Однажды газета «Неделя» решила выяснить, какие изменения претерпевает текст после перевода его на другие языки. Привлекли профессиональных переводчиков. Каждый, зная два смежных языка, должен был принять от коллеги текст, переложить на другой язык и передать следующему.

За исходный взяли отрывок из «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»: «Она (Агафия Федосеевна) сплетничала, и ела вареные бураки по утрам, и отлично хорошо ругалась, — и при всех этих разнообразных занятиях лицо ее ни на минуту не изменяло своего выражения, что обыкновенно могут показывать одни только женщины».

Текст пропустили через английский, немецкий, японский, французский индонезийский, голландский, турецкий и африканские языки йоруба и племени бамбара. В результате из 35 слов Гоголя осталось только местоимение «она». Конечный текст звучал так: «Выпив компот, она выбросила из хижины старье, а он радостно забил в тамтам».

После выходки Ринкевича стало примерно ясно, что добром это не кончится. Россияне обидятся, и дай бог, чтоб только «Волна». Что срочно нужны какие-то действия, чтобы если не исправить, то хотя бы загладить ситуацию. Куда-то писать, писать, «необходимо сейчас же, тут же, не сходя с места, составить какую-то коллективную телеграмму и немедленно послать ее...»

Зная мою графоманию, несколько известных представителей приличного латышского общества попросили меня написать текст по поводу. «Кому, что?» — «Сам придумай, не маленький. А мы соберем интеллигенцию и хором подпишем».

Подумал. Из нескольких вариантов решил просто написать Крутому, извиниться за хамство. Проект письма приняли, но решили отправить на сверку в МИД. «Как это, — спрашиваю, — там же этот, на букву «М»?» — «Да они сами знают, что М. Но там есть и профессионалы».

Письмо переписали, новый текст я видел. Действительно, дипломаты поработали, убрали эмоции, а главное — сменили адресата и концепцию. Теперь латышская интеллигенция пишет письмо {турецкому султану} президенту Берзиньшу с просьбой... ну и так далее. А российские медиа подхватывают, что народ, мол, «сорри», россияне — отходчивые, если извиниться, глядишь, и простят обиду.

Письмо отдали представителю деловых кругов, имевшему, как он утверждал, по старой памяти подходы к президенту. Обговорили, что дело срочное, надо, чтоб письмо появилось еще в ноябре, пока «Волна» не объявила об уходе.

Время шло. Мое-то, собственно, дело маленькое, но любопытно. Спрашиваю «представителей», говорят: не волнуйся, все происходит, у президента редактируют письмо, надо брать тему пошире. Минул ноябрь, «Волна» объявила об уходе.

«Что, — спрашиваю, — кранты?» — «Не, — говорят, — еще есть декабрь, пока они не назначили новое место».

В декабре звоню ходоку: ну как? «Все в порядке, но текст у президента редактируют, надо брать тему пошире, транзит, комиссию по связям с Россией и вообще... Не волнуйся, на днях будет».

Звоню через неделю. Слышу: «Все в порядке, но текст у президента правят, надо брать тему пошире, транзит... Не волнуйся, на днях будет». — «Погоди, ты мне это слово в слово неделю назад говорил! Еще неделя, и это никому не нужно будет вообще». — «Да я, вообще-то, не в Латвии, вернусь двадцать второго, ну и тогда...»

Излишне говорить, что подписи, конечно, не собрали. Мало того, что уговаривать надо, но ведь текста нет. И чего творческой интеллигенции про транзит подписывать?

Честно говоря, даже не знаю, действительно был ли проект текста у президента вообще и выпит ли компот. Ясно, что год кончился, старье — в хижине, и можно, как обычно, радостно бить в тамтам.

А невостребованное письмо Игорю Яковлевичу Крутому — вот оно. Поезд ушел, но хоть вдогонку красным лампочкам последнего вагона, где-то в ночи, вдали от нашего перрона...