Дискуссии в СМИ

Всплеск интереса экономистов США к Латвии, скорее всего, связан с дебатами вокруг «фискального обрыва»: вопрос о снижении расходов госбюджета США до сих пор не решен и латвийский опыт преодоления кризиса используется по необходимости в качестве положительного или отрицательного примера представителями то одного, то другого политических флангов Америки. В свою очередь в Латвии новая волна интереса, судя по всему, связана с приближающимся введением евро и попытками сторонников девальвации отсрочить этот момент любыми способами.

Несмотря на уже состоявшиеся многочисленные дискуссии, в СМИ вновь можно прочитать комментарии о стратегии преодоления кризиса в Латвии и о ее (стратегии) последствиях для экономики. На этот раза главное внимание сосредоточено на рынке труда. И известный американский экономист Пол Кругман, и один из активнейших сторонников девальвации Янис Ошлейс, как сговорившись, обсуждают выбранную нами экономическую политику преодоления кризиса, утверждая, что она привела к значительному падению занятости.

Ошлейс утверждает, что число занятых в Латвии по-прежнему ниже, чем в 2004 году, когда мы вступили в Евросоюз, тогда как в Исландии занятость вплотную приблизилась к докризисному уровню, что объясняется именно выбором стратегии преодоления кризиса. Мол, исландская модель, которая предусматривает девальвацию кроны и отказ платить по долгам кредиторам, выглядит успешнее.

Оба господина в анализе используют число занятых и, основываясь на этом, делают вывод, что Латвия выбрала неудачную стратегию преодоления кризиса, так как мы столкнулись со значительным снижением числа занятых (соответствующие статьи можно посмотреть здесь и здесь).

Действительно ли девальвация во время кризиса дает поддержку таким государствам, как Латвия? И действительно ли ради сохранения этого инструмента надо отказаться от вступления в еврозону?

Как экономисту мне кажется странным, когда такие безапелляционные утверждения делаются на основе анализа всего лишь одного показателя. Поэтому я решил глубже проанализировать, какие процессы определили изменения занятости в Латвии и Исландии, и действительно ли мы можем говорить о том, что различия появились из-за разных стратегий борьбы с кризисом.


О чем говорит статистика?

Для анализа использую данные Eurostat (за исключением показателей миграции, которые в настоящее время доступны в базе данных ЦСУ Латвии). Полный анализ и графики доступны здесь.

При знакомстве со статистическими данными действительно можно сделать вывод, что в сфере занятости Исландия пережила меньшее падение, чем Латвия. Кроме того, как утверждает Янис Ошлейс, число занятых в Латвии действительно ниже уровня 2004 года. В свою очередь, в Исландии, где также зафиксировано падение занятости, снижение было меньше, и сегодня этот показатель приближается к уровню 2006 года. Таким образом, соответствуют действительности факты, показывающие, что в Латвии в настоящее время занято значительно меньшее число людей, чем перед кризисом, и даже меньше, чем в 2004 году, когда мы только вступили в ЕС.

Однако сами по себе эти факты не дают основания делать выводы, какая из стран более успешно преодолела кризис. Несомненно, надо провести более глубокий анализ.

При сравнении латвийского и исландского уровня занятости (а не числа занятых) картина меняется. Латвийский уровень занятости, который существенно вырос в годы перегрева экономики, значительно упал в годы кризиса, но в настоящее время уже превысил уровень 2004 года, когда экономика развивалась сбалансировано, и продолжает повышаться.

В свою очередь уровень занятости в Исландии упал во время кризиса и по сей день остается ниже уровня 2004 года. Снизившись в кризисные годы, уровень занятости сохраняется на значительно более низком уровне, чем в период с 2003 года и по начало кризиса. При этом сегодня в Исландии не наблюдается примет существенного улучшения ситуации в будущем.

В дополнении к этому — в Исландии значительно выросло число экономически неактивных жителей, что de facto является скрытой безработицей. Это люди в работоспособном возрасте, которые покинули рынок труда и прекратили активные поиски работы. При сравнении двух стран ясно видно, что в Исландии скрытая безработица выросла и в настоящее время сохраняется на высоком уровне, тогда как в Латвии она упала, сохраняясь на низком уровне.

Как тогда объяснить упомянутые различия числа занятых и уровня занятости? Уровень занятости – это отношение числа занятых к количеству всех трудоспособных жителей страны. Другими словами, это показатель того, насколько велика доля занятых среди всей рабочей силы, доступной в государстве. Именно этот показатель, а не абсолютное число занятых, чаще используют при анализе экономической политики, так как на уровень занятости в меньшей степени влияют демографические процессы.

Исландия – один из редких примеров развитых стран, где рождаемость существенно превышает смертность. В свою очередь в Латвии ситуация противоположна. У тенденций нет никакой связи с выбранными стратегиями преодоления кризиса, так как они проявились задолго до последнего финансового кризиса. Соотношение рождаемости и смертности вкупе с миграционными тенденциями существенно влияют на динамику изменения количества трудоспособных жителей в стране, что в дальнейшем отражается в изменении числа занятых.

Именно долгосрочное превышение рождаемости над смертностью позволило Исландии сохранить высокую занятость и в кризисные времена, так как новые рабочие руки, появляющиеся на рынке труда, компенсировали стремительно росший в период кризиса эффект эмиграции из этой страны, позволяя сохранить на высоком уровне общее количество трудоспособного населения. Не удивительно, что число занятых жителей демонстрировало тенденцию роста.

Таким образом, анализируя только число занятых жителей (и не рассматривая другие показатели занятости) и различия, которые появились в ходе долгосрочного развития демографических тенденций, а не были вызваны последствиями недавнего финансового кризиса, можно прийти к некорректным выводам.

В дополнение к демографическим тенденциям на общее число трудоспособных жителей влияет и миграция. Знаменательно, что в ходе кризиса Исландия из страны с высоким наплывом рабочей силы превратилась в страну с высоким оттоком трудящихся. Несмотря на то, что уровень зарплат в Исландии в несколько раз выше, чем в Латвии и других восточноевропейских странах, и Исландия является страной, которой приняла значительные потоки иммигрантов, в 2009 году эмиграция там достигла таких же размеров, как и в Латвии.

Учитывая, что перед кризисом нетто-эмиграция в Исландии была положительной, а в Латвии – отрицательной, оценивая влияние кризиса, надо сравнивать фактическую ситуацию с ситуацией, которая сложилась бы, если в течение всех лет кризиса миграционное сальдо оставалось бы на докризисном уровне 2007 года.

Проведя несложные расчеты, можно констатировать, что в результате кризиса Исландия потеряла 8,9% жителей, которые находились бы в стране, если бы кризис не разразился и жизнь протекала по сценарию 2007 года. В то же время в Латвии аналогичный показатель более чем в два раз меньший – 4%.

Это позволяет думать, что девальвация не позволила бы удержать жителей Латвии на родине, как это пытаются доказывать сторонники девальвации лата. Скорее наоборот – падение покупательской способности реальных зарплат при девальвации национальной валюты и неуверенность в будущем в гораздо большей степени заставляли бы жителей искать работу и стабильность за границей, чем при выбранном сценарии внутренней коррекции.


Дьявол в деталях

Понятно, что не все отличия Латвии и Исландии объясняются только различными демографическими тенденциями. Хотя уровень занятости в Латвии сегодня восстанавливается, в начале кризиса его падение было более выраженным, чем в Исландии. Поэтому вопросы о том, что стало определяющим в падении занятости в Латвии и может ли определяющим для уровня занятости быть выбор стратегии выхода из кризиса, все еще остаются актуальными.

К сожалению, изучив подробнее события того времени, можно прийти к выводу, что в основе упомянутых различий называются многие незначительные причины, а не фундаментальная природа выбора между валютной девальвацией и политикой экономии. Как говорится, дьявол в мелочах – к сожалению, отдельные детали консолидационных мероприятий правительства Латвии оказались судьбоносными для сферы занятости в нашей стране.

Так, в свое время было принято решение о существенном снижении пенсий работающим пенсионерам, что серьезно повлияло на занятость сеньоров в Латвии, снизив — начиная с 2009 года — число работающих людей старше 60 лет (из них около 25 тысяч в возрасте от 60 до 64 лет).

Под угрозой существенного снижения доходов работающие пенсионеры предпочли покинуть рынок труда, продолжая получать только пенсию и не вернувшись на работу после формальной отмены этого решения. Таким образом, решения, касающиеся работающих пенсионеров, не повлияли на общий объем консолидации госбюджета, но оставили существенное влияние на рынке труда.

После коррекции уровня занятости, связанной с упомянутыми 25 тысячами работников, Латвия значительно приблизилась к показателям Исландии в начальной стадии кризиса — и различия между странами стали минимальны. Более того, этот результат был достигнут несмотря на то, что ситуация на исландском рынке труда в годы стремительного развития была сбалансирована, тогда как в Латвии этот рынок был существенно перегрет. В связи с этим коррекция занятости в ходе кризиса в латвийском случае должна была быть более чувствительна, чем в Исландии.

Во-первых, в Исландии занятость оставалась стабильно высокой на протяжении долгосрочного периода, а в Латвии занятость стремительно выросла именно в годы экономического перегрева. Пока Исландия претворяла в жизнь либеральную иммиграционную политику, которая позволяла освежить рынок труда и сбалансировать рост зарплат с ростом производительности, в Латвии в годы стремительного экономического развития наблюдался острый дефицит трудовых ресурсов.

Бурный, но краткосрочный рост внутреннего потребления, который в Латвии вызвал стремительный приток иностранных заимствований и пузырь в сфере недвижимости, вызвал существенный спрос на рабочую силу, однако число работников уменьшалось из-за эмиграции. Латвийская иммиграционная политика не способствовала притоку рабочих рук из-за границы, поэтому у предпринимателей не было другого выхода, как брать на работу изначально непригодных работников и платить им изначально завышенные зарплаты, формируя тем самым все более широкий разрыв между оплатой и производительностью труда.

С началом кризиса сохранение такой ситуации оказалось невозможным. В результате занятость и безработица откатились на тот естественный уровень, который предшествовал годам перегрева экономики.

Во-вторых, в годы стремительного роста Исландия формировала значительный бюджетный профицит (в некоторые годы превышал даже 6% от ВВП). В то же время Латвия жила с бюджетным дефицитом. Это означает, что в Латвии появившийся в ходе экономического бума рост бюджетных доходов был включен в текущие расходы бюджета. Как следствие в годы кризиса Латвии пришлось проводить более жесткую бюджетную консолидацию, снижая расходы.

В результате Латвии (в отличие от Исландии) пришлось сократить гораздо больше работников в общественном секторе. Эти события доказывают, что у выбранной Исландией стратегии преодоления кризиса не было решающей роли в сохранении высокого уровня занятости. А вывод о том, что валютная девальвация и списание долгов позволяют перенести кризис легче, не соответствует действительности.

Скорее наоборот: валютная девальвация повышает риски восстановления народного хозяйства и его роста в будущем, и поэтому выбор Латвией стратегии преодолении кризиса, основанной на сохранении стабильности лата и проведении политики экономии, был обоснован. И хотя ВВП Исландии во время кризиса снизился не так сильно, как ВВП Латвии, это произошло не из-за девальвации кроны, а благодаря политике Исландии в докризисные времена и запуску нескольких крупных инвестиционных проектов непосредственно накануне кризиса, что позволило в дальнейшем удержать рост экспорта.

В то же время частное потребление (показатель, характеризующий уровень благосостояния жителей) в Исландии снижалось теми же темпами, что и в Латвии. И сегодня в обеих странах составляет 82-83% от среднего уровня докризисного 2007 года.

Возможно, именно эта тенденция способствовала волне массовой эмиграции в обеих странах во время кризиса, и, к сожалению, девальвация кроны не уберегла Исландию от этого.

В силу ряда причин в небольших странах с открытой экономикой изменение валютного курса не работает как эффективный шоковый абсорбирующий механизм. Маленький рынок и ограниченный объем ресурсов зачастую означают зависимость от импорта, а вместе с тем гибкость внешней торговли в таких случаях низка.

В таком случае главный позитивный механизм влияния девальвации – перенаправление доходов с импорта во благо местному производству – не работает эффективно, так как многочисленные потребительские и инвестиционные товары, а также сырье для производства невозможно получить на внутреннем рынке, его приходится импортировать по более высоким ценам, и это приводит к росту инфляции. Рост инфляции снижает реальные доходы, и как следствие, падает потребление.

Действие этого механизма хорошо просматривается на примере Исландии, которая, подобно Латвии, является небольшой страной с открытой экономикой. По аналогичным причинам стратегия плавающего валютного курса и реализация политики активных процентных ставок не дают ожидаемого эффекта, что делает фиксированный валютный курс самой оптимальной стратегией монетарной политики.


Последствия девальвации

И тем не менее последствия девальвации на этом не заканчиваются. Девальвированная валюта становится причиной значительных убытков предприятий и жителей с кредитами в иностранной валюте и доходами в национальной валюте. Следствие девальвации – это ухудшение балансов предприятий, потеря доверия к финансовому сектору и остановка кредитования. Предприятия уже не в состоянии инвестировать в свое развитие.

Поэтому наиболее яркое различие между Латвией и Исландией наблюдается именно в динамике привлеченных инвестиций, что в большой мере отражает возможности развития страны в будущем. Во время кризиса снижение инвестиций в экономики двух стран было огромным, однако восстановление инвестиционной привлекательности и возврат инвестиций в Латвии оказался значительно более успешным, чем в Исландии.

К настоящему времени Латвия вернула уже более чем 60% от докризисного — очень высокого — уровня инвестиций. В то же время объем инвестиций в экономику Исландии все еще находится ниже 35% от докризисного уровня. А если не инвестировать в развитие, как можно ждать роста страны в будущем?

Валютная политика – не волшебная палочка, которая позволяет перенести кризис легче. По крайней мере, не в случае такой маленькой и открытой экономики, каковой является Латвия. С полной уверенностью могу сказать, что девальвация лата в начале кризиса привела бы к еще более стремительному падению экономики и к гораздо более тяжелому периоду посткризисного восстановления. И именно неизменный фиксированный валютный курс позволил Латвии избежать более катастрофических последствий кризиса.

Поэтому если меня спрашивают, поддерживаю ли я введение евро в Латвии, я с полной уверенностью отвечаю: «Да!» — что среди прочего обрекает на полное исчезновение призрака девальвации.

А какой ответ дали бы вы?


Улдис Руткасте,
экономист, руководитель управления монетарной политики Банка Латвии

Кратко о себе: имею степень магистра экономики Латвийского университета и диплом Южно-Датского университета в Оденсе. Начал работать экономистом в Банке Латвии в 2002 году. В круг обязанностей входит решение широкого спектра задач, включая руководство исследовательскими проектами и участие в политэкономических дебатах с представителями латвийских и международных организаций. Главные темы исследовательских проектов — международная торговля и внешняя конкурентоспособность.