Я не буду называть никаких имен и фамилий. Я напишу только о том, что происходило с моей матерью и со мной. Я с детства была наблюдательной. И считаю, что демонизировать КГБ столь же бессмысленно, сколь и верить в его исключительные могущество и власть.

Моя мама начала работать в КГБ в 1963 г., после моего рождения в 1961-м, и вышла на пенсию по выслуге лет в 1988 г. в звании капитана. Сначала ее должны были направить в Канаду, но поездка не состоялась. Была она в Швеции, в Китае, где работала в английском посольстве.

Подслушивала Сахарова, человека неоднозначного и уж тем более не святого, который фактически занимался подготовкой почвы для открытого прихода либералов во власть. Встречалась с работниками Комитета в Минске, которые занимались Ли Харви Освальдом. По их мнению, и это сейчас полностью подтверждается, к СССР этот парень не имеет никакого отношения. За ноги она никого не подвешивала и не расстреливала. Из местных политиков сталкивалась с Мунтерсом. И не только с ним.

Естественно, она не была ключевой фигурой в Комитете. Она была обыкновенным работником. Распространяться о многих вещах она не могла или просто не была посвящена в «верховные» планы. Однако, кое-что мне все же удалось установить и вспомнить. Зачем мне это нужно? Хочу развенчать некоторые мифы и прекратить провокационные вопли о вездесущем КГБ.


Миф о «шуршании магнитофонный ленты»

Это, пожалуй, самый распространенный «народный» миф о чрезмерно хорошем слухе диссидентов. Сами посудите. Была у меня знакомая, подруга которой работала на телефонной станции. От нечего делать она прослушивала разговоры своих друзей, подключаясь к ним, когда они перезванивались. Заканчивался разговор обычно втроем. Никто на нее даже не обижался. Она была неисправима.

Если призадуматься, то совершенно естественно, что канал связи между абонентами двух стационарных телефонов — это провод, идущий из помещений, где находятся абоненты, через коридорные стояки, межэтажные короба, и далее в подземные кабельные каналы. Таким образом, канал связи неизбежно проходит через АТС. А записывающие устройства, если они нужны, устанавливаются в другом месте. Не посадишь же «гэбиста» на телефонную станцию, чтобы его все видели. Существовали, конечно, и другие способы прослушки, но коль речь идет именно о «шуршании», могу сказать, что слышать его никто не мог даже при очень хорошем слухе.

Однажды и наш с матерью телефон дома поставили на прослушку. Были сомнения, что человек на станции работает «как надо». Мать меня попросила поехать к бабушке. Я, естественно, поинтересовалась зачем. Мне было лет 15. «Мы же с тобой договорились, что ты не будешь меня ни о чем спрашивать, если я говорю, что надо» — ответила мать. Действительно, договаривались. Пришлось ехать. Думаю, что она не хотела, чтобы я поднимала в этот день телефонную трубку.

Тогда же и произошел забавный случай. В этот день маме позвонил человек, который давно не объявлялся. Это никак не входило в план «операции» проверки телефонистки и даже нарушало его. Бывают и такие случайности... Конечно, способ уже устарел. Есть новые технологии. Но стационарные телефоны еще живы. А мифы живучи...


Миф о «страшных застенках с пыточными камерами»

Когда я прохожу мимо здания на бывшей улице Энгельса, меня просто колотит от того, что сделали со зданием, и от этой установленного мемориала. Внутри здания мне не довелось побывать. Но кое-что я у матери спрашивала, так как одна из «стучавших» (о ней я расскажу позже) утверждала, что ее допрашивали в этом здании по 24 часа в сутки, не давая присесть.

Мне мать тогда ответила, что заключенных под стражу кормят даже лучше, чем мы на воле питаемся. Некоторые продукты все-таки были для нас дефицитными. Например, копченая колбаса. А там подкармливали дефицитными продуктами, и уж точно не допрашивали в течение 24 часов. Мать на первых порах присутствовала при допросах в качестве стенографистки. К тому же, это были уже брежневские времена, а Брежнев не любил скандалов, да еще международных.

Разумеется, в камере сидеть не очень приятно. Условия были похуже, чем у Брейвика, но гораздо лучше, чем в зоне общего режима. Про остальные районы необъятного СССР я ничего сказать не могу. Может где-то были вещи пострашнее. Зато теперешнее здание вызывает тихий ужас... А увиденная мною в интернете информация о создании там музея и выложенное видео меня просто взбесили. Вот она пропаганда в действии! Хуже музея оккупации!


Миф о «мешках КГБ»

В регистратуре поликлиники 4-го управления на бывшей улице Вейденбаума сидели 3 или 4 работницы, насколько мне помнится. Лечится в поликлинике могли работники Комитета, их родители, жены, дети до окончания среднего или высшего учебного заведения (насчет мужей не знаю, но мой отец тогда ходил в море и лечился, наверное, в своей поликлинике, как и бабушка, потому что мать не особо пользовалась так называемыми привилегиями).

Я там лечилась до окончания вуза. После этого мне выдали на руки медицинскую карточку и отправили в районную поликлинику по месту жительства. Когда мать вышла на пенсию, она тоже забрала карточку. Не помню, по каким причинам. Наверное, уже все рассыпалось. А она была больна.

Поликлиника на Вейденбаума считалась престижной, хотя там работали обыкновенные врачи, и хорошие, и не очень. Раве что отношение было получше. Может быть, туда и хотели попасть «по блату». Может быть, и попадали посторонние люди. Но дети и родители медперсонала тоже могли лечиться там. Я такие случаи знаю. Стукачей, агентов и информаторов там не должно было быть по определению. Они ведь у нас тайные! Впрочем, с точностью не могу сказать.

Однажды несколько человек с автоматами в руках и балаклавами на голове ворвались в регистратуру и вынесли все оставшиеся карточки. Работницы регистратуры сопротивляться, как вы понимаете, не могли. Об этой истории матери по телефону рассказали коллеги. Те, кто не забрал свои медицинские карточки, попали в пресловутые «списки». Так в них оказалась мамина коллега. Но, честно говоря, ей на это глубоко наплевать. И она совершенно права. Тем, кто работал официально, бояться нечего. Мать тоже смеялась над этими списками и говорила: «Да пускай хоть сегодня публикуют!»

Попытайтесь себе представить, кто может оказаться в этих «страшных мешках КГБ»? Сотрудники Комитета, поликлиники и их родственники на тот период? Поликлинику разогнали. Что касается официальных сотрудников, кто-то без всякого страха ушел, а кто-то плавно перешел на работу в новые властные струкуры по тому же профилю. Меньше всего в этих мешках будет стукачей. Так что «мешки» — простая страшилка.

Через несколько лет после этой истории пришлось мне вызвать скорую помощь на дом. Чтобы помочь бригаде разобраться в моих диагнозах, я вытащила эту карточку. У меня там все записано с самого рождения. Вы бы видели морды лиц двух парней, приехавших ко мне! Несмотря на боль, мне стало даже смешно. Но – ничего! — помогли, клятву Гиппократа не нарушили.

Я так полагаю, что все документы, представляющие интерес – не полные же идиоты сидели в Комитете! – уже давно вывезены. Хотя, припоминая Бакатина, сдавшего всю систему прослушки в американском посольстве, можно многое предположить...


Миф о «кровавой гэбне»

Когда мама только начинала работать, случилась история. Ей нужно было находиться на объекте часов до 12 ночи в Задвинье. Потом пройти по темной улице и сесть в газик, чтобы ее довезли домой. Газики старались ставить подальше от объекта, чтобы не засветиться.

Тот райончик я немного знаю, там даже днем ходить неприятно. А тут, что делает симпатичная прилично одетая женщина ночью в таком месте, придерживая сумочку и вышагивая по темной аллее? Ее стукнули кастетом по голове и вырвали сумку. В сумке — важные документы. Начали разбираться, оказалось просто грабитель, сумку с документами потом нашли. А мать попала в больницу на месяц с черепно-мозговой травмой. Я тогда училась в четвертом классе. Мы с бабушкой ходили к ней в больницу. В обыкновенную 1-ую городскую.

Потом уже повзрослев, я спрашивала об этой истории и удивлялась. Неужели одному из оперов нельзя было выйти из газика навстречу и разыграть вместе с матерью пьяную парочку. Ну, к примеру! Бывают же ситуации, когда надо проявить воображение. Но, как мне потом говорили мамины коллеги, многих тогда поснимали.

Вторая история приключилась в районе Лиепаи. Кто-то в знак протеста собирался взорвать лиепайский мост. Этот человек скрывался, и его не могли найти. Предположили, что он все же наведывается изредка к своей жене. И решили застукать его там. Опять же на машинах подъехать нельзя, по всей деревне поползут слухи. Мать с оперработником под видом грибников добрались до объекта. Решили остановиться в полуразрушенной церкви. Расположились, разложили аппаратуру.

Сидеть пришлось долго. Мама все время жаловалась, что ей слышатся какие-то шаги на хорах церкви. Оперработник отмахивался: «Это крысы!». Моя мать панически боялась мышей, о крысах и говорить не приходится. Вечерело. В конце концов опер пошел в местный магазин, чтобы закупиться едой. Хорошо, что ничего не случилось! Но оказалось, что «наш террорист» как раз и прятался на хорах. Там его потом и схватили.

И, наконец, третья история. Помните фильм «Полосатый рейс» и сцену появления дрессировщика тигров на вертолете? Мать, когда его смотрела, всякий раз вспоминала, как однажды пришлось ей поехать в Швецию не совсем обычным образом. Позвонили, сказали, что надо одеться как на выставку. Она и приоделась. То ли что-то сорвалось, то ли поменялся план, но пришлось ей по Балтике на катере плыть к кораблю и подниматься на борт ночью по веревочной лестнице в платье при «хорошеньком» шторме. Сзади пыхтел оперработник.
Так, «кровавая гэбня» рисковала своими жизнями. «Из вредности».


«Сказки» стукачей

Стукачей используют, но их никто не уважает. Мы много разговаривали с матерью, она объясняла мне, что могла, так как мне было интересно. Однажды произошел такой разговор:

— Ты не представляешь себе, сколько чуши они пишут в этих доносах. Начинаем проверять. Все — ерунда!

— А что вы с ними возитесь? Я бы всех желающих скопом, и на Запад. Ну, кроме тех, кто связан с гостайной.

— А ты думаешь, Западу они нужны?

Иллюстрацией к этому разговору послужит история, случившаяся уже со мной. Познакомилась я на улице с парнем. Условно назовем его К. Пошли в кафе «Аллегро», взяли по чашечке кофе. Разонравился он мне уже с первых минут разговора. На прощание я спросила у него: «А что ты такой седой?». «Посидишь в КГБ, поседеешь!» — ответил он мне. К сожалению, я ему уже успела дать свой домашний телефон. Дома спрашиваю у матери: «Ты знаешь такого-то?». «Знаю, не связывайся с ним. Он у нас – притча во языцех. Городской сумасшедший, кошмарный похабник, бабник и нацист».

Оказалось, что К. в свое время отправился в Ленинград, зашел в американское консульство и предложил свои услуги в качестве шпиона. Там покрутили пальцем у виска и сдали его местному КГБ. Немножко подержали его в подвале на Энгельса. Потом отпустили.

Но парень угомониться не мог. Познакомился с преподавателем вуза, отправлявшимся за границу. Предложил ей отвезти посылку родственнику в стране, куда она собиралась поехать. Ее по этому адресу за кордоном и застукали как профессора Плейшнера. Правда, в отличие от Плейшнера, отпустили восвояси с миром. Но под контроль она попала.

Поскольку К. знали уже все сотрудники отдела, где мама работала, они начали убеждать начальство, что К. эту преподавательницу просто подставил. Убедили. Преподавательницу оставили в покое. Спросите при чем здесь стукачи? Но К. же хотел стучать американской стороне. Видимо и связи какие-то у него были.

Мне он показался человеком с неустойчивой психикой. И не только мне. Мы, студенты, часто ходили пить кофе в «Аллегро». Там я иногда сталкивалась со знакомыми свой однокурсницы. Это были местные фарцовщики. Я не очень любила эту среду, но даже они меня предупредили, чтобы я не связывалась с этим придурком.

Дальше — больше. Было это в 82-м году. Я училась легко. Но, естественно, некоторые лекции — не по специальности! — я не любила. Зависело от преподавателя. Даже историю КПСС у нас читал очень интересный человек. А вот научный коммунизм – это был полный швах. Видно было, что преподаватель неглуп, но читал он тихим, ровным голосом и медленно ходил из стороны в сторону, усыпляя всю аудиторию. На такие лекции французы, англичане и немцы собирались все вместе. Лекции проходили на русском языке.

Я пыталась нашего «коммуниста» игнорировать, то есть попросту не ходить, но, поскольку я была старостой (хорошим кстати! у меня стипендию все получали вовремя и ни у кого не было проблем с посещением, то есть каждый отсутствовал, когда хотел), куратор заставила меня прийти на его лекции. Ну, думаю, раза два схожу.

В первое посещение заняла свою любимую последнюю парту и тихо задремала. Слышу сквозь дрему монотонный голос: «...западные аналитики давно установили, что самый эффективный способ развала Союза – это развал по национальному признаку...» Толкаю локтем свою сладко спящую подругу: «Тут про развал Союза, а ты дрыхнешь!» К сожалению, включилась я слишком поздно. Лектор перешел на другую тему.

Второй раз я опоздала и попала на семинар. Из-за опоздания пришлось сесть за первую парту. Спать хотелось смертельно, но неудобно же клевать носом прямо перед преподавателем. Я всегда была человеком вежливым, это только в последнее время тянет ругаться от жизни такой. Чтобы не заснуть, я – как и полагается на семинаре! – завела с ним публичный разговор. Темой тогда была «Новая продовольственная программа».

Мы поговорили о государстве – машине для угнетения одного класса другим, потом перешли к продовольственной программе. Среди прочего, я спросила, почему не развивают колхозы и совхозы и сравнила продовольственную программу с НЭПом. На что лектор мне как-то довольно резко ответил: «Да, были такие попытки сравнений, но эти экономисты больше не пишут своих работ». Я несколько озадачилась. Получаю сзади записку: «Дукальская, не смущай мальчика!» В курилке я возмутилась: «Какой он вам мальчик! Если я чего-то не понимаю, пусть объясняет!»

Отоспавшись на других таких же лекциях, я отправилась продолжать веселую студенческую жизнь. Звоню матери, чтобы сказать, что я приду очень поздно или очень рано. Мать мне строгим голосом: «Срочно приезжай!». — «В чем дело?». — «Приезжай!». Поворачиваюсь к компании, объясняю, что мол, увы, но я — пас.

Дома выясняется, что мать вызывали в пятый отдел, спрашивали как я отношусь к советской власти и с кем я общаюсь. Мать знала примерно всех, с кем я общаюсь. С этой стороны особого подвоха быть не могло. Другие варианты? ... Литература? Книги на французском я читаю свободно примерно с восьмого класса. Многое из того, что не печатали, было мне известно.

В фонде билиотеки Лациса у меня работала одноклассница. Она мне давала книги из фонда читального зала иногда даже на дом. В библиотеку Академии наук на Тейке я ходила с одним знакомым, у него был доступ к закрытым для простых смертных фондам, и я там зачитывалась Розановым и прочими. Кроме того, я ездила в Москву, где у меня была знакомая в библиотеке иностраннных языков, там мне тоже выдавали многое. В "Глобусе" книги на языке уже тогда были в свободной продаже. И я закупалась там периодически. Но этим я занималась с 1-го курса, меня никто не трогал. Одним словом, причин нет. Я не занималась распространением литературы. Я ее читала всюду, где могла.

Небольшое отступление. Жалуются, что в СССР многих не печатали. К примеру, злополучного Фрейда. А для меня самым интересным произведением у него оказалась книга «Человек Моисей и монотеистическая религия». Она у меня на французском, поэтому перевод может не совпадать. Все остальное у Фрейда невозможно читать. «Толкование сновидений» до конца не осилила. Редкая тягомотина! Интересен разве что Сартр с его сценарием «Фрейд» к несостоявшемуся фильму. А для понимания фрейдовских идей достаточно прочитать мелкую книжонку «Леонардо да Винчи». И хватит! Это я говорю при всем том, что активно интересовалась психологией.

Итак, для объяснения истории оставался только мой злосчастный семинар. Кто-то донес. Но кто, за что и с какой целью непонятно.

Так же случилось и с матерью. Задолго до перестройки. Выходя с работы, нос к носу она столкнулась с женой нашего отдаленного родственника. Поговорили. Через некоторое время на мать приходит донос, написанный этой «родственницей». Обвинения достаточно серьезны для того времени. Якобы эта женщина встречалась с матерью там-то и тогда-то, и мать ей предложила заниматься незаконными валютными операциями. Слава богу, маман в это время находилась то ли в Геленджике, то ли в Цхалтубо. И никак не могла с ней встречаться. Диффамация или оговор с целью шантажа? Зачем?

И последнее. Уже в Запрыбе я познакомилась с той самой женщиной, которую «допрашивали 24 часа, не позволяя присесть». Чего она мне только не рассказывала. Как она была в Сибири в детстве в ссылке, ела шаньги и т.д. и т.п. Однажды я ей сказала, что у меня мать работает в КГБ. Это произошло, когда мы с ней вместе возращались домой с работы и шли пешком по мосту, она чуть не захлебнулась на ветру. Видимо, от неожиданности.

На следующий день мать опять вызвали в пятый отдел. На сей раз пригрозили, что меня не выпустят за границу и что надо меньше общаться с моей коллегой. Я мать успокоила и сказала ей: «Не бери в голову! Не поеду и не страшно!» На следующий день моя знакомая, видимо, почувствовав, что я все знаю и, осознав, что она перестраховалась с испугу и зря, завела душещипательные беседы об отце Сергии Булгакове и его теории об Иуде и Христе, где Булгаков утверждает, что Христа без Иуды не существует, потом стала упрашивать меня поехать к ней: «Я вас супом накормлю!». Я отказалась.

Позже она уехала в Америку, а мать, уже, будучи на пенсии, работала в Запрыбе в отделе кадров. Перебирая старые дела, она наткнулась на досье этой моей знакомой. И я его с интересом просмотрела. Ни в какой Сибири она не была, про шаньги она, скорее всего, вычитала у Шаламова (мое предположение!) и, вообще, похоже, что у нее была спокойная нормальная жизнь. Ей не хватало только Америки.

Беда, наверное, была в том, что огромная масса народа приучилась на доносах деньги или поездки зарабатывать. А платному агенту никогда доверять нельзя. Думаю, что были и любители выслужиться. Мать не работала с агентурой, но сводки и доносы — не все, конечно! — ей приходилось читать. Похоже, что вот этот «народец», в принципе совсем не уважаемый, и начал играть по своим правилам.


Камень, донос и независимость

Мнения о том, что никто не выступал за сохранение Союза, несколько преувеличены. Насколько я помню, 18 марта 1990 года Интерфронт принимал участие в выборах в Верховный Совет Латвийской ССР. Моя мать участвовала, как наблюдатель выборов, со стороны Интерфронта, хотя и не состояла в его рядах.

Вечером, после подсчета голосов на одном из участков Ильгюциемса, она вернулась домой поздно часу в двенадцатом. Встречали на трамвайной остановке, зашли в квартиру. Как только зажгли свет на кухне (первый этаж, центр города), сразу же в окно полетел кирпич, мой муж заслонил маму, иначе кирпич попал бы ей в голову. Муж высокий, кирпич угодил ему в спину. Окно было разбито полностью, пришлось забивать на ночь фанерой. Позвонили в милицию. Естественно, там посчитали, что это простое хулиганство. Да и где злоумышленника искать, уже убежал. Это случай первый. С камнем.

Случай второй. В Запрыбе, где мы работали с матерью, была странная комната. Я, покуривая рядом, вечно над ней смеялась. Кто-то туда по коду всегда заходил. В день баррикад директор Запрыбы говорит матери: «У нас там хранится спортивное оружие. Неизвестно, что затевается. Давайте проверим все ли на месте!» Пошли, проверили – все на месте. Нормальный директор, так и делается в кризисных ситуациях.

На следующий день матери звонят из КГБ. Написали донос. В доносе сообщается, что она вместе с директором Запрыбы в день баррикад искала оружие. Сказали и кто написал. На следующий день приходит этот дядя – латыш, между прочим! – и сразу же с распростертыми объятиями, мол «Как у Вас дела?», мать ответила: «Я предателям руки не подаю!». Это случай с доносом.

А вот для независимости необходимо некоторое отступление. В 81-м году наш курс проходил трехдневную педагогическую практику в Кестерциемсе перед отправкой в пионерский лагерь. С нами был весь Университет, у кого в дипломе — среди прочего — имелась запись «преподаватель». Это были историки, биологи и т.д.

Задумка была следующая. Мы играем роли детей, а педагоги универстита нам показывают, что такое пионерский лагерь. Так уж получилось, что были там в основном латыши. Всего описывать не буду, но руки в нацистском приветствии, которое затем при сгибании локтя превращались в пионерское, демонстративные подражание нацистским парадам на каком-то смотре, оскорбления со стороны преподавательницы, которая проводила утреннюю линейку и, переходя на русский, брала в руки розги, — это было. Я плюнула на все и уходила загорать.

Но в день отъезда вся эта мафия совсем озверела. Биологи отказались садиться в автобус с французами, которые — русские, и устроили пляски на траве с хороводом и песнями. Хотя наша группа была как раз смешанная и официально считалась латышской. С нами поехали историки и всю дорогу пели «Латвиетс бию, латвиетс бушу», изредка перемежая эту песню с другими. На выходе из автобуса будущие историки демонстративно подавали руки своим девушкам и так же демонстративно убирали руки за спину перед нами. От их воплей у нас у всех разболелась голова.

Когда нужно было участвовать в опросе, а не референдуме, от 3 марта 1991 года, несмотря на двойственную постановку вопроса, я вспомнила этот случай и четко сказала — нет. Хочу спросить, это только со мной такое происходило или остальные, кто ходил на баррикады, закрывали на это глаза? Дорогие мои, все ныне происходящее – нелигитимно, но закономерно.