...Солнечного 24 мая 1986 года на 5-м этаже окраинного рижского дома литовской серии, на столе, в пластиковом пакете, лежал динамический кардиоидный микрофон Shure SM58, настроенный на передачу теплоты и прозрачности вокала.

Вокруг микрофона столпились три очень молодых человека. Один из них без суеты изображал из себя советский комиссионный магазин. Он держал в руке две подлинные квитанции — одну о приеме на комиссию упомянутого микрофона, вторую, наоборот, о продаже. Оставшиеся молодые люди притворялись покупателем и продавцом.

Где и за сколько на самом деле был заранее куплен этот иностранный микрофон, вам даже и сейчас не нужно знать, на советских магазинных полках такие отродясь не лежали. За пять минут акт купли-продажи был легализован, и честно оформленный микрофон убыл в сторону рижского центра.

Но это все так, для идеологической подпорки.

И вот Мамонов. Мамонов в это самое время в окружении группы товарищей подходил к институту «Латгипрогорстрой» на тогдашней Горького, 38, вход из подворотни. Там, в институте, в зальчике на полтысячи человек у Мамонова должен был состояться первый в биографии выездной концерт московской группы «Звуки му». То есть «Звуки му» с утра приехали в Ригу, немного здесь расслабились и скромно шли себе на свое выступление.

Их игра начиналась поздно, около 22.00. Сейшн устроили длинный, составной, перед москвичами должны были выступить еще две местные столичные группы и одна из Саласпилса. Поэтому «Звукам» выделили сцену всего на 45 минут, вот они и не торопились. Они не знали здесь никого, и никто не знал их.

Рижане тогда вообще предпочитали питерских — Курехина, «Странные игры», Майка. Каждый третий рижанин, завернувший на тот концерт, наизусть помнил, что напротив Казанского, на Софьи Перовской, 5, код подъезда 221, наверх до конца, кв.122, звонка нет, можно запросто хлопнуть стакан с Бобом.

А тут по сцене ходят какие-то тридцатилетние эстеты в пиджаках. Даже про Липницкого, бас-гитариста «Звуков», знали больше: подпольный торговец антиквариатом, миллионер, владелец собственной студии звукозаписи и дачи на Николиной горе, куда к нему ездит Троицкий смотреть нью-йоркский андеграунд с попиленных видеокассет.

Конечно, на следующий день все со всеми перезнакомились, повезли приезжих в Юрмалу, там Петр Николаевич и не подавал вида, что трезв — в один момент с маху рухнул лицом об асфальт, даже рук не подставил.

Перед концертом же, за сценой, он разделся до трусов, нацепил на себя коротковатые брюки, ботинки на босу ногу, серый сюртук на голый торс. В торсе у него зиял страшный затянувшийся шрам от напильника.

На сцене он работал так, что через пять минут с него лило, сюртук он скоро сбросил — когда запел «Серого голубя» — и на словах «Я caмый плoxoй, я xyжe тeбя, я caмый нeнyжный, я гaдocть, я дpянь — зато я умею летать!» — как хряснет микрофоном об пол!

«Что такое было — начало? Когда Господь взял... Ничего не было, ничто... ни бесконечности, ничего. Он взял кусочек Себя — и вставил в Ничто. И появилось Начало. И тогда только пошло... возможно было создать время, понятие времени... Так вот я как бы окунулся туда, протек и вылез, вылетел, вспорхнул!.. Только меня и видели!..»

Вот такая история.