Алексей Стетюха

Несколько лет назад я ездил в Псков. По работе. Снимал ряд сюжетов про Абрене. К столетию Латвии, между прочим. Процитирую себя же:

«Выехав из Риги в полдень, в шесть вечера мы уже разбирали вещи в гостинице. Последние годы в Латвии избегают называть шоссе Псковским, чаще используя определения «Сигулдское» или «Видземское». Псковичи люди немстительные: на въезде в город трасса превращается в Рижский проспект и тянется аккурат до памятника Ленину.»

Почти в каждом городе России, в котором я побывал, стоит памятник Ленину. Есть улица Ленина. Стоит и никому не мешает. Это — история, которая была. Она там никому не мешает. Вот — еще кусочек из того же материала:

«Спросили у местного жителя.

— Сносить не собирались?

— Да никому он тут не мешает. Все привыкли. Нет, был момент, когда кто-то заикнулся о том, что неплохо бы сделать на этом большом перекрестке подземный переход, а заодно и Ленина убрать, сделать там что-нибудь другое. Но его быстро утихомирили. Коммунисты у нас имеют большое влияние. Понятно, что поднялся бы шум. Зачем лишний раз проблему делать на ровном месте?

Памятники Ленину остались на своих местах почти во всех российских городах. А с ними остались площади, бульвары, улицы и проспекты имени Ленина. Никому не мешает: хватает более насущных проблем.»

За несколько лет до этого, я был на Украине. Там как раз происходила «Декоммунизация». Сносили памятники Ленину, переименовывали города. Боролись с чем-то страшным. Страшным прошлым. Я бы даже сказал — пугающим. В России Ленин никого не пугает: стоит и стоит. А там — пугал. Громили памятники, сколачивали таблички, переименовывали улицы и города. Протыкали колеса машинам с Георгиевскими ленточками.

У меня ощущение, что когда страна не способна бороться за настоящее, она начинает бороться с прошлым. И будущее на этом тоже не построишь. Это и человеческих отношений тоже касается: сложно очаровать девушку тем, что ты ******* предыдущую. Это говоря о памятниках и названиях.

Говоря о журналистике:

В Арцахе, например, работали все. Все, кто хотел. Да: там было страшно и стреляли. Не по журналистам — по всем. В Мартакерте под обстрелом нас было человек восемь: армяне, французы, латыши, россияне, чехи. Били по Мартакерту, не по нам.

В Луганске били по нам: по российским журналистам. Боролись именно с нами. Потому что боялись. Чего? — хз. Того, что мы есть. В 16 году нас выплюнули из Украины тоже просто так. Просто потому, что я в 14 был в Луганске, а сейчас попробовал показать вторую сторону. Рядом со мной был коллега, который в 14 был с другой стороны. Его выплюнули за компанию.

Сегодня у нас в Латвии давят Балтньюз. Ни за что. Просто так: на всякий случай. Они еще ничего не сделали плохого. Они и не собирались. Но а вдруг. Потому что страшно.

Мне нестрашно. Ко мне в дом можно прийти и не найти тут ничего такого, что мне стыдно было бы показать. Уверен, у них тоже нет: у тех журналистов, у которых искали. И те, кто искал, тоже знали, что не найдут.

Просто у Эха, Медузы и прочих есть официальные аккредитации. А у Спутника, Балтньюза и прочих нет. Поэтому в Пскове Рижская утыкается в Ленина, а в Риге у наших патроны находят в потолке.

Потому что у них нас не боятся, а у нас — нас пугают. Потому что они — сильные, а у нас — испуганные. И ладно бы хоть капканы ставили. Так вы же своих бьете, чтобы чужие боялись.

Только чужим нестрашно. Это вы обосрались.

Вы можете забрать у нас технику, например. Лишить возможности писать в сети. Тогда нам просто придется громче говорить ртом. И именно вы даете нам повод — о чем говорить.

В ваших интересах не услышать все то, что вы в нас копите.