Письмо это написано почти сто десять лет назад, а как созвучно оно моему настроению сейчас, в самоизоляции, на удалении от всех и всего кроме, близких. Подумайте, должно было пройти три-четыре дня, чтобы почта доставила это послание из Петербурга в Москву, еще три-четыре дня нужно, чтобы получить ответ, если его напишут сразу… И … — «ничего не пишите, а только так, подумайте про себя, чтобы мне про это узнать».

Автор в тот момент, видимо, верил, что мысль улетит и прилетит быстрее любой почты, даже нынешней, электронной, если есть духовная связь между людьми любящими. Но, поставив точку, разуверился. В телепатической связи ли — просьба послана, а «про это» он так и не узнал; во взаимности чувств ли в этот тяжелый для него момент. Скорее всего — во взаимопонимании, в сомнении, что Наталья Николаевна способна сказать что-то тихое… Потому что письмо так и не было отправлено.

***
Думаю, в душе каждого из нас есть тот самый темный угол одиночества. Что там таится? Страх смерти? Страх жизни? Боязнь потерять любимого человека? Боязнь потерять свободу и себя, наконец? Во всяком случае, ни заглядывать, ни впускать туда кого-то другого, даже близкого, не хочется, как не хочется открывать ящик Пандоры. Особенно сейчас, на четвертой неделе коронавирусной самоизоляции. Не хочется, чтобы темнота вырвалась и заполнила всю душу.
 

И потому еще, что чувство одиночества настолько интимное и мистическое, что избавиться от него невозможно, а иногда даже не нужно. Может, это осознал вдруг и Александр Блок — это его неотправленное письмо к Наталье Скворцовой процитировано выше.

В лучшем случае можно лишь отвлечься. На час, на сутки, месяцы и даже — на годы. Коронавирус отнял у меня все, чем я жил здесь в последние годы: работу и социум, баню в фитнес-клубе, стадион. В том числе и возможность прогуливаться по улицам.

Нет, карантин тут не причем, прогулки, соблюдая правила, в нашем по-деревенски тихом пригороде Бостона, не запрещены. Дело в том, что из-за вирусной инфекции, не во время отменились все плановые процедуры в госпиталях и мне не успели сделать укол от жуткой боли в бедре из-за ишиаса или радикулита.

Отвлечься от мрачных мыслей можно с помощью общения с друзьями, чтения, заботы о близких. Но коронавирус, изолировав меня в Америке, запер и моих друзей в четырех стенах в Беларуси, Латвии, России и в других странах. Да, есть скайп, но, если начистоту, испытываю некоторую неловкость: ничего нового, кроме того, что все по-прежнему, ни сказать, ни услышать нельзя. С чтением тоже плохо: перечитывать книги никогда не любил, а с русскими новинками здесь напряженка. Как надолго затянется карантин, неизвестно.
 

От безысходности хотел было выйти на работу, но вчера вдруг в вечерней телевизионной передаче показали мой супермаркет и сообщили, что одна из сотрудниц скончалась и точно, от коронавируса. Близкие настояли на продлении самоизоляции.

Но вдруг Марина Морошкина, которая ранее порадовала меня дополнительной информацией о персонажах одной из моих книг, прислала мне документы о взаимоотношениях своей двоюродной бабушки Натальи Николаевны Скворцовой с Александром Блоком.


Н.Н. Скворцова — гимназистка

Что я знал о Блоке? Мало. Только сведения из школьной программы далекого 1956 года: прекрасный поэт-символист серебряного века перешел на сторону революции и даже сотрудничал с новой властью, разоблачая противозаконную деятельность министров царского правительства. О принятии Блоком октябрьской революции свидетельствовала его поэма «Двенадцать». До сих пор помню несколько строк:
Вот и все, пожалуй! Разрешенная биография Александра Блока, доступная мне в школьные годы, была скупа и скучна. Про интимную жизнь поэтов советскому человеку знать не положено, не в ней суть. Стихи, как таковые, каюсь, я не очень воспринимаю с листа, хотя завидую тем любителям поэзии, кто тащится от стихотворных строк, учит их наизусть. А еще больше — актерам, кто их читает: на слух хорошие стихи меня завораживают.

А вот рассказы о жизни хороших поэтов, их взаимоотношения с друзьями и музами, их переписка меня могут отвлечь от любого дела, от любых дурных мыслей и от того, что пребывает в темном уголке души. А тут я был необычайно заинтригован: надо же, двоюродная бабушка моей виртуальной корреспондентки, была дружна с замечательным по всем меркам поэтом. Это как бы приблизило ко мне время, в котором он жил, да и его самого.
 
Я уже говорил, что исторические изыскания — мой давний конек. Они меня увлекают настолько, что отвлекают от всяких грустных мыслей, а сейчас даже от размышлений о неопределенности и безысходности нынешнего коронавирусного затворничества. Тем более, что входить в онлайн архивы и библиотеки никто не запрещал. Таким образом, Марина Морошкина со своей двоюродной бабушкой Натальей Николаевной Скворцовой не только на пару недель скрасили мой вынужденный досуг, но и с головой окунули в далекое прошлое.

Начал, конечно же, с того, что вбил имена в Google. Да, так и есть, была у Блока в течение ряда лет такая подруга, а, может, и любовница. В числе многих других. Правда, стихотворных циклов он ей не посвятил, как светской даме Ксении Садовской, своей жене Любови Менделеевой, дочери знаменитого химика; актрисе Наталье Волоховой и оперной певице Любови Адреевой-Дельмас.
 

Красавицы любят поэтов, даже посредственных, не говоря уже о молодых классиках. Поэты откликаются на любовь, посвящают им шедевры, на то они и романтики.

Кстати сказать, было интересно узнать, почему это госпоже Скворцовой Блок даже не посвятил ни одного стихотворения? А ведь их многолетняя переписка свидетельствовала о серьезном увлечении поэта, а не только о мимолетном приключении, каких у него было множество.

Кто бы знал сейчас о Наталье Николаевне Скворцовой, если бы ее имя не было связано с жизнью Александра Блока? — вопрос, конечно, риторический. Да, кто бы знал сейчас и о музах, которым посвящены циклы его стихов? За исключением, конечно, Любови Дмитриевны Блок. Ею написаны и опубликованы в тридцатых годах прошлого века две книги: «И были, и небылицы о Блоке и о себе» и «Классический танец. История и современность». При этом, последняя была переиздана еще и в конце восьмидесятых годов.

Как, впрочем, никто бы не знал имен и других его пассий. Но в отличие от них, Наталья Николаевна Скворцова сама стала кузнецом своей славы. Романтическая, образованная и решительная, как выяснится позже, она влюбилась в стихи, а потом и в самого петербургского поэта, увидев портрет, а может и воочию, на какой-то его встрече с читателями.
 

В конце февраля 1911 года двадцатилетняя москвичка совершила поступок неординарный, которому могут позавидовать и сегодняшние фанатки того же Киркорова или Баскова.

Поначалу она отправила поэту несколько анонимных писем, умных и ироничных, а затем без всякого предупреждения нагрянула из Москвы в Петербург. Не застав любимого поэта дома, назначила ему свидание. Шел он на встречу со скукой, как признался в письме к матери.

Вместе они провели два дня. После свидания Блок очень воодушевился и даже придумал девушке романтическое литературное имя. «Мы катались, гуляли и в городе, и за городом, сидели на вокзалах и в кафе. Сегодня она уехала в Москву», написал он матери. Тридцатилетнего поэта легко понять: мало того, что красавица, что на десять лет моложе, так еще призналась в том, что преклоняется перед его стихами и перед ним самим. И любит его не только, как поэта.

Кто знает, жила бы Наталья Николаевна рядом, в Петербурге, может, через какое-то время и удосужилась бы посвященного ей стихотворения. Но находились они на удалении и встречались только по почте, хотя Наталья Николаевна, осчастливленная радушным приемом известного поэта время от времени в Петербург наведывалась.

Вряд ли только памятью о единственной встрече было вызвано нижеследующее признание уже не матери, а жене три месяца спустя. «Н.Н. Скворцова прислала мне свой большой портрет. Вот девушка, с которой я был бы связан очень единственно, если бы не отдал всего себя тебе. Это я тоже совершенно понял определенно только вчера. Конечно, я знал это и прежде, но для всяких отношений, как для произведения искусства, нужен всегда «последний удар кисти».


Н.Н. Скворцова. Дубликат портрета, посланного А.Блоку

Пусть не смутит нас такое признание жене. Во-первых, оно похоже на своеобразный комплимент, а во-вторых супруги уже давно были свободны от всяких взаимных обязательств, давно откровенно, по-дружески делились друг с другом своими любовными приключениями. Такой вот была любовь, таким был их брак. Думаю, что подобное признание искренний и решительный Блок сделал и самой Наталье Николаевне, чем подал ей лучик надежды.

Надежде, однако, не суждено было осуществиться. Наталью Николаевну, как я понимаю, подвела переписка, проявившая истинный ее характер и самонадеянность. Обмену письмами особенно в конфликтных и критических ситуациях, я чаще предпочитаю разговор с глазу на глаз. В этом случае имеешь возможность следить за реакцией собеседника и понимаешь, что уместно сказать, а где лучше промолчать. У госпожи Скворцовой таких моментов было мало, а шансов выиграть дуэль у Блока на письмах было, как говорят, ноль без палочки.

Перед смертью поэт, к сожалению, уничтожил почти все свои письма к Наталье Скворцовой и ее к нему, а также подаренный ею «большой портрет». Сохранились лишь считанные письма москвички, да несколько его ответных, которые он скопировал и вставил в свой дневник. Но и на этом основании можно судить о причинах охлаждения Блока к девушке, которая еще недавно, как он считал, могла бы даже составить конкуренцию супруге.

Воодушевившись тем, что ей так легко удалось заслужить внимание известного поэта, двадцатилетняя барышня ведет с ним переписку на равных, даже с некоторой долей ироничности, что Блоку поначалу даже нравилось. Одно время ему даже представляется, что в какие-то моменты на расстоянии они даже думают одинаково. «.. Я часто думаю писать Вам и не пишу, потому что мне кажется всегда, что Вы знаете все, что я думаю обо всем».

Ближе к середине ноября 1911 года поэт получает от Скворцовой письмо с признанием, что влюблена в него и влюбленность эта ее унижает. А потому просит освободить ее от этой влюбленности (Как? Э.Г). Из-за нее, дескать, она заговорила на «языке горничных». Блок 15 ноября в ответ сообщает ей, что написал длинное письмо (сохранилось в дневнике), посылает, однако, короткое, объясняя на второй день, что первое нужнее ему самому, чем ей.
Видимо, опасаясь остаться непонятым, Блок пишет Скворцовой третье письмо на эту тему и отсылает его.
 
Было, как он записывает в дневнике, и четвертое письмо в этот же день. В несколько слов. Не сохранившееся, но можно предположить — комплементарное. Хитрован, извините! Что не напишешь, как не прокрутишься, если хочешь сохранить отношения. Это говорю, глядя с высоты своих 80-ти с лишним лет на тридцатилетнего романтика-ловеласа. Замечу при этом, что одновременно с этим любовно-эпистолярным романом поэт, нуждающийся во вдохновении, имел несколько параллельных романчиков с дамами света и полусвета, не заслуживающих не только стихов, но и переписки.

Но истина дороже? В ответ на одно из писем Н. Н. Скворцовой Блок 9 января 1912 года, пишет, в частности:
 
Что может понять в невнятной этой морали двадцатилетняя девушка? Да, конечно, как любитель лирики Блока, она знала разницу между его незнакомкой — дивным видением, посетившем поэта в ресторане, и «незнакомкой» — публичной женщиной, в одиночестве шляющейся по кабакам. Но ее вывод был, думается, тривиальнее. Правильно: ах, я ему не подхожу, я ему не нужна..

В середине января 1912 года Александр Блок получает, похоже, совсем уж дерзкое письмо от влюбленной барышни. О его содержании можно кое-что узнать из записи в дневнике и ответного письма поэта, датированных соответственно 17-ым и 19 —м января 1912 года. Она обижена и рассержена, вполне, может быть, хотя и заслуженной, но холодной моралью любимого человека в его послании от 9 января.

Поэт записывает в дневнике, а на следующий день отвечает Наталье Николаевне.
Похоже, чуткости поэту пришлось подождать.

В своем дневнике от 12 января Александр Блок, записывает:
Если честно, Александр Александрович, после ознакомления с этой записью очень мне обидно стало за молодую девушку, ровесницу моей внучки. Если вы давно знали за собой периоды женоненавистничества, зачем нужно было публично связывать очередной его приступ с барышней, искренне в Вас влюбленной. Хорошо хоть, что Вы не написали об этом ей самой.

Впрочем, период женоненавистничества у Александра Блока прошел довольно быстро. Не исключено также, что поспособствовала возвращению женолюбия и приехавшая в Петербург раскаявшаяся и полная почитания к нему Наталья Николаевна. Уже 29 марта он дает задний ход и пишет в дневнике:
Иначе говоря, жизнь продолжается, все будет в цыганской гармонии, если примешь меня таким, как я есть.. Похоже, что Наталья Николаевна согласилась. Продолжается их переписка, а может даже и периодические встречи. В дневнике за 5 апреля, Блок, как бы между прочим записывает: «..Письмо от Н.Н. Скворцовой, боюсь за нее…» На следующий же день сообщает еще об одном послании. «От Н.Н. Скворцовой письмо — тише. Все-таки боюсь за нее — опасно с ней».

Как видим, поэт опасался не только за свою возлюбленную, но и за себя. Почему? С ответом пока торопиться не будем. Тем более, что в ни в дневнике, ни в переписке с матерью Н.Н. Скворцова пока не упоминается. Но где-то в июле поэта посещает ее… отец.



Видимо, узнав об особенностях супружеской жизни своего возлюбленного, что не было секретом в Петербурге и Москве, решила пойти ва-банк. В июле по ее поручению поэта навестил отец Натальи, Николай Павлович Скворцов. Через отца дочь сделала предложение Блоку взять ее в жены.

В письме к матери Александр Александрович рассказал, что состоялась трехчасовая беседа с почтенным московским доктором, и дело «…кончилось тем, что я написал краткую записку и отдал ему для передачи его дочери. (содержание ее в том, что «я люблю только свою жену»).

Несмотря на странности его брака с Любовью Дмитриевной, это было правдой. Где бы супруги не были бы и с кем, их всегда мистически тянуло друг к другу. Во время его последней тяжелой болезни Любовь Дмитриевна преданно ухаживала за больным мужем до последней минуты его жизни.

Марина Морошкина рассказывает, что ее бабушка и мама, да и все в ее большой семье всегда знали, что прадед действительно ездил к Блоку. Служил Николай Павлович Скворцов в ту пору главврачом 2-й Городской больницы, что располагалась на Б. Калужской улице в доме 22.

Задумаемся теперь, как и почему почтенный московский доктор послушался своей своенравной дочери, и взял на себя такую деликатную и трудную миссию? И, почему прямой и непреклонный Александр Блок не попросил папу не лезть не в свое дело, а в течение трех часов беседовал с ним?
 

Рискну предположить, что они оба боялись одного и того же: безумно влюбленная экзальтированная барышня могла покончить с собой. При этом, отец, как опытный врач понимал, наблюдая за поведением дочери: такая опасность существует.

Но вряд ли, предполагает Марина. почтенный доктор просил поэта взять в жены его дочь, скорее всего, потребовал не морочить девушке голову. Мне же представляется, что отец не мог не исполнить поручение дочери, раз уж поехал в Петербург. А потому двое небезразличных к ней мужчин довольно долго обсуждали, как предотвратить этот опрометчивый и трагический поступок барышни. И придумали: Николай Павлович вернулся в Москву с утешительной запиской от Блока.

Косвенное подтверждение своей гипотезы об опасности самоубийства московской барышни из-за неразделенной любви я нашел позже. В присланной мне Мариной Морошкиной цитате из письма врача Сергея Преображенского, племянника Николая Павловича Скворцова, нахожу:
Как мы знаем, все обошлось вполне благополучно — Наталья Николаевна надолго пережила своего возлюбленного.

Прошли годы — встреч или не встреч — неизвестно: дневник поэта на этот счет молчит, писем не сохранилось. Можно лишь предположить, что встречи были, но переписка носила эпизодический характер. Связь Александра Блока с Натальей Скворцовой, во всяком случае эпистолярная, оборвалась лишь за несколько месяцев до конца его жизни.

Интересно, что Александр Александрович успел убедиться в положительном влиянии своем на влюбленную в него девушку почти десять лет спустя. Но это ничего не изменило в отношении к ней. Ей отрадно вспоминать о встречах с ним, ему они кажутся нелепыми.

В ноябре 1920 года Наталья Николаевна ему написала:
Ну вот, опять перекличка с позапрошлым веком — Наталья Николаевна борется с тифом, я же — с короновирусом, хотя и куда в более приятной обстановке. Сидя в самоизоляции, выполняю важнейшую миссию — предотвращаю распространение этой заразы по всему миру.

При этом история, Ваша, госпожа Скворцова, благодаря Вашей внучатой племяннице Марине, онлайн архивам и библиотекам, здорово помогает мне пережить самоизоляцию в добром здравии. Хорошее Вы письмо написали, как я уже знаю. Александр Александрович Блок более, чем удовлетворен.

В следующей короткой записке Вы написали, что передумали приехать к нему на Рождество и удивились, что он стал коммунистом. Нет, коммунистом он не стал, хотя ему и предлагали вступить в партию, но написал две революционных поэмы — «Двенадцать» и «Скифы», хорошо принятых большевиками. Знаете ли Вы об этом?

Блок ответил на два письма сразу 24 января 1921 года:
Ох, Александр Александрович, как говорится, ложка меда в бочку дегтя. Мало того, что Вы напомнили девушке о черте ее характера, из-за которой можно броситься с шестого этажа, так Вы еще разрушили ее надежды, что Ваше стихотворение «О, нет! Я не хочу, чтобы мы пали…», посвящено ей. Да, оно далеко не комплементарно, и Вам. может быть, не хотелось расстраивать даму, все еще любящую Вас. Все так, но Вы еще и заверили ее, что в этих (Ваших) книжках ничего к ней не относится. Зачем разбивать чужие иллюзии, ведь своими Вы очень дорожили, не правда ли?

Можно предположить, что ранее было еще одно письмо е Блоку, в котором Наталья Николаевна, не без оснований, как видим, приняла на своей счет слова «ад скуки» в стихотворении « О нет!...» Блок , видимо, чтобы не обидеть ее, заверяет, будто это не так. Приведу здесь его. Не только для того, чтобы поразмыслить, кто прав, но и поделиться образцом лирики поэта.
 
В этом стихотворении, на мой взгляд, как бы отразилась вся история нынешних и даже будущих взаимоотношений Александра Блока и Натальи Николаевны. Ключевые слова для их характеристики — я уступаю. Человек, гонимый страстью и вынужденный всегда уступать — жалок самому себе, зол и на самого себя и на ту, кому вынужден уступать. При этом, обратите внимание на дату: стихотворение написано в годовщину их первой встречи. Так что я, согласен с Натальей Николаевной: она — героиня этого, пусть и мало приятного для нее, произведения.

Я долго размышлял над тем, какая же черта «профиля» возлюбленной, которая могла бы вынудить поэта броситься «с шестого этажа» . В конце концов, пришел однозначному выводу: этой красавице мало было интимной связи с гениальным поэтом, она стремилась попасть в тот самый потаенный «темный» уголок его души. И опростоволосилась. По Блоку, уж лучше платить «незнакомке», чем жить под управлением «любви» в «аде скуки». И тут, если честно, можно его понять.

Все, кому захочется, могут легко узнать о судьбе всех четырех любимых женщин Александра Блока, наведя справки в интернете. А вот с Н.Н. Скворцовой — не получится. О ее жизни после Блока рассказала Марина Морошкина:
 
Да, история грустная, с этим нельзя не согласиться. Марина прислала мне портрет Натальи Николаевны Скворцовой, дубликат того, что был послан и Блоку и им уничтожен. Думаю, эта фотография нигде не публиковалась. По мне, госпожа Скворцова — не такая уж и красавица. Впрочем, на вкус и цвет, как известно, товарищей нет. Да и каноны красоты в разные века различны. Но, видимо, была в ней какая-то «изюминка», которая не проявляется даже на хорошем фотопортрете, раз около десяти лет она занимала воображение поэта. Так что соглашусь с Блоком и многочисленными Блоковедами — красавица.

А еще Марина Морошкина прислала два портрета своего прадеда — в разные годы жизни. Того самого Николая Павловича Скворцова, который встречался с Александром Блоком в Петербурге по поручению своей дочери.

… Вышеприведенный текст, я отправил Марине Морошкиной, чтобы убедиться, что не допустил неточностей. А в ответ получил письмо Николая Павловича Скворцова за 1934 год. (Преклоняюсь перед членами этой большой семьи, сохранившими такого рода реликвии в семейном архива. (Э.Г.).