---

Окончание. Начало здесь

---

Бывшая невестка разошлась с сыном лет за пять до его смерти. В отличие от него, у нее дела в новое время пошли на лад — шустрая оказалась. Держала по городу несколько торговых точек и считалась по местным меркам дамой состоятельной.

В принципе, отношения у Степана Федоровича с невесткой никогда особой душевностью не отличались — недолюбливал он ее. Потому после развода с сыном она исчезла с его жизненного горизонта — как казалось, с концами. Но вот после смерти сына она снова объявилась. Стала заезжать каждую неделю, справляться о здоровье, привозить продукты.

Степан Федорович понимал, что забота эта вовсе не из любви к нему. Невестка — человек прагматичный, прекрасно понимала, что старику осталось недолго, а после него останется дом и земельный участок… Тем не менее, помощь эту он принимал, потому как невестка оставалась последним более или менее близким человеком. Да, не родным и не любимым, но и не чужим.

Приезжала невестка обычно не одна, а с внуком, молчаливым и угрюмым подростком. Степан Федорович наливал им чай и начинал рассказывать… Как и большинство стариков, Степан Федорович давно погрузился в мир собственных воспоминаний. Во дворе стояла чуждая и непонятная реальность, жизнь давно исчерпана, оставалось одно — вспоминать времена, когда он был молод, энергичен и деятелен. Его времена, в которых жили его люди — друзья, знакомые, сослуживцы, — большинства из которых давно уже нет на свете.

Вот эти воспоминания и изливал Степан Федорович на невестку и внука. Рассказывал обо всем — и о войне, и о голоде с коллективизацией, и о службе в дальних гарнизонах. Понимая, что им все это неинтересно, что они смотрят на него как на отработанный материал. Но — остановиться не мог. Да и внуку полезно. Может, останется что в голове из дедовых рассказов, может, благодаря им в жизни что-то лучше поймет…


Но вышло не так. Как-то внук приехал к нему один, без матери, — у той были какие-то неотложные дела. Всё было как обычно: привёз продукты, уселись пить чай, Степан Федорович начал рассказывать о войне. И вдруг внук, обычно молчаливый, заговорил. В общем и целом его речь сводилось к тому, что дед воевал не за правое дело, а за большевиков, которые уничтожали и грабили Украину. Степан Федорович опешил от такого поворота разговора. Всё это он уже слышал, и не раз — с какого-то времени это была едва не любимая тема телевизионных брехунов. Но услышать такое от родного внука… На вопрос, за кого же, по его мнению, следовало воевать, внук уверенно ответил: за УПА, мол, там сражались настоящие патриоты Украины.

И стало Степану Федоровичу невыносимо тоскливо. Действительно, стоило ли воевать, получить осколок в спину, чтобы потом родной внук превозносил тех, против кого ты сражался и кого считал наихудшим злом в мире?..

То, что произошло дальше, Степан Федорович вспоминать не любит. В углу стояла гимнастическая палка, тяжелая, деревянная. С этой палкой он каждое утро делал упражнения. Наверное, если бы не эти упражнения, давно бы слёг. Так вот, этой самой палкой он огрел внука по голове. Слава богу, сил старческих для серьезного удара не хватило, но глаз у внука в несколько мгновений заплыл синяком. С тех пор с внуком они не общаются. А лет немало прошло, внук совсем взрослый уже…

Степан Федорович потом корил себя за этот поступок — какое-то помрачение нашло… Надо было поговорить, хотя бы попытаться… Хотя вряд ли это что-то дало, для них он — отживший свое старик…

Невестка после этого происшествия не звонила и не приходила где-то две недели. Но потом, видимо, алчность взяла верх… Даже извинялась за внука. Мол, подросток, трудный возраст, увлекается футболом, а футбольные болельщики сейчас все такие, повзрослеет — поумнеет…


Как они пришли к этой войне? Случилось это не вдруг, копилось многие годы. Хотя никто до последнего не верил, что всё может так обернуться.

Донбасс был плоть от плоти той, большой и великой страны, которая погибла в 91-м. С новой страной, с центром в Киеве, Донбасс так и не сроднился. Более того, эта страна, казалось, делала всё, чтобы оттолкнуть от себя. Всё, что происходило в Киеве, казалось каким-то чужим и ненастоящим: вечный балаган в верховной раде, весь этот шароварно-вышиваночный национализм… Желание вырваться, убежать от этого безумия подспудно жило во многих людях, Степан Федорович это чувствовал. Когда-то это должно было прорваться…

Поначалу всё произошло с головокружительной лёгкостью. Казалось, Украина рассыпалась как карточный домик, бульдожья хватка Киева, столько лет державшая Донбасс, вдруг ослабла, и путь к свободе открыт. Донбасс мечтал о той большой утраченной Родине, из которой он оказался вырванным в 91-м, и казалась, эта Родина вновь открывает объятия для своих заблудших сынов, но…

…вот уже почти два месяца они сидят в осажденном, методично расстреливаемом городе. И надежд на благополучный исход уже не осталось. Противник медленно, но верно сжимает кольцо вокруг города, перерезает дороги, занимает господствующие высоты, выдавливает обороняющихся из пригородных поселков.

В то, что будет настоящая война, никто до конца не верил. Первые обстрелы казались каким-то чудовищным, случайным недоразумением. Теперь артиллерийские раскаты стали привычным фоном. И когда на недолгие часы стрельба стихает и устанавливается звенящая тишина, она вселяет лишь страх и тревогу. Чего притихли? Что готовят? Ничего хорошего от этих затиший ждать не приходилось — после них обстрелы начинались с удвоенной жестокостью.

Город обезлюдел. Все, кто мог, постарались бежать: остались лишь немногочисленные защитники, да те, кому уходить некуда. Городские улицы были завалены древесным мусором, битым стеклом и кирпичом, изрыты воронками от снарядов, дома зияли выбитыми окнами и проломами в стенах. В воздухе мешались запах гари от многочисленных пожарищ и зловоние поврежденной канализации.

Впрочем, Степан Федорович всего этого старался не видеть. На улицу он практически не выходил. Навалилась непреодолимая, вязкая усталость. Смерти он не боялся. Чего ее бояться, когда жизнь всё равно прожита и исчерпана, когда все, кого ты знал и любил, давно уже лежат в могиле? Зачем было вообще задерживаться на белом свете, чтобы увидеть весь этот кошмар? Самое поганое — ощущать собственное бессилие. Будь он моложе хотя бы лет на двадцать — взял бы автомат и пошел сражаться. А так остается сидеть и ждать. Чего? Того, что украинская военная машина, ржавая и никудышная, но все-таки военная машина, сегодня, завтра или через месяц перемолотит маленький отважный гарнизон их города?

И что потом? Жить под оккупацией? Да, это будет именно оккупация, хотя формально город вернется под контроль вроде как «своего» государства. Что такое жить под оккупацией? Он этого не знал — не имел такого опыта. И не хотел знать. В такой ситуации шальной снаряд, накрывающий его дом, был бы избавлением…


Украинцы вошли в город в середине июля. Все произошло стремительно, за одну ночь. Повстанцы, поняв бессмысленность дальнейшего удержания города, неожиданным ударом прорвали окружение и ушли на юг, к Донецку.

Установилась оглушающая после месяцев канонады тишина. Впрочем, уже через несколько дней город снова наполнился звуками. Люди возвращались на родные пепелища — разбирали завалы, убирали мусор, что-то чинили, сверлили, стучали молотками. Но вся эта суета не могла скрыть общую угнетенную и подавленную атмосферу. По городу ползли мутные слухи о расправах над теми, кто подозревался в сотрудничестве с повстанцами, о грабежах, пьянстве и мародерстве новоявленных «освободителей». Город оказался в глубоком тылу, фронт ушел далеко на юг, но на улицах было полно вооруженных людей в камуфляже, у многих на рукавах — нашивки с какой-то похожей на свастику закорюкой. Прохожие старались обходить их дальней стороной.

Смотреть на все это не было сил. Умереть, уйти — с этой мыслью Степан Федорович проживал каждый день. Он не хочет жить в этой чужой, враждебной и непонятной реальности. Но нет — тусклая искорка жизни упорно не хотела гаснуть. Минул душный август, настал печальный сентябрь…

Невестка теперь наезжала едва не через день, была приторно-сладка и говорлива. Впрочем, глаза ее при этом тревожно бегали, а вид был изможденный и помятый. Подкатывая к дому на щеголеватом внедорожнике, она извлекала из багажника увесистый пакет с продуктами. Где она все это берет? Ведь в городе только и разговоров, что о непомерно вздувшихся ценах и коммунальных платежах… Вот же ушлая баба. Через неделю после снятия осады она привела бригаду строителей, которые навели порядок на участке, вставили выбитые стекла и даже постелили новую крышу (старую посекло осколками снарядов; впрочем, подтекала она еще до войны). Теперь дом неприятно блестел новой жестяной кровлей на фоне окружающих руин. А ведь это она не для него старается — для себя. Или для внучка-предателя. Внучок, по ее словам, учился где-то в Киеве. Там и пересиживал войну.

В октябре, когда стояли печальные ясные дни запоздалого бабьего лета, Степан Федорович упросил невестку свозить его на кладбище, на могилу жены и сына. Кладбище находилось километрах в десяти за городом. За прошедшее с лета время окрестности города постарались очистить от следов гремевших здесь боев. Тем не менее, в полях, плывших за окном автомобиля, отчетливо угадывались воронки от разрывов, а у обочин попадалась разбитая и уже подернутая ржавчиной военная техника. Дорожное полотно также было изрыто наспех заделанными воронками, проезжая по которым, автомобиль сотрясался нервной дрожью.

Кладбище находилось в стороне от господствующих высот и стратегических дорог, и поэтому война обошла его стороной. Здесь было тихо и печально, как всегда. Невестка помогла Степану Федоровичу прибраться на могилке. Ничего, дорогие мои, недолго осталось, скоро встретимся, скоро и я к вам лягу… Болью резануло воспоминание о матери. На ее могиле он не был с 1992 года, когда все посыпалось: сбережения сгорели, а пенсия позволяла едва сводить концы с концами. Так и лежит одна в чужой поволжской земле…


Наступил свинцово-серый ноябрь. Природа как будто вторила общему угнетенно-подавленному настроению, царившему в городе. Степан Федорович на улицу практически не выходил. Все необходимое по-прежнему привозила невестка, а в родных стенах была хоть какая-то иллюзия, что все идет по-прежнему. Правда, забыть о том, что творится вокруг, не давал телевизор, бубнивший сутки напролет. Телевизор, да такие же пропитанные ложью и ненавистью газеты были для Степана Федоровича единственным источником информации. Но и сквозь шелуху пропаганды угадывалась общая суть происходящего.

После тяжелых летних поражений повстанцы все-таки удержались на последнем рубеже и даже смогли отвоевать часть ранее потерянных территорий. Сейчас установилось хрупкое равновесие: у Украины нет сил добить мятежников, но и те не способны перейти в контрнаступление. Чем и когда все это закончится — бог весть. Театр противостояния сместился на несколько десятков километров к югу, и город С. остался в глубоком тылу. Степану Федоровичу было ясно одно — конца этой войны он не увидит.

По телевизору шел очередной репортаж про «героев антитеррористической операции — борцов с террористами и сепаратистами». Герои говорили шаблонные фразы про любовь к «батькивщине» и «смерть ворогам». И вдруг Степана Федоровича как током ударило — в одном из «героев» он узнал внука. Уже давно не угрюмый подросток, каким его помнил Степан Федорович, а здоровый двадцатипятилетний хлопчина. На рукаве — желтая нашивка с похожей на свастику закорюкой.

Теперь все понятно — и суетливые заискивания невестки, и эти сумки, полные продуктов, которые она ему таскала каждую неделю. Конечно, она как сыр в масле катается: сын, «герой», «борец с террористами». К тому же из местных, донецких. Ушлая баба не могла этим не воспользоваться. Наверное, всю торговлю в городе теперь держит. А то и к поставкам «на нужды фронта» присосалась. Говорят, ворюги всех мастей сейчас на этом наживаются.


А телевизор, между тем, сообщал очередную новость. Гражданские активисты города С. собираются демонтировать памятник Ленину на центральной площади. «Гражданские активисты»… Так теперь называют молодчиков из военизированных группировок, наводнивших украинские города.

Откуда в них эта бессмысленная ненависть ко всему советскому? В них, молодых, кто Советского Союза и в глаза не видел? К большевизму и к Ленину можно по-разному относиться. Большевики принесли много зла и страдания, и Степан Федорович знает об этом отнюдь не из низкопробной пропаганды. Но большевики не только ломали и уничтожали — они еще и создавали, строили. Все, что еще живо и шевелится в этой несчастной Украине, создано в основном трудом советских людей.

Коммунизм — прекрасная идея. Общество, где нет угнетения и эксплуатации, где каждый человек получает шанс максимально раскрыть свои возможности — разве это плохо? Да, во имя прекрасного будущего коммунисты не задумываясь пустили в расход тысячи людей. Да, они не смогли создать того нового, коммунистического человека, о котором так мечтал отец. То ли так и не поняли, как этого нового человека воспитать, то ли это в принципе невозможно. В любом случае, это была прекрасная мечта, и вера в нее была благородной.

А эти молодые разрушители? Что предлагают они, кроме ненависти — к коммунистам, «москалям» и кто там еще у них в списке «ворогив»? Что умеют они, кроме выкрикивания бессмысленных лозунгов и разрушения безмолвных памятников? Они что-нибудь создали, построили? Нет — лишь прожигают то, что создавалось прошлыми поколениями.


Теперь Степан Федорович знал, что делать. Надо было торопиться. Он выключил телевизор и пошел в спальню. В шкафу по-прежнему висело много вещей жены — выбросить их Степан Федорович так и не решился, хоть и прошло почти двадцать лет после ее смерти. Он собрал эти вещи в охапку и бросил на пол. Потом нашел кусок старой газеты, подпалил и бросил в кучу тряпья.

Степан Федорович вышел на улицу. Он опирался не на обычную тросточку, с которой ходил в последние годы, а на увесистую гимнастическую палку — ту самую, которой когда-то огрел внука. Уже наступали ранние ноябрьские сумерки. Ветер гнал по небу тяжелые сизые тучи, сыпала холодная морось. Степан Федорович старался идти максимально быстро, насколько позволяли стариковские силы. Дойдя до конца улицы, он обернулся. Там, где был его дом, уже вздымалось черное облачко дыма и начиналась суета — соседи заметили пожар.

Город был пуст — жители старались попрятаться по домам как можно раньше. Шрамы войны по-прежнему проступали то тут, то там — заколоченные фанерой окна, посеченные стены. Немало домов стояли разбитыми и полностью заброшенными…

Ну, вот и центральная площадь. Город у них небольшой, так что сил Степана Федоровича вполне хватило, чтобы добраться сюда пешком. У памятника была суета — несколько молодых людей деловито лазали по нему, обматывая его тросами. Неподалеку стоял трактор, к которому эти тросы должны быть прицеплены. В ближайшую клумбу был воткнут грязный и намокший флаг, видимо, призванный символизировать торжество «национальной идеи».

Помимо отважных борцов с памятником, на площади больше никого не было. Разве что одинокая милицейская машина в отдалении, у которой бестолково топтались двое в форме.

Степан Федорович подошел к милиционерам:

— Что ж вы, служивые, тут стоите? На ваших глазах хулиганство происходит, а вы…

— Нема приказа, дед. Шел бы ты домой.

Судя по говору, не местные. Откуда-нибудь из Полтавы или Черкасс прислали — местным не доверяют. Лица — как разваренные пельмени. Защитнички…

Степан Федорович сделал вид, что уходит, но потом резко развернулся и почти бегом направился к памятнику. Молодчики уже слезли с постамента и готовились заводить трактор.

— Куды, дед?! — донеслось из дождливой мглы.

Но было поздно. Размахнувшись, Степан Федорович огрел ближайшего молодчика палкой по крепкому стриженому затылку.