…Недавно Одессе ударило 226. Таки ударило. И мне оно ударило:
 
Немножко — Рим, немножко – Карфаген,
Базарный рай, платанов месса,
Дворов верандных примусовый плен,
И пляжей шумный Вавилон… Одесса.
Талантов блеск, авосек пёстрый шарм,
Кровь пополам с волной… Одесса.
Развалины, прилизанный бульвар,
И крики шароварных бесов.
Седая боль пожизненной любви,
Всё меньше песне и надеждам места.
Ничто не вечно в присном «c'est la vie»,
Но рвётся крик – Живи моя Одесса!
 
Слеза не водка, много не проглотишь. Раньше Одесса зажигала, теперь Одесса жгёт. Точнее, в Одессе жгут. Гунны-кочевники зашли в город из степей и лесов северных, западных. Жечь и разрушать, они ничего не умеют, кроме этого. Жгут и разрушают. Памятники, имена, славу, душу, благодарность, людей жгут, дома старинные, совесть и будущее жгут. Одесса не тушит. В Одессе закончились пожарники и проржавели трубопроводы, по которым всегда текла пламегасящая и животворящая кровь Одессы. И, шо-то сегодня сильно больно.
 
Жизнь истончается в огне.
Не в том, Икаром принесённым.
Но в том, пылающим на дне
Душ одесситов полусонных.
И в том огне горят дома.
Живьём сгорают память, люди.
Надета на плечах сума
У соглядатаев и судей.
В суме, всё то, что на уме.
Что в сердце, — грязью в подворотне.
Эх, на войне, как на войне,
Копейка жизнь, измена, — сотня.
И пепел не стряхнуть с одежд,
И зеркала менять нет смысла.
Лиц нет, а в отраженьях кэш,
Наградой за удачный выстрел.
Очнись, Одесса, вспомни жизнь,
Когда была любому мамой!
Мечты, мечты, под лёгкий бриз…
И гарь пожарищ, смрад обманов.
 
И не надо держать меня за здесь! Это не политика, это слёзы, без сквозь смеха.

Вера в душу, Бога обременительна. Поверь, и сразу огребёшь кучу обязанностей и ограничений. А душа, верь не верь, она везде, у всего, даже того, что мы в силу бедности наших знаний и роскоши заблуждений, считаем не живым. Материя всегда в движении, а значит, живо всё в этом мире. И как не быть душе у города. Она обязательно есть, и вся состоит из сонма душ горожан, дворов, улиц, парков и вод разных внутри и вокруг города, его особенных памятников и зданий, мест сбора людей в праздники и на войну, филателистов и барахольщиков, излюбленных местечек уединения влюблённых парочек, многого другого из чего состоит любой город. И не только, — душу имеет любое место, где люди решили когда-то поселиться гуртом и строить своё будущее.

История города множит душу, и та в ответ множит историю. И слово «коренные», касательно одесситов, москвичей, питерцев, прочих таких же, разной прописки, оно оттуда, из этого самого умножения, от корней города. Все кто кроме, они, либо «мичуринская» прививка к ветвям кроны, и будут, только питаться соками родовых корней, давая самые разные плоды. Иногда, сочные яркие, талантливые, иногда, и червивые, с ветвей своих прививочных, полных жуков-древоточцев, неутомимые в своём пожизненном иждивенчестве.

Среди «коренных» случаются, им подобные, которым душа, в принципе, понятие отвлечённое. Душа уходит из людей, за ними из городов, и когда уйдут «коренные», останутся тела и камни, может и красивые, да сытые, может комфортные и удобные, но цифры будут в них главней души.
Город делают люди. Как умеют. Какие есть, так и умеют. В моей той Одессе все настоящие одесситы были немножко евреи. Кто не немножко, тот или, да еврей, или приезжий.
 
Вместе с языком растворяется город. Не в морском тумане, в смоге «нового» времени, в кислоте безотцовщины. Одесса расстаётся с морем, огораживается от него стенами выгоды. Если отсечь от дерева все корни и  оставить один, пусть и самый большой, оно не выживет. Болеет мой сад.

Одесса — город, где всё с её рождения было талантливо, от творчества, до идиотизма, от лежания на песке и разговора на базаре, до игры на гобое и нервах. Потому что, в Одессе талантливыми становились все, даже управдомы, собачки в комбинезончиках и бички́ на сковородке. Земля такая, берег такой. Одесса – планета на планете. Её так не задумывали. Оно само получилось, дом к дому, парк к парку, акация к акации, лестница к лестнице, война к войне. Вроде всё, как везде, а цимес[1] разный. Она город-оркестр, и тогда там дирижировал Бог. Сейчас Он тоже заглядывает, но только, взмахнуть в досаде руками на репетиции, и то, всё реже. И взмах такой, не дирижёрство вовсе. Хлопот ему в мире люди сильно добавили, своих дирижёришек понатыкали в ямах и на сценах. Постоит тихо, чтоб не замечали, где-то на галёрке повыше, и… Не, ну таки я не шлёмиль, чтоб за Бога говорить, чего Он думает! Выражение лика сомнений не оставляет. Сильно грустное…

"На правах рукописи (с)"