---

Продолжение
Часть I. В начале жизни. Часть II. Выбор пути
 

---

Лучше гор могут быть только горы

Занятия в университете были напряженные, по четыре-пять пар в день. После занятий я еще часа четыре сидел в библиотеке, читал первоисточники по философии, политэкономии, социологии, культурологии. Однако было достаточно времени и для развлечений.

Летом мы своей компанией ездили в Юрмалу играть в волейбол, купаться и загорать на нежарком прибалтийском солнце. Обычно добирались на электричке до станции Булдури и располагались на пляже около здания ресторана «Юрас перле», нависавшего кораблем над морем. Там обычно играли по несколько часов подряд в волейбол.

Весной плавали на надувных лодках по реке Гауя или на байдарках по латгальским озерам. Осенью выбирались на рыбалку. Зимой катались на лыжах.

Об одном зимнем приключении расскажу отдельно.


Один раз мы с университетской туристической группой поехали кататься на лыжах в горные районы Чечни. У меня тогда не было подходящих туристских лыж, и их мне на время дал из университетских запасов руководитель студенческого спортивного клуба Борис Куров.

Путешествие было замечательное: яркое солнце, сияющие снежные склоны, подъемы в гору, практически на одних руках, опираясь на палки, а потом долгие спуски по пологим склонам вниз. Романтические ночевки в палатках на снегу или в полуразрушенных охотничьих хижинах. Сидение вечерами у горящего костра и поедание гречневой каши с тушенкой. Горячий кофе со сгущенкой и сухарями по утрам.

Уже почти в самом конце похода мы сделали дневку в пустующей деревянной хижине в горах и пошли окунуться в ближайший горячий источник. О нем мы знали из составленного другими туристами маршрута. Лыжи и рюкзак с тяжелыми вещами, главным образом банками тушенки и сгущенки, оставили в нашем временном приюте.

Воздух был прохладным, но солнце палило жарко и искупаться в небольшом каменном бассейне, скорее даже в неглубоком колодце, наполненном горячей водой, было очень приятно. Когда мы вернулись через два часа в хижину, наших лыж уже и след простыл. Рюкзаки остались на месте, но продукты из них тоже исчезли.

Как мы быстро сообразили, вещи украли крутившиеся поблизости от хижины подростки из чеченского аула, что виднелся невдалеке.

Поскольку только я один из всей группы прошел срочную военную службу и был настроен весьма воинственно, то мне и пришлось идти разбираться в аул.

Нашел там около крайнего дома сидящих у горящего костра аксакалов, вежливо поздоровался с ними и стал просить убедить местных подростков вернуть нам хотя бы лыжи. Старики в высоких бараньих шапках сделали вид, что не понимают по-русски.

Однако рядом с одним из них лежал свежий номер газеты «Известия», которая, как известно, на чеченском языке не выпускалась. Конечно, может быть, аксакалы использовали печатный орган Верховного совета народных депутатов СССР исключительно для разжигания костра, но внешне нежелание искать со мной общий язык было весьма демонстративным.

О милиции в Чечне уже тогда никто ничего не слышал, и я вернулся к своей туристической группе несолоно хлебавши. Пришлось нам остаток маршрута брести, что называется, пешим ходом и голодными.


На следующий день, тащась по глубокому снегу с моими товарищами по несчастью, я ругал последними словами вороватых чеченских детей и жестокосердных чеченских аксакалов. Еще больше я ругал самого себя, поскольку, уходя купаться, сам предложил оставить тяжелые вещи в хижине. Тушенка была свиная, и я не ожидал, что у мусульман жадность перевесит религиозные запреты.

Вечером мы остановились на последний привал, развели костер, и сели возле него пить чай с остатками сухарей, которые держали по карманам курток для малого перекуса во время долгих переходов.

Тут к нашему костру спускается с горы по малозаметной каменистой тропинке какой-то охотник, по внешнему виду тоже чеченец. Вид у абрека был достаточно устрашающим: в руке он нес карабин, через одно плечо висел патронташ, на другом плече лежала половина туши небольшого горного барана.

Подходит, вежливо спрашивает разрешения сесть. Мы, конечно, разрешаем и освобождаем ему у костра место. В горах надо пускать погреться к костру и делиться едой с каждым, кому это требуется. Охотник, оказалось, просто хотел поговорить со студентами за жизнь и угостить бараниной.

Мы неожиданный подарок с благодарностью приняли, быстренько разрезали баранью полутушу на мелкие кусочки, поджарили на костре и умяли за милую душу.


В разгар пиршества я сообразил, что надо проявить знак уважения к гостю и предложить какой-то подарок взамен. Из ценных вещей у нас оставались только три шоколадки «Лайма» у девчонок в куртках, да питьевой спирт. Отцовская армейская фляжка со спиртом висела у меня в чехле на брючном ремне.

Недолго думая, я достал фляжку из чехла и предложил гостю выпить за здоровье присутствующих. А спирт на высоте 3500 метров страшная вещь — он мгновенно сбивает вас с ног, а на следующее утро наступает ужасное похмелье. Мы спирт взяли с собой только для экстренных случаев, например, если кто в речку случайно провалится согреться на морозе, пока костер разожжем.

Была большая надежда, что чеченец, в силу своей принадлежности к мусульманскому вероисповеданию, от спирта откажется, а проформа вежливого поднесения ответных даров будет соблюдена. Как же! Чеченец с уважением взял флягу, сказал цветастый восточный тост, выпил из горлышка добрый глоток спирта и протянул сосуд обратно.

Пришлось держать ответный тост и на равных пить «огненную воду» из фляги. Благо у меня уже был опыт спиртопития при разборке «Урала-4».

Дальше наш импровизированный кубок пошел по кругу. Девчонкам пить с джигитами не полагалось, да они и не очень хотели, парней было еще только двое, и фляга быстро вернулась обратно ко мне. А в армейской фляге, я вам скажу, три четверти литра. Это, если перевести на водку, почти три бутылки.

Короче говоря, к концу нашего пира моя злость на весь чеченский народ полностью улетучилась, и мы даже пытались вместе с абреком петь песни, но общего репертуара для исполнения у нас не нашлось.

На следующий день, на удивление, голова у меня не болела. То ли жирное мясо горного барана нейтрализовало негативные последствия употребления 98%-ного спирта, то ли задушевная застольная беседа.

Мы благополучно добрались пешим ходом до ближайшей остановки автобуса, доехали до аэропорта Грозный, а потом долетели на рейсовом самолете до Риги.

Когда я рассказал Борису Курову о наших необычайных приключениях в чеченских горах и о краже лыж, он мне сразу поверил и попросил только написать заявление на списание пропавшего спортинвентаря. Выплатить стоимость пропавшей пары туристских лыж было бы для меня достаточно накладно.


Игры в диссидентство

Вспоминая о временах студенческой жизни, отмечу, что на субботу-воскресенье мы могли себе позволить съездить в Петербург или Москву. Ходили в столицах по музеям и выставкам, обязательно посещали последнюю премьеру в каком-нибудь модном театре.

Билет в обе столицы стоил около 10 рублей в одном направлении, но студентам полагалась 50%-ная скидка. Ночевали обычно одну-две ночи у знакомых. Летом знакомые москвичи и ленинградцы приезжали к нам в гости в Ригу, недельку жили у нас дома, ездили на электричке из Риги в Юрмалу загорать и купаться. Совершался своеобразный дружеский бартерный обмен.

Друзья в Москве ввели меня в диссидентские круги. Я ходил на собрания оппозиционной интеллигенции, читал машинописные экземпляры работ А.Солженицына, манифесты А.Сахарова, недоступные тогда романы М.Булгакова и Б.Пастернака.

«Мастера и Маргариту» М.Булгакова я с азартом проглотил за одну ночь — на больший срок «подпольные» машинописные тексты не давали, а вот «Доктор Живаго» Б.Пастернака совсем «не пошел». Я с восторгом читал его лирические стихи, сборники которых были в продаже, а вот в прозе нашел автора слабым.

Ничего антисоветского в «Докторе Живаго» я также не обнаружил. Пастернака склоняли тогда в нашей прессе и на собраниях производственных коллективов больше за то, что он переправил для издания рукопись своего романа на Запад, а сведения об этом поступке стали распространять «вражеские» радиоголоса.


В Государственной библиотеке им В.Лациса, где обычно проводил все свободное время, я познакомился с рижским диссидентом Леней Рудневым — высоким, несуразным евреем в очках с очень толстыми линзами. Он читал мне в курилке на втором этаже свои стихи и жаловался на то, что за ним следят люди «из органов».

Его стихи мне понравились. За что его преследуют «органы», Леня внятно объяснить не мог. Однажды он сказал, что вынужден ради сохранения своей свободы скоро уехать в Израиль. Я пожелал ему доброго пути. После этого Леня исчез из моей жизни навсегда.

В целом диссидентские идеи меня не увлекли. В своей отчасти справедливой критике общественных порядков диссиденты не искали выхода из сложившейся в стране ситуации, а хотели разрушить все до основания.

Мне не казалось, что это правильный выбор, и я перестал посещать диссидентские посиделки.

Различные же «вражеские» радиоголоса, вроде ВВС или «Голоса Америки», я слушал. Но в их передачах меня, как и большинство моих сверстников, привлекала не критика коммунистических порядков, а современная западная музыка. Мы, например, с нетерпением ждали передач музыковеда Севы Новгородцева, который рассказывал о жизни ансамблей «Битлз» и «Роллинг стоунз», а затем прокручивал записи их песен.


Постижение свободных искусств

Достаточно быстро коммунистические власти поняли, что привлекает молодежь в содержании западных подрывных радиостанций, и стали поощрять развитие советских вокально-инструментальных ансамблей.

Появились «Самоцветы», «Веселые ребята», «Поющие гитары». Мы стали слушать таких певцов, как Л.Лещенко, Д.Тухманов, Ю.Антонов, М.Магомаев, В.Ободзинский. До сих пор с друзьями я люблю петь «Восточную песню» В.Ободзинского — она навевает воспоминания о юности.

Из певиц тех лет мне запомнились София Ротару и Алла Пугачева. Удивительно, но они поют до сих пор. Песни перечисленных исполнителей были легко запоминающимися, глубокими по смыслу, облаченными в профессиональные музыкальные формы.

В Риге очень популярной была группа «Ригонда». Она выступала в комсомольском кафе «Аллегро» на улице Калькю, рядом с кинотеатром «Комсомолец». В группе пел Эдик Ацетурян, были сильные гитаристы и духовые. Однако попасть в это «Аллегро» было не так просто — горком комсомола выдавал входные билеты только в качестве поощрения за активную общественную работу или победителям социалистического соревнования.

 

 







 

 

В республике в те дни из радиоприемников и телевизоров постоянно лились песни латышских композиторов. Больше всего исполняли произведения Раймонда Паулса. Он писал песни и на латышском, и на русском языке, но по содержанию это были на сто процентов советские песни. Именно поэтому Р.Паулс так быстро приобрел всесоюзную известность, а его пластинки стали выпускать огромными тиражами. Русская молодежь рассматривала его песни, как местную попсу и петь их не пела. Во всяком случае, в своем окружении я этого никогда не слышал.

Западная эстрада совсем не исчезла, но отошла в наших увлечениях на второй план. Запомнить и пропеть битловскую «Girl» нам еще с грехом пополам удавалось, но на более широкий репертуар знания английского языка не хватало.

Пели мы в нашей компании и современные, и старые советские, и русские народные песни. Например, во время поездки на электричке из Риги в Юрмалу на пляж могли спеть под гитару известную песню «Самоцветов» «Строим БАМ», в которой был такой забойный припев:

Рельсы упрямо режут тайгу,
Дерзко и прямо, в зной и пургу.
Веселей, ребята, выпало нам
Строить путь железный, а короче — БАМ.

Пели искренне, красиво и громко. Никто из находившихся в вагоне пассажиров против таких патриотических песен не возражал. Могли спеть в электричке и песни по заказу пассажиров. Что-то вроде «Миленький ты мой» или «Гренаду». Иногда нам заказывали песни на латышском языке.

Я знал по-латышски только песни разухабистого содержания, вроде “Nevienam, nevienam neteikšu, kur šovakar gulēšu es” («Никому, никому не скажу, где я сегодня заночую»), “Iedzersim pa glāzei, kamēr jauni mēs” («Выпьем по стаканчику, пока мы молоды»).

Им научила меня Агита. Еще она водила меня по латышским театрам. Мне очень понравилась пьеса «Дни портных в Силмачи» Рудольфа Блауманиса. Современную постановку в театре «Дайлес» «Мотоцикл» П.Петерсона я, при всей моей любви к Мельпомене, воспринять не мог. Это были жалкие потуги перенести западный модернизм на латышскую почву. Подружка была из филологов и долго рассказывала о трудностях поиска словесных форм. Спорить с представительницей этой профессии я не стал.

Однажды Агита пришла и объявила мне, что уезжает к родственникам в Австралию. Я обиделся на нее за то, что она ничего не сказала ранее, но пожелал счастливого пути. После этого интегрировать меня в латышское общество уже никто не пробовал.


Еще немного о музыке. Один раз мы, руководители нескольких студенческих отрядов, решили отметить завершение строительного сезона, зашли в модный бар в гостинице «Рига». Бар этот завсегдатаи прозвали «Шкаф», поскольку он находился в полуподвальном этаже, не имел окон и был обшит деревянными панелями, как вся советская мебель.

Выпили немного шампанского — и пошли танцевать рок-н-ролл под живую музыку со своими девчонками. Приглашать местных «дам» опасались, поскольку бар был местом работы валютных проституток, обычно ошивавшихся при интуристских гостиницах.

Музыканты играли очень зажигательно, особенно мне понравился большой бородатый и лохматый парень, от души наяривавший на ударной установке. Я спросил у Ани, с которой танцевал: «Кто это так классно лабает?» — «Да это наш преподаватель Ивар Годманис барабанит — бабки заколачивает. Он еще на кокле играть умеет», — с презрительной улыбкой сообщила мне партнерша по танцу.

Аня училась на физмате, была у нас комиссаром отряда и работала наравне с парнями на стройке. Ее презрение к здоровому мужику, который зарабатывает на жизнь игрой на кокле, пока она укладывала бетон из трехтонной бадьи в опалубку, а потом месила его полупудовым вибратором, было понятно.

Еще у меня был музыкальный абонемент, по которому я ежемесячно ходил в филармонию на концерты классической музыки. Перед концертами были небольшие лекции по истории музыки. За три года посещения лектория я неплохо освоился с классическим репертуаром. В Риге в годы моей юности проходили прекрасные фестивали классической музыки, на которые приезжали лучшие дирижеры и исполнители со всего Союза. Еще были всесоюзные фестивали джаза. Делом чести для студентов было посетить все эти музыкальные мероприятия.


Театральное искусство я осваивал несколько иным способом. Друзья познакомили меня с балериной, которую звали Ирина Тимофеева. Я стал ухаживать за ней, ввел в нашу компанию. Большой и чистой любви у нас не сложилось, но Ирина регулярно снабжала меня контрамарками, и я ходил по ним на все спектакли, которые давали в Театре оперы и балета.

Репертуар в театре был обширный, и я посмотрел основную часть мировой классики. Отмечу, что Рижский театр оперы и балета по своим постановкам был в Союзе на третьем месте после московских и ленинградских театров.

Еще в школе я стал рисовать и хотел стать художником. Однако побывав в Эрмитаже и постояв пару часов перед картинами Рафаэля, я понял, что так рисовать не смогу никогда, и свое увлечение живописью забросил. Однако с тех пор всегда старался посмотреть любую художественную выставку.

В мои студенческие годы в Риге была очень богатая выставочная жизнь. Наиболее интересными были ежегодные выставки картин латвийских художников под названием «Осень». Они проходили обычно в пристройке к гостинице «Латвия», что стояла напротив памятника В.Ленину. На этих выставках я иногда находил картины, которые мне очень нравились. Мне хотелось любоваться ими не только во время выставок, но денег на приобретение картин у студента, конечно, не было, да и повесить их особо было негде.

Удивительным образом мои студенческие мечты сбылись в зрелом возрасте. В 90-е годы я стал предпринимателем и начал прилично зарабатывать. Тогда жизнь свела меня со многими художниками, которые по дешевке распродавали свои картины, поскольку системы государственных закупок уже не было. Каждый раз, приходя в мастерскую к какому-нибудь известному мастеру, я находил те картины, которые мне запомнились 20-25 лет тому назад. Я покупал их и таким образом составил даже небольшую коллекцию картин латвийских художников.


Наконец, немного о литературных увлечениях студенческой молодежи. В годы университетской учебы я открыл для себя мир толстых журналов — «Юность», «Наш современник», «Новый мир». В них печатались произведения современных советских авторов. Именно в толстых журналах я впервые прочитал произведения Фёдора Абрамова, Виктора Астафьева, Василия Белова, Юрия Бондарева, Валентина Распутина, Владимира Солоухина, Владимира Чивилихина, Василия Шукшина.

С произведениями современных зарубежных авторов мы знакомились по «Иностранной литературе». Тут можно было найти последние произведения фантастов С.Лема, Р.Шекли, Р.Брэдбери, прочитать роман Кобо Абэ «Человек-ящик» и даже «Мертвую зону» Стивена Кинга.

Мы с нетерпением ждали выпуска заранее анонсированных произведений Джеймса Олдриджа, Райнера Рильке, Германа Канта, Питера Устинова, Джойс Оутс, Фридриха Дюрренматта, Франца Кафки.

Вряд ли об этих авторах слышали даже выпускники современных филологических факультетов. А в наше время если ты не мог высказать собственное мнение о повести Э.Хемингуэя «Старик и море» или о романе Г.Маркеса «Сто лет одиночества», то тебя воспринимали как дубину стоеросовую и могли больше не пригласить в приличную компанию.


Студенческие отряды

Стандартная студенческая стипендия равнялась в то время 40 рублям. Повышенная, полагавшаяся отличникам — 50 рублям. Этого, в принципе, хватало на питание, но для того чтобы одеться, обуться и отдохнуть, студенты обычно подрабатывали. Это были ночные дежурства, работа грузчиком, инкассатором, чернорабочим на стройке.

Я первое время подрабатывал со старостой нашей студенческой группы Владимиром Куликом художником-оформителем в одной военной конторе.

Однажды по заказу военных мы нарисовали большой плакат к празднику Великого Октября. Плакат оказался очень похожим на «Сеятеля», что нарисовали Остап Бендер и Киса Воробьянинов из «Двенадцати стульев» для проведения агитации за государственный трехпроцентный займ. С непыльной работы нас с треском выгнали. Однако жить на что-то надо было.

Каждые летние каникулы большинство мальчишек ездили в студенческие отряды подзаработать. Девчонки ездили больше в поисках романтики. Мне довелось съездить со студенческими отрядами в Астрахань, в Гагарин, в Щецин, в Молдавию, один раз работал на стройке в Риге. Об этом случае я позже расскажу отдельно.

Поскольку я пришел в университет после армии, мне сразу предложили руководить студенческим отрядом. Это было хлопотно, требовалось отвечать за жизнь и работу нескольких десятков, а потом и нескольких сотен человек, но интересно и позволяло немного зарабатывать.

У членов студенческих отрядов была своя форма, значки, нашивки. После работы все собирались у костра петь песни, танцевали под магнитофон, смотрели кинофильмы.

Словом — полная романтика, да еще и платили за это.


Раз, будучи руководителем объединенного рижского студенческого строительного отряда в городе Гагарин, я встречался с матерью первого космонавта — Анной Тимофеевной.

Она была дояркой и по-простому рассказывала, как ее сын рос, учился в школе, потом в военном училище. Юра был, по ее рассказу, простым деревенским парнем, который в силу своих духовных и волевых кадров стал космонавтом. Судя по фильмам и выступлениям, он был от природы очень обаятельным. Своим полетом в космос и человеческим обаянием Юрий Алексеевич Гагарин удерживал вокруг советских ценностей миллионы людей не только в Советском Союзе, но и по всему миру.

Наш студенческий отряд был сформирован из лучших представителей латвийских вузов, и мы занимались строительством жилого дома в Гагарине, поскольку город был объявлен Всесоюзной ударной комсомольской стройкой.

В нашем отряде были и латыши, и русские, которые добровольно захотели поехать на эту стройку. Там я впервые прожил два месяца вместе со студентами-латышами. Все они были такими же советскими людьми, как и мы.

Как руководитель латвийского отряда я организовал для «бойцов» празднование Лиго — с прыганием через костер и распиванием бутылочного пива, хотя в отряде был строгий сухой закон. Решил, что если отмечать праздник, то согласно традициям.

Лиго тогда воспринималось как местный советский праздник, и отмечали его в равной степени и латыши, и русские.

Вообще в город Гагарин приезжали представители всех республик и по субботам и воскресеньям в нем проходили Дни республик. Мы слушали выступления студентов, которые учились на певцов и музыкантов, танцевали вместе танцы разных народов, угощались пловом, кумысом и блюдами всех национальных кухонь, которые сами готовили на месте.

Три года я изучал экономику на дневном отделении университета, а в конце четвертого курса перевелся опять на заочное отделение. Надо было думать о том, как зарабатывать на хлеб насущный — и я стал искать постоянную работу.

 

---

Продолжение следует

---