести референдум за русский язык. Запамятовал, кому это пришло в голову, хотя точно помню момент и место, где это случилось, провести выборы Парламента неграждан.
 
Во всех этих мероприятиях участвовали тысячи или десятки тысяч человек. Все они искренне наслаждались процессом. Думаю, это наслаждение никак не меньше, чем от пения в хоре или празднования масленицы. А заодно мы продемонстировали миру, что русское протестное движение в Латвии действительно существует — о тех акциях узнали миллионы.
 
Но есть один день в году, когда и придумывать ничего не надо — это 9 мая. Мы идем к Памятнику, конечно, не только для того, чтобы помянуть великую Победу, поздравить немногих ветеранов и тайком выпить рюмку. Это день единения всех, кто говорит и думает в Латвии по-русски. Он безумно раздражает наших врагов и год от года отмечается все шире. Рассуждения о кризисе пассионарности в этот день стихают....
 
 
Есть ли такая партия?
 
В статье прямо не говорится о выборах. Но ясно, что ее появление и тональность связаны c событием, случившимся накануне и очередной неудачей партии, выражающей интересы русских Латвии. Тут я не могу говорить отстраненно: сам являюсь членом РСЛ, сам огорчился, хотя и не удивился результату.
 
Нормальным образом в любой многонациональной стране каждая община имеет свою партию. В тот же день, что и в Латвии, проходили выборы в Болгарии. «Движение за права и свободы» — почти как наш приснопамятный ЗаПЧЕЛ — партия, представляющая тамошних этнических турок, получила 15%. Турок в стране 10%, а их партия всегда набирает больше: за счет людей из смешанных семей, формально числящихся болгарами, за счет большей активности на выборах. Партия не является ни левой, ни правой. Обычно она входит в правительство, иногда остается в оппозиции, но всегда готова на любые сделки, лишь бы лоббировать интересы турецкого населения.
 
В Латвии ситуация другая, совершенно нелепая. Партия, которая стремится занять эту нишу, русским избирателем не принимается. Вместо этого он голосует за другую, которая категорически отказывается называть себя русской, но таковой по существу является: за нее голосуют русские и не голосуют латыши. Поэтому латыши считают «Согласие» партией русской, глубоко им враждебной и с нею не считаются.
 
Характерна нынешняя избирательная кампания. Руководство «Согласия» исключило из программы все «русские вопросы» вместе с несколькими активными политиками, которые имеют по этим вопросам четкие позиции. Включили в списки много латышских деятелей, вполне респектабельных с точки зрения латышей и далеких от проблем меньшинств. В результате избиратель этих кандидатов повычеркивал, фракция принципиально не изменилась. Разве что стала слабее: еще меньше людей, умеющих мыслить оппозиционно — а попадание во власть невозможно в принципе...
 
Конечно, лучше было бы иметь настоящую этническую партию, как у болгарских турок, а не липовую. Хотя бы для представительских функций: проблемы меньшинств надо обсуждать с их законными представителями. А наши представители бегут от наших проблем, как черт от ладана. Но лучше такая партия, чем никакой. Осознание нашей общины, что надо голосовать за своих, дорогого стоит.
 
Человек как функция порой значит больше, чем как личность. Нил Ушаков поставил целью доказать, что он нормальный латышский политик. Но с образом своим ничего не поделать: Ригу возглавляет человек, который говорит по-латышски с акцентом. Латвия — латышская страна, ее президента зовут Берзиньш. А Рига — русский город, ее мэра зовут Ушаков...
 
   
Я прокомментировал здесь жалобы наших общественников — и высказанные, и читавшиеся между строк. Но больше всего меня удивило, что они ни слова не сказали о важнейшей особенности нашей общественной жизни. Эта особенность проявилась ярче всего в текущем году, и она заставляет смотреть в будущее с оптимизмом. Тема настолько важна, что в следующем номере «IMHOклуба» о ней стоит поговорить отдельно.