На Камчатке есть речка, тоже Камчатка. Солнце, бодро вынырнув из океана над устьем Камчатки и проползя через весь континент на запад, устало опускается в море точнехонько над устьем реки Даугавы.



Вся эта географическая лирика здесь для того, чтобы вы легче поняли, что нас, живущих в Риге, связывает с покрытым вулканами полуостровом и почему нас туда так тянет. Связывает, сами понимаете, немногое, но тянет все равно сильно. Чтобы не быть голословным, расскажу в подтверждение одну историю.

Лет двадцать тому назад, когда Камчатка еще была и нашим полуостровом, решили мы с другом Улдисом посмотреть, что там и как. Большого труда это не составило, поскольку трудились мы в одном из тех заведений, которые давали возможность своим работникам раз в году бесплатно летать хоть на край света. Для нас, рижан, в те времена краем света были Колыма да Камчатка. Мы выбрали Камчатку, потому что Колыма нам как-то не глянулась...

Для тех, кто помоложе, расскажу, как тогда добывались авиационные билеты. Добывать их нужно было через кассы предварительной продажи. Продажа начиналась ровно за 30 суток до даты вылета. Это означало, что ровно за 30 суток нужно было часов в 5 утра занять передовую позицию перед дверьми кассового зала, чтобы с их открытием быть первым. Если окажешься вторым или третьим билета на Камчатку уже не купишь, потому что страна была большая, и на востоке кассы открывались раньше, чем на западе...

Мы с другом были первыми, а потому билеты купили. Туда, и обратно. И прилетели в Петропавловск-Камчатский, город, известный удивительно ветхими домами (не иначе времен Витуса Беринга) и мощнейшими в мире атомными подводными лодками. Лодок мы, правда, не увидели, но дома на главной улице произвели впечатление. И не только на нас.








– Šausmas!* – донес до нас ветер женский возглас. Я было посмотрел на Улдиса, он – на меня, потом мы с ним одновременно обернулись, но землячек-латышек в толпе так и не разглядели. (Словарь латышских выражений приведен в конце публикации – ред.)
 

До турбазы нас довезло нечто, с претензией называвшееся автобусом. Набились в него по самый потолок горделивые москвичи, ленинградцы и киевляне, купившие как и мы туристическую путевку, обещавшую романтический тур к горячим источникам и восхождение третьей категории сложности на один из вулканов. Автобус глаз не радовал. Зато глаз радовало то, что две трети будущих вулкановосходителей были женщины.








Впрочем, мужская радость оказалась мимолетной. Когда перед выступлением все продукты равномерно разложили по всем рюкзакам, столичные красавицы под ними тут же и рухнули. А когда груз перераспределили с учетом половой принадлежности, то мужикам стало не до красавиц.





Три дня, хрипя и стеная, волокли мы свои неподъемные рюкзаки, иногда и рюкзаки красавиц, а местами и их самих. Пока не приволоклись к подножью вулкана Дзензур, на который предстояло взобраться.

Перед восхождение полагался отдых в лагере с отмоканием в тех самых горячих источниках, ради которых «все мы тут сегодня собрались». «Все» – это сразу несколько туристических групп, со всех концов нашей бывшей необъятной родины.

Первыми, разумеется, разделись и с визгом кинулись в водоем наши московские красавицы, дополнив уже парящиеся там женские тела, на которые обессиленные мужики тупо смотрели с берега, опасливо удивляясь отсутствию в собственных организмах малейших позывов к каким бы то ни было подвигам.





Несколько слов о самом водоеме. Это всего-навсего неглубокая и неширокая горная река с ледяной водой, стекающей со снежной вершины того самого Дзензура. Но! Река в этом месте натыкается на раскаленные газы, выходящие из-под земли. Если реку перегородить камнями, то образуется маленькое водохранилище, в котором вода быстро прогревается газами до кипятка. Кипит, булькает и парит. Но перекладывая камни, можно отрегулировать температуру воды до нужной.

Перекурив и мы с Улдисом поковыляли в воду. Я аж замер от блаженства, а мой практичный друг вылил на буйну голову здоровенную порцию шампуня и стал мыть ее, заполнив все вокруг себя густой пеной. И хотя он вроде никому особо не мешал, и пену тут же уносило за камни, чей-то женский голос негромко сказал:

– Šausmas! Mazgajas ka pirti. Nu, gan, tie krievi...**

Улдис, скобля макушку, машинально ответил:

– Nemuldi!***





Видели бы вы реакцию высказавшейся! Оказавшись нечаянно понятой на расстоянии в 10 000 км от родины, да еще и на склоне вулкана, девица в ужасе выскочила из реки. А за ней и ее подруги. Пока они выскакивали, я их рассмотрел (правда только сзади) и проникся чувством. Но не тем, ожидаемым, а чувством патриотической гордости за добротные пропорции латышской женщины. Знай наших! Успел увидеть и то, что выскочившая первой была сложена лучше всех...



 

На другой день наша группа взошла таки на вулкан, сделав это легко, поскольку шли мы налегке... Про вулкан рассказывать не буду, это отдельная песнь, требующая кудрявых эпитетов, а у меня с ними не очень.





Когда мы возвращались, то проходили мимо палаток той самой латышской группы. Когда с ними поравнялся Улдис, уже приобнявший одну из москвичек и уже многообещающе с ней щебетавший о вулканологии, ужинавшая группа разом умолкла и проводила парочку внимательным взглядом. А когда с ними поравнялся я (а я, как правило, всегда и всюду иду замыкающим), группа с жаром стала обсуждать «вон того русского бабника в шляпе, знающего латышский».

– Labvakar, damas un kungi!**** – весело поприветствовал я их.

Ответом мне было тихое изумление земляков, в их глазах читалось: все, это конец! они уже повсюду! Я подмигнул главному объекту моей недавней гордости. Объект остановил ложку на полпути к открытому рту, но и в этом ракурсе было видно, что гордиться было чем: девушка была очень хороша!





– Labu apetiti!***** – попрощался я с дорогими сердцу земляками и столь очаровавшей меня голубоглазой землячкой.

Не прошло и года, как у подножья камчатских вулканов латышская речь надолго смолкла. Нет, там, на склонах Дзензура, все осталось по-прежнему, это у нас взорвался вулкан Атмоды. Улдис ушел в политику, старательно, но тщетно стремясь попасть в Верховный Совет, чтобы, оказавшись там, поменять власть на «свою». Я же, никуда не уйдя и оставшись на преждних позициях, временно стал для него вероятным противником.

Как-то в мае, когда настоящий вероятный противник задумал выразить свежеизбранному Верховному Совету свое «фэ», я из чистого любопытства оказался рядом с парламентом. Подошел в тот самый момент, когда пролетариат и советские военные нестройно галдящей колонной двинулась вперед, втекая в узкие улочки Старой Риги. Пришлось уносить ноги, двигаясь при этом впереди всех. Но у самого Сейма улочку перегородили молодые парни и девушки, взявшись за руки в готовности жизнь отдать за своих парламентариев. Я было тормознул, но толпа надавила, и я оказался лицом к лицу с одной из защитниц.

Я ее сразу узнал. Она меня тоже. Боевая решительность на красивом лице сменилась мистическим ужасом (впрочем, лица не испортившим), из глаз тихо-тихо полились слезы.





– Labdien! ****** – сказал я ей ни с того ни с сего, и почувствовал себя дурак-дураком.

Защитники парламентаризма толпу таки не сдержали, цепь лопнула, ее тут же раздвинули, меня и мою голубоглазую камчатскую знакомую вынесло в боковую улочку, где нас размело в разные стороны.

Прошло еще десять лет. Все в стране перемололось, что из этого получилось – то и получилось. Я к тому времени переквалифицировался в журналисты, удачно совместив работу по найму с любимым хобби. А вот Улдис мой работу по найму считал ниже его достоинства, а потому оставался предпринимателем. Его предпринимательство сводилось к тому, что друг мой постоянно предпринимал невероятные усилия выкарабкаться наверх после очередного тотального разорения. Но дружба наша от этого не ржавела, поскольку не ржавеет то, что хорошо смазано. Мы ее смазывали в основном нашим славным латышским пивом и мужскими разговорами под него...

Как-то раз получил я редакционное задание проследить, как в очередной раз судебные исполнители выселяют очередную семью из хозяйского дома. Побрел на дело, уговаривая себя, что присутствие прессы хоть как-то скрасит трагедию несчастных. Сразу в дом зайти не решился, достал сигареты и закурил...

Бодрые судебные исполнители высыпали из автобуса и с прибаутками пошли наверх. Я за ними. Они позвонили в дверь коммуналки. Им тут же открыли. Они вошли. Я вослед. И тут произошло то, что лишний раз доказывает: все мы люди, в том числе и исполнители.

Посреди большой комнаты стояли трое: красивая седая женщина, очень красивая женщина лет тридцати и чудная маленькая девочка. Все трое с дивно голубыми глазами. Не плакали, не стенали, а молча смотрели прямо в глаза вошедшим. И бравые исполнители от этих голубых взглядов как-то стушевались, в их рядах возникло замешательство. Ряды раздвинулись в стороны, и взглядам женщин предстал тот, кто те ряды замыкал. Вы уже поняли, кто.

Но вы еще не прониклись ужасом того, что красивая тридцатилетняя женщина оказалась той самой знакомой камчатской незнакомкой. Увидев меня, она качнулась, рот ее стал медленно открываться, лицо исказилось, она перестала дышать, и если бы не ее мать, рухнула бы на пол.Тут и маленькая девочка тихо заплакала. Что вернуло исполнителей в привычный антураж их работы. Они зачитали текст постановления и бесстрастно принялись таскать пожитки несчастных вниз...

Задание я выполнил, гневный материал написал. Естественно, гнев оказался как мертвому припарки. Но благодаря этому никчемному заданию я хоть узнал, наконец, как мою незнакомку зовут. Ивета. На редкость милое имя и точно выбранное – подстать образу.
 

Как-то раз, вычищая ненужные файлы, перечитал тот материал, и вдруг твердо решил узнать судьбу моей Иветы, ее матери и дочки. С трудом, но разыскал их новый адрес. Он оказался далеко, в Виляке. Узнал номер телефона. Трубку сняла мать. Я представился, напомнив о том горьком событии, и попросил позвать к телефону Ивету.

Трубка долго молчала, и я чувствовал, как пожилая женщина справляется с подступившими слезами. Иветы нет, ответила она. Ивета уехала. Они с дочерью теперь живут в Канаде. Я набрался смелости и попросил их канадский адрес, полагая обязательно написать подробное письмо и во всем, наконец, объясниться.

И мне адрес дали. Но писать я передумал. И вот почему. Глянул я на тот адрес, расстелил карту, долго водил по ней пальцем и выяснил, что канадский городишко Форт Мак Мэрри находится ровно на той же широте, что и Рига, ровно на той же широте, что вулкан Дзензур, реки Даугава и Камчатка. Мистика!





Да, но мистика появляется там и тогда, где и когда жизнь хочет или о чем-то предупредить, или о чем-то попросить. Отлично знаю, что не бывать мне больше на Камчатке, а вот в Канаде.. А вот в Канаду, пожалуй, нужно съездить.



––––––––––––––––––––-

Словарь латышских выражений (для иностранных читателей)

* Šausmas! (лат) – Ужас!
** Šausmas! Mazgajas ka pirti. Nu, gan, tie krievi... (лат) – Ужас! Моется как в бане. Ох, уж эти русские...
*** Nemuldi! (лат) – Не болтай!
**** Labvakar, damas un kungi! (лат) – Добрый вечер, дамы и господа!
***** Labu apetiti! (лат) – Приятного аппетита!
****** Labdien! (лат) – Добрый день!


П.С. от автора: уважаемые читатели портала ИМХОклуб!

Не могу более злоупотреблять вашим вниманием, однако у этой истории случилось-таки продолжение. Если кому интересно, можно прочесть на портале Gazeta.lv, вот ссылочка.


П.С. от Председателя: дорогие ИМХОпутешественники! Под Новый год я уже было запланировал окончание конкурса, публикуя последние из присланных рассказов.

Но... в январе ка-а-ак поперло! У меня в редакционном портфеле уже столько, что до конца марта хватит. И постоянно добавляются. И один другого лучше. Вот сижу и думаю: с одной строны — хорошо. Не болит голова, что ставить на выходные (без этой гребаной политики).

А с другой стороны... Вы же сломаете мозги, выбирая победителя (года через три-четыре из пятисот рассказов). Что посоветуете? Продолжать? Или подвести черту?

Или сделать так: подвести черту сейчас, а потом сделать такой непрерывный конкурс на лучший рассказ месяца (квартала)? Как решите — так и будет! Предлагайте варианты. Завтра устрою голосовалку за ваши варианты.