Графа Алексея Толстого у нас, начиная с перестройки, долго не переиздавали. Похоже, наверху, в небесной канцелярии, сидит задубевший чиновник и мучительно шевелит своими мозгами-жерновами, соображая, кому из русских писателей сегодня дать зеленый свет, а кому не давать.

По его милости графа Толстого чуть не похоронили в России второй раз. Но, наверное, этот дубарей крепко получил по рукам: замечательного прозаика опять стали издавать.
 
Сперва появилась его блестящая повесть «Похождения Невзорова, или Ибикус». За ней — всеми читанный в конце 40-х и в 50-х годах роман «Петр Первый». Ну а в завершение начатого, чтобы совсем уж реабилитировать литературного репрессанта, на прилавки выбросили десятитомник всей его прозы. Такой чести сегодня удостаиваются совсем не многие.

И можно не сомневаться, этим дело не кончится. Мы его только начали «открывать заново». Алексей Толстой работал во всех жанрах. Он писал фантастику, приключения, романы «про любовь» и много чего еще. Его можно раскручивать и раскручивать, издавая в разных вариантах. И при хорошем пиаре все это будет сегодня читаться с гораздо большим интересом, чем книги «титанов» современной беллетристики.
 

Почему Толстого долго не издавали?

Ну, во-первых, потому, что многие смотрели на него как на сталинского любимца. А это, конечно же, великий грех.

Во-вторых, он вообще не понятно кто — подозрительный белоэмигрант-возвращенец, который, явившись перед второй мировой войной на родину, не в концлагерь угодил, а стал завсегдатаем Кремля, куда дверь открывал левой ногой.
 
И наконец, в-третьих, — а это огромный недостаток для эпигонов постмодернизма, — он действительно очень хороший писатель. По всему. По языку, по выдумке, даже по мысли.

Все им написанное — это настоящая проза. Так писать у нас давно не умеют. Поэтому и приходилось выбирать, кого издавать сегодня — Пелевина с Сорокиным и Ерофеевым или советского литературного «монстра» и к тому же графа — Алексея Толстого? А если он им, не дай бог, конкуренцию составит?
 
Тут ко всему прочему еще и старые эмигранты все карты спутали. Читая их запрещенные у нас раньше воспоминания, мы вдруг обнаружили, что очень многие из них ненавидели советского графа лютой ненавистью. Чего только они о нем не говорили! Северянин называл его мерзавцем. Бунин — безнравственным типом, кто-то еще, скорей всего из зависти, — жалким беллетристом.

Мы же, не догадываясь, что такое отношение к Толстому сложилось в основном потому, что он стал возвращенцем, принимали сперва все за чистую монету, — мы тогда еще не знали, как запутаны и противоречивы были отношения среди писателей русского зарубежья.
 
Что касается, например, Бунина, у него был свой резон. Бунин с Толстым пуд соли съели, пока через Крым до Парижа добирались. И что Бунин в законности графского титула сомневался, его тоже понять можно. Вообще, Бунин много гадостей говорил о Толстом, но вместе с тем он всегда утверждал, что прозаик Толстой — блестящий.
 
Кстати, так считал не один Бунин. Таланты Толстого признавали многие. А когда появился знаменитый роман «Сестры», первый из трилогии «Хождение по мукам», Толстой пережил настоящий фурор. «Сестрами» зачитывалась почти вся русская эмиграция. Роман считался непревзойденным и затмил славу даже увлекательной беллетристики Марка Алданова.

С тех пор любое выходившее из-под пера Толстого сочинение эмигрантами читалось взахлеб.
 

Ну а что касалось моральных качеств Толстого, в этом он не был особо силен. Например, из России он бежал тоже вовсе не от большевиков, как это до сих пор считается. Его смертельно напугал тиф. И еще проблемы гастрономического характера. Это был человек веселый, смешливый и очень общительный. Обожал поесть, любил всякие застолья и соленые шутки. Политикой совсем не интересовался. Поэтому в Париже его все принимали у себя обычно с удовольствием. Он жил шумно, на широкую ногу и много писал. Работоспособность Толстого всех поражала.
 
Но при всем, при том жизнь в Париже почему-то не заладилась. Граф сильно затосковал по России. И опять же ему наплевать было, что там большевики, его тянуло в родные места.
 
Толстой с женой сперва уехали в Берлин. Там он работал в крупной эмигрантской газете «Накануне». Говорят, она издавалась на советские деньги, но Толстого это ничуть не смущало. Наоборот, тут-то он и принял окончательное решение вернуться в Россию.

Жить в эмиграции стало невмоготу. Эмигрантская атмосфера была для него уже, как петля на шее. Его угнетал провинциализм эмигрантской русской тусовки. Угнетала окружавшая его литературная посредственность и особенно зависть, дыхание которой он чувствовал затылком.
 
Толстой понимал, что сам он тоже не ангел, но и цену себе знал прекрасно. Поэтому неудивительно, что любое негативное проявление к собственной персоне обычно воспринимал как результат зависти. А что завистников в эмиграции хватало, хорошо известно хотя бы по тому, как некоторые из соотечественников относились к Бунину. Особенно, когда его выдвинули на Нобелевскую премию. Или к Набокову и недооцененному у нас до сих пор Гайто Газданову.
 
В Берлине Толстой окончательно дозрел в своем желании вернуться в Россию и направился сперва в Петроград. Что это уже не Петербург, ему было хорошо известно. Да и задерживаться там он надолго не собирался. Очень скоро он уже перебрался в Москву, где сразу стал чуть ли не самой крупной, можно сказать, номенклатурной фигурой в советской литературе.
 
Вот этого ему и не смогли простить русские эмигранты. Мы же, в 80-е годы зачитывавшиеся их мемуарами, тоже стали оценивать Толстого, что называется, «по достоинству». И надолго вычеркнули его из своей памяти. Практически мы именно тогда и похоронили его вторично. Только уже не как эмигранта-возвращенца, а как и других будто бы посредственных советских писателей.
 
Честно говоря, он и сам был хорош. Например, про годы эмиграции написал, что это был самый тяжелый период в его жизни. Как к этому отнестись? Он врал? Или говорил искренне?...
 

Конечно, самым лучшим периодом (по крайней мере — самым благополучным) были для него 30-е годы в Москве. Когда он, как сыр в масле, катался и с увлечением переписывал своего начатого еще в Париже «Петра Первого», Считается, переписывал, чтобы идти в русле сталинской историографии. «Кувыркаюсь, как акробат, — смеялся он.- Но меня это даже забавляет». (Правда, есть одна деталь: Толстой переписывал — и по несколько раз — все свои произведения).
 
А ведь в 20-х в Париже он утверждал нечто совсем другое. Говорил тому же Бунину: «До чего же хорошо мы живем во всех отношениях. За весь свой век я так не жил».
 
Тогда врал? Нет, конечно. Не врал Толстой ни в Париже, ни в Москве. И нам это сегодня важно понять, чтобы сейчас без предрассудков заново открыть для себя этого, может быть, лучшего русского прозаика советских лет. Не все в жизни дважды два четыре. Не у всех, по крайней мере. Такая уж это была натура. Толстой жил всегда настоящим, текущей минутой, и из всего извлекал для себя удовольствие.
 
Советский граф умел устраиваться. Говорят, в Париже он изловчился продать кому-то за восемнадцать тысяч франков свое несуществующее в природе вещей имение. И этой своей авантюры потом никогда не стыдился.

В отличие от многих советских писателей даже в страшном 37-м году ходил в числе близких друзей «отца народов». В Кремль приходил, как к себе домой, и никто ему, кстати, не припомнил тогда, как он, будучи еще в Париже, потрясая кулаком, заявлял: «У меня бы рука не дрогнула выколоть ржавым шилом глаза Ленину или Троцкому...»
 
Вернувшись в Россию, он про эти слова и сам забыл, как будто не произносил никогда. Оборотистый был мужик: в том же 23-м, перед возвращением на родину, успел заехать в Ригу. Очень хорошо был принят здесь в русских кругах. Как раз в то время у нас в Театре русской драмы ставилась его пьеса «Касатка». Так он, Толстой, умудрился поучаствовать в этом спектакле в качестве актера — сыграл на премьере Желтухина. И опять вызвал фурор.
 
Вот такой это был человек — автор недавно появившихся на наших прилавках «Похождений Невзорова», «Петра Первого» и двух научно-фантастических романов «Гиперболоид инженера Гарина» и «Аэлита». Редким качеством обладают эти книги — от них трудно оторваться, так хорошо они написаны.

Алексей Толстой всегда был из числа тех немногих русских писателей, книги которых мы с удовольствием читаем в любые времена.