Как известно, начало Первому крестовому походу положил папа Урбан II 27 января 1095 года, произнеся на поле около города Клермон (южная Франция), при громадном скоплении народу, пламенную речь о необходимости освобождения Гроба Господня из рук «неверных».

Толпа клириков и мирян разных сословий внимала каждому слову понтифика, его призыву к франкскому рыцарству дать обет освободить христиан Востока от мусульманского рабства и отвоевать у неверных Гроб Господень в Иерусалиме.

Под крики толпы «Так хочет Бог!» («Deus lo voult!») к Урбану вышел Адемар Монтейский, епископ Ле-Пюи, и был первым, кто принял крест из рук папы.

По свидетельству хрониста Роберта Реймского, папа в заключение своей проповеди сказал:

«Пусть же этот клич станет для вас воинским сигналом, ибо слово это произнесено Богом.… Пусть носит давший обет изображение креста Господня на челе или на груди. Тот же, кто пожелает, дав обет, вернуться, пусть поместит это изображение на спине промеж лопаток…»





Надо сказать, что довольно долго, от момента фактического распада Римской империи на две части (последовавшего сразу за смертью последнего «единого» императора Феодосия в 395 году) и до арабского завоевания Палестины (в 638 году), Иерусалим был христианским городом под властью христианских владык (византийских императоров), а до этого он триста лет был римским владением.

То есть Крестовый поход, объявленный папой Урбаном II, действительно был, с точки зрения тогдашних европейцев, не завоевательным, а освободительным — вместе с Гробом Господним крестоносцы собирались освободить из-под гнета турков-сельджуков своих единоверцев.

Но почему вдруг эта идея возникла аж через четыреста лет после захвата Иерусалима арабами, спросите вы?


Во-первых, к этому времени контроль над Иерусалимом от суннитов-арабов, весьма лояльно относящихся к христианам, перешел к туркам-сельджукам, сторонникам шиитской ветви ислама.

Арабы после захвата Святого города оставили христианам, за немногими исключениями, их храмы и право совершать богослужение, лишь требовали за это правильной уплаты определенной подати и политической верности. Иерусалим, как одно из наиболее почитаемых мест для христианского мира, был открыт для паломников, приезжавших в Палестину из далекой Западной Европы на поклонение святым местам.

Для паломников в Иерусалиме функционировали, как и при византийской власти, странноприимные дома и больницы.

Можно сказать, что в период арабского господства над Сирией и Палестиной между победителями и побежденными установились на довольно продолжительное время хорошие отношения — каковая идиллия была разрушена после захвата этих земель турками-сельджуками.

Турки далеко не столь дружелюбно относились к местному населению, как арабы (для которых палестинцы и сирийцы были этнически близкими народностями) — и уж тем более к иноверцам.

Начались гонения на христиан, лишение их церквей и святых мест, рост налоговой нагрузки — о чём постоянно докладывали католическим иерархам Европы паломники, возвращающиеся из святых мест.





Во-вторых, сама христианская вера, пройдя тяжелые испытания непроглядной тьмою Раннего Средневековья, к XI веку обрела достаточно сил и уверенности в себе — во многом благодаря ирландским монахам, в самую полночь невежества, в V—VII веках от Рождества Христова, сохранивших на своем острове Священные книги Ветхого и Нового Заветов, латинский язык и христианскую обрядность первых Никейских соборов.

Ирландия в Раннем Средневековье была, если можно так выразиться, островом святых. Здесь, со времен обращения в христианство Святого Патрика в V веке, стали быстро расти монастыри, которые, наподобие восточных обителей, представляли собой городки из отшельнических хижин, группирующихся вокруг хижины аббата.

Эти монастыри стали рассадниками миссионеров, которые в V—IX вв. распространились по соседним Англии и Шотландии, а затем хлынули на континент, куда принесли свою неутомимую страсть к созданию новых монастырей, откуда они осуществляли евангелизацию все новых стран, искореняя языческую веру в идолов.

В VI—VII вв. из Ирландии отправилось 115 святых мужей — в Германию, 45 — во Францию, 44 — в Англию, 36 — на территорию современной Бельгии, 25 — в Шотландию, 13 — в Италию.

Ирландские монахи приняли участие в великом движении за христианизацию Германии и ее окраин в VII—VIII вв., которое опиралось на основанные ими монастыри.

Так, Сен-Галлен (основан Галлом около 510 г.) дал жизнь монастырям св. Бавона в Генте (основан св. Амандом около 630 г.), св. Эммерана в Регенсбурге (основан около 650 г.), в Эхтернахе (основан Виллибродом около 700 г.), в Рейхенау (основан Пирмином в 744 г.), в Фульде (основан Штурмом по настоянию св. Бонифация в 744 г.), в Корвее — в 822 г.

Католическая церковь во многом обязана самим фактом своего существования именно ирландцам — ибо в период V—VII веков христианский дух в континентальной Европе если и не угас окончательно (вместе с крушением Римской империи), то тлел едва-едва.

Европа того времени была варварской цивилизацией отдельных очагов жизни и оазисов культуры — среди бесконечных пустошей, диких лесов и брошенных, заросших полей; это была цивилизация сельского общества, которого едва коснулась культура.

Развал системы коммуникаций и связи античного мира, последовавший за крахом Западной Римской империи, вернул большую часть Запада к примитивному состоянию, которое было характерно для традиционных сельских цивилизаций доисторических времен.

В Западной Европе стали возрождаться древние языческие обычаи иберов, кельтов и лигуров — иными словами, после расцвета античной культуры в I веке нашей эры и победного шествия христианства в III—IV веках — Европа в Раннем Средневековье едва вновь не окунулась в трясину варварства; и ещё неизвестно, в какую тьму манихейства, пеласгианства или присциллианства ухнула бы Церковь Христова, если бы не подвижничество ирландских монахов.




В-третьих, европейские монархии, пройдя трехсотлетний период феодальной раздробленности, уже достаточно окрепли, чтобы начать отвоевание у «неверных» тех земель, что были теми захвачены в период 640—733 годов, от покорения Египта и до битвы при Пуатье (остановившей, наконец, продвижение арабов на христианские земли).

Сложилась довольно чёткая система сюзеренитета и вассалитета, серьезных успехов достигло воинское искусство, производство вооружения, а также военное мастерство рыцарского сословия.

Таким образом, к концу XI века налицо была благоприятная ситуация для отвоевания Гроба Господня — христиане Ближнего Востока страдали от притеснений мусульман и взывали к помощи европейских единоверцев, сами мусульмане безжалостно враждовали меж собой, католическая религия в Европе достигла максимума своего влияния на умы всех сословий населения, не исключая и монархов многочисленных королевств и герцогств, а европейское рыцарство превратилось в многолюдное и весьма воинственное сословие.


Поэтому нет ничего удивительного в том, что Первый Крестовый поход, начавшийся в августе 1096, увенчался (правда, после двух лет непрерывных битв и походов) выдающимся успехом — 15 июля 1099 года войска крестоносцев взяли Иерусалим.

В этом походе принял участие цвет и французского и норманнского рыцарства: из Лотарингии — во главе с герцогом Готфридом IV Бульонским, из Северной и Центральной Франции — во главе с графами Робертом Норманнским, Робертом Фландрским и Стефаном Блуазским, из Южной Франции — во главе с графом Раймундом IV Тулузским и из Южной Италии — во главе с князем Боэмундом Тарентским; духовным предводителем похода был епископ Адемар из Пюи.

Всего на Ближний Восток, по разным источникам, отправилось от восьмидесяти до ста десяти тысяч рыцарей и около двухсот тысяч пеших воинов.

У них не было карт, их снаряжение, пригодное для походов и боев в Европе, мало годилось для жарких сирийских пустынь, им неведомы были лекарства против жутковатых местных болезней, выкашивающих их ряды почище сарацинских стрел; очень многие из них вообще слабо представляли себе, что это такое — Палестина.

Тем не менее, французские и норманнские рыцари отнюдь не проявили и тени малодушия, даже намёка на сомнение.

Их вела в Иерусалим вера — и именно благодаря ей они одержали верх над отлично оснащенными войсками Фатимидов и турков-сельджуков.





Что бы ни говорили впоследствии разного рода «историки» и «исследователи» — Первый Крестовый поход был замечательным подвигом европейского рыцарства, примером подлинного благородства, достоинства, бескорыстия и самоотверженности.

Рыцари отправились в Палестину не за сокровищами и военными трофеями — хотя материальный момент в обосновании целей Похода и присутствовал — а потому, что в Иерусалиме и вообще на Святой земле их «братья и сестры во Христе понесли множественные обиды и унижения, принимая подчас мученическую смерть».

Первый Крестовый поход — был «единением, ради великого подвига, всего христианского братства, в котором рассыпанные члены соединились в одно тело и стареющему миру явилась надежда обновления».

И до чего же сегодня отвратительно видеть тех же французов, наследников Готфрида Бульонского, Роберта Фландрского и Раймунда Тулузского — жалко блеющих о толерантности, веротерпимости и мультикультурности, тупо смирившихся с засильем в их городах наследников сарацин, отдающих на откуп наглым выходцам с юга свои города, своих женщин и свое будущее.

Где доблесть французов? Где честь их элиты? И есть ли сегодня в Европе вообще элита — то есть люди, принимающие на себя ответственность за будущее своих наций? Или же они навечно погрязли в либерализме, всё глубже и глубже погружаясь в гнойник мультикультурного общества?

Боюсь, что предсказанный Шпенглером «закат Европы» свершается на наших глазах…