Независимо от Вебера в России к подобным выводам, во многом неосознанно пришли большевики. Они были одними из немногих, кто, по крайней мере, интуитивно, понимал, что народные массы нельзя трактовать, как просто объект приложения чьих-то кабинетных теорий.

Если молодой Ленин громил народников и, как Иоанн Креститель, призывал «приуготовить пути Господу», убрав всякие “средневековые” препоны на пути прогресса, то есть пришествия капитализма, то получив урок крестьянских антибуржуазных выступлений 1905-07 г.г., Ленин пишет статью «Лев Толстой как зеркало русской революции», где в очень осторожной форме высказывает догадку, что будущая Русская Революция должна и будет не расчищать пути “прогрессивному” капитализму, а напротив – не допустит его утверждения в России и будет протестом «против надвигающегося капитализма, разорения и обезземеливания масс, который должен был быть порожден патриархальной русской деревней».

По сути, этот зигзаг ленинской мысли шёл вразрез со всей строгой последовательностью исторического материализма, хотя излагался он привычным для социал-демократов марксистским языком. Марксизм в то время стал в России не просто одной из идеологий, а формой общественного сознания почти всей левой, да и либеральной русской интеллигенции.
 

Чтобы не подрывать мировоззренческие устои своих соратников слишком радикально, Ленину приходилось всё время прикрываться авторитетом Маркса, принижать оригинальность своего мышления, маскировать свои инновации привычной марксистской догматикой.

Впрочем, среди большевиков тоже далеко не все и не сразу адекватно восприняли интеллектуальный прорыв, совершённый Лениным. «Апрельские тезисы» были отвергнуты Петроградским комитетом большевиков подавляющим большинством: против оказалось 13, за – 2.

Верхушка партии почуяла в них подкоп под традиционный теоретический фундамент европейской социал-демократии: вместо того, чтобы, как и положено, объявить крестьянство феодальным пережитком, Ленин требовал перехода власти от “прогрессивной” буржуазии к “отмирающему реакционному классу”. Зато местные партийные организации большевиков по всей России ленинскую “ересь” одобрили.

Народные массы России и их политически активная часть, организованная в партию большевиков, отвергли навязываемую им из Европы кабинетную теорию и задушили капитализм в зародыше, опираясь не на теорию, а на здравый смысл и традиционную крестьянскую этику. А большевистские лидеры пошли за низовой инициативой, подчиняясь “силе фактов”. По горячим следам октябрьских событий в Петрограде Антонио Грамши написал:
 
В этом в очередной раз проявился парадокс русской истории, подмеченный в книге Товарища У: вместо вожделенной роли “вождей масс” партийные интеллектуалы неожиданно оказываются в роли ведомых. Особенность большевистской элиты в том, что она, хотя и со скрипом, скрепя сердце, но всё-таки признала отсутствие в тот момент иного, чем «творчество масс», действенного импульса для революции.

В то время, как основная часть русского образованного класса народную массу не понимало и понимать не желало. Их кумир Маркс назвал крестьянина «непонятным иероглифом для цивилизованного ума». Разбуженные Февралём народные низы вселяли в русское европеизированное общество ужас: «хам торжествует на руинах поверженной России». Другая же часть этого общества относилась к «народу-богоносцу» в лучшем случае сентиментально-покровительственно.

Большевики сентиментальностью не отличались и с массой, в отличие от февральских “министров-капиталистов”, не заигрывали. Они безжалостно взнуздали её, оседлав волну народного гнева и утопив в ней своих политических оппонентов. Или, как выражается Товарищ У, научились «сёрфить по волнам Апокалипсиса».

Понятное дело, что такой “сёрфинг” – дело крайне рискованное. И не только потому, что в море истории есть масса подводных рифов, а потому, что это было плавание без руля и ветрил.

Опасность игнорирования народной стихии продемонстрировал полный крах проекта Февраля, в котором соединились консерваторы, либералы и ортодоксальные марксисты. Как признавался уже в эмиграции один из лидеров русской буржуазии П. Рябушинский:
После взятия большевиками власти Михаил Пришвин сделал такую запись в своём дневнике:
По словам Михаила Пришвина, победили в революции не просвещённые европейские теории, а “тёмный” русский народ, чем западник Пришвин был очень недоволен:
Современный писатель Олег Маркеев рисует такую картину взаимодействия политических проектов и народной стихии:
Грабли истории или Девушка с веслом

Попытка деятелей Февраля возвести новую государственную пирамиду взамен царской, ими же разрушенной, провалилась. Их конструкция, возводимая по европейскому проекту, оказалась неспособной устоять перед бурными волнами русской стихии. Сёрфить по этой грозной пучине научились только большевики.

Но такой бесцельный сёрфинг тоже в перспективе не сулил ничего хорошего. Страна крайне нуждалась в ориентире – общепризнанном образе будущего. Без представления о береге, к которому следует в перспективе вырулить, страна рисковала утонуть в очередном водовороте истории.
Такой ориентир мог быть не обязательно стройной наукообразной теорией, он мог носить и форму яркого и привлекательного религиозного пророчества. За неимением такового приходилось вывешивать над скользящим по волнам истории “сёрф-бордом” СССР вымпел с портретом Маркса, сбивавший с толку и всех вокруг, и самих “сёрферов”.

Пока в междувоенное и военное время советское общество находилось в состоянии тотальной мобилизации, ему было не до теоретизирования. Да и образовательный уровень вчерашних крестьян, из которых к концу 1930-х годов и состояла, в основном, новая генерация советской элиты, был недостаточен для настоящей работы с теориями и концепциями.

А вот после Победы, когда общество позволило себе несколько расслабиться, ко времени хрущёвской “оттепели” подросло молодое образованное поколение. “Шестидесятники” взялись всерьёз штудировать Маркса и сразу обнаружили массу нестыковок между марксистской догмой и советской действительностью.

Кто-то прислушивался к голосу здравого смысла: «синица в руке – журавль в небе», решив, что действительность за окном не так и плоха, и уж всяко лучше умозрительного журавля в недоступных небесах Марксовой теории.

Но многие молодые интеллектуалы восприняли этот разрыв между догмой и реальностью, как измену «единственно верному учению» и начали докапываться до тех истоков, откуда взялась эта “ересь” – реальный социализм. Сначала им казалось, что корень зла в Сталине, узурпировавшем и извратившем наследие Ленина. Но потом выяснилось, что и Ленин не безгрешен: его смертный грех против Марксова вероучения в том, что он провёл антибуржуазную революцию в варварской стране, не спросив разрешения у цивилизованного европейского пролетариата.

Так молодая марксистская генерация постепенно переходила на антисоветские позиции, и чем дальше, тем больше их антисоветизм радикализировался, приближаясь к планке, заданной их учителями – первым поколением российских марксистов. Как писал Павел Аксельрод в своём «Политическом завещании»:
По понятным причинам позднесоветские марксисты не могли открыто озвучивать своё истинное отношение к советскому строю. Для усыпления бдительность цензуры им приходилось начинать с того, что «бить Лениным по Сталину». В перестройку, когда официальная цензура в лице ведомства Яковлева уже сама стала работать на дискредитацию советского строя, стали «бить Марксом по Ленину».

В итоге антисоветские марксисты сомкнулись с либералами и разнообразными националистами, что весьма напоминало аналогичную разношерстную компанию, свергнувшую царя в феврале 1917г. Камбэк этой пёстрой коалиции в 1990-х и произвёл римейк Февральской революции с сильным криминальным душком.

Круг замкнулся. “Сёрфинг” под марксистским флагом закончился возвращением туда, откуда и начался заплыв – к буржуазному Февралю. Для «попов марксистского прихода» это было подтверждением истинности их вероучения. Для страны же обернулось ужасающей деградацией и провалом в “лихие 90-е”.

Некоторые параллели с тем первым Февралём русской истории просто режут глаз. Второе пришествие Февраля тоже началось с громогласного провозглашения всех и всяческих либеральных свобод: «берите суверенитета столько, сколько сможете унести». И так же, как кадеты быстро скатились к поддержке корниловской диктатуры, так же резво и без угрызений совести ельцинские “демократы” перешли к расстрелу парламента и транзиту к путинскому авторитаризму и “державности”: «Либерализм изжил себя».

Какие выводы можно сделать из этой повторяемости? Драма нашей истории не только в том, что наш народ постоянно попадает в плен фаталистических вероучений и идеологий. Даже Маркс, при всех его претензиях на универсальность своих теоретических построений, замечал:
Пьер Бурдьё писал: «политический бунт предполагает бунт когнитивный, переворот в видении мира». Если этого не происходит, бунт оказывается незавершённым. Без мировоззренческого ориентира “Русский бунт” оказывается бессмысленным, и как следствие, беспощадным.

Завершить Русский бунт против Фатума, против логики истории, способны только русские интеллектуалы, дав ему концептуальное оружие. Главная беда России с её интеллигенцией в том, что “властители дум” и “инженеры душ” либо оказываются в плену чуждых концепций, либо вообще уклоняются от любой работы по концептуализации, ограничиваясь практическим здравым смыслом. То есть, по сути, находятся в инфантильном состоянии не желающих взрослеть подмастерьев:
 

Алёша вечно следует за Григорием. Но народная стихия, при всей её мудрости, слепа. Когда слепой ведёт слепого, оба упадут в яму.

Сёрфить-то Григорий умеет, но не знает куда. Таких сёрферов по волнам Апокалипсиса или “судьбинных людей”, как их называет Товарищ У, сегодня немало. И периодически то одного, то другого их них накрывает волной: Саддам Хусейн, Каддафи, из последних – крестьянский сын Касем Сулеймани. Сёрферы-то у нас есть. Рулевого нет.

В этом, похоже, и заключается основная наша проблема с Фатумом: история, как известно, строго наказывает за невыученные уроки. Мы от неё периодически получаем граблями по лбу, и что особенно обидно, некому подсказать нам, что мы наступаем на одни и те же грабли. Впрочем, история может принимать образ не только сердитой Марьванны с граблями, но и девушки с веслом: спутница Воланда, владычица северных морей Гелла прекрасно справляется с этой ролью, точным ударом весла отправляя очередного сёрфера в пучину.



Для того, чтобы вырвать страну из этой самовоспроизводящейся исторической ловушки, наше интеллектуальное сообщество должно, наконец, проснуться, повзрослеть, оставить своё вечное ученичество и вооружить Русский бунт чёткими мировоззренческими ориентирами.

Любой когнитивный бунт, любая революция в сфере смыслов не может не обращаться к предельным вопросам: Бытия, Жизни, Смерти, Правды и Справедливости. А значит, такая революция не может не затрагивать религиозную сферу.

От стороннего взгляда не мог укрыться этот неафишируемый и неотрефлексированный религиозный аспект советского строя. Джон Кейнс, работавший в 20-е годы в России, замечал:
И хотя партийный актив эту тему старался игнорировать, “снизу” постоянно повторялся запрос именно на религиозный ответ на последние вопросы Бытия:
Пришвин, хотя и считал Октябрь антиевропейской контрреволюцией, восстановившей «власть тёмного русского народа по правилам царского режима», но ему, как стоявшему в стороне от процесса созидания советского жизнеустройства, тоже было заметно, что социализм далеко не сводится к одной переделке экономических отношений:
 
“Старым богом”, против которого был направлен народный бунт, был, конечно, эгоцентричный Бог иудеохристианства. Именно в библейском единобожии имеет основу ньютоновский механицизм и вся фаталистическая картина мира эпохи Модерна, всё сводящая к воле единственного Субъекта и не замечающая существования других субъектов и взаимодействий между ними. Но “старому богу” сегодня трудно, его теснят наступающие на пятки молодые конкуренты, угрожающие его монопольному господству.

“Постклассической” картине мира, которую можно описать модными сегодня словечками “интерактивность”, “интерсубъектность” и “диалогичность”, гораздо более подходит добиблейский политеизм, где нет одного всемогущего бога, а множество богов, духов и высших существ, вступающих в разнообразные отношения друг с другом.

Это народное добиблейское мировоззрение шло от самой жизни, которая по сути своей есть процесс непрерывного становления.

Крестьянин постоянно вступал в разнообразнейшие “интерактивные” взаимоотношения с природой, постоянно подбрасывавшей ему какие-нибудь сюрпризы. Жизнь была тяжела, опасна и без каких-либо гарантий: всегда можно было столкнуться с голодом, эпидемией, диким зверем, лихим человеком. Эдакий постоянный “пикник на обочине”, то что Товарищ У называет “перманентный Апокалипсис”.

Жизнь на обочине природы и общества совершенно естественным образом вырабатывала у крестьянства “нелинейное” мировоззрение, соответствовавшее “неклассической” парадигме становления. В то время, как размеренная и лишённая потрясений жизнь городских обеспеченных классов, избавленных от необходимости бороться за существование, чьё благополучие воспринималось ими как само собой разумеющееся, учила их воспринимать мир через “классическую” парадигму бытия, идущую от Библии.

И лишь после того, как это казавшееся незыблемым благополучие было, как пел Вертинский, «сметено могучим ураганом», остатки бывших высших классов России оказались способны к усвоению новой парадигмы становления.

Неслучаен сегодняшний интерес многих русских интеллектуалов к нашему дохристианскому духовному наследию. Например, известный русский историк Александр Пыжиков, недавно покинувший этот мир, посвятив долгое время поискам корней большевизма в старообрядчестве, под конец жизни основательно увлёкся языческими верованиями русских и других коренных народов Евразии.

Безусловно, когнитивное измерение Русского бунта не может свестись исключительно к религиозному аспекту. Это должна быть всеобъемлющая работа по обобщению и концептуализация всего многовекового исторического и духовного опыта Русского мира.

Нашему Алёше пора бы очнуться от своего сна и начинать возвращать долги Григорию. Ведь в том, что корабль Русь, несомый хаотическими потоками времени, оказался без руля и ветрил, виноваты не матросы, а Рулевой – отечественный политический и интеллектуальный класс.