На конференции организаций российских соотечественников в рижском Доме Москвы я рассказывал об уроках защиты русских школ. Об этом статья.
 
Чего добивались мы, кто противодействовал переводу на латышский язык школ с русским языком обучения? Сохранения и развития в Латвии образования на русском языке. Конкретно — возможности учиться в школе на языке семьи и сохранить унаследованные от советской Латвии школы с обучением на русском языке.
 
Достигнута ли цель? Считаю, что нет, хотя многие уверены в том, что закрепленная в законе возможность учиться на родном языке в средней школе (10-12 классах) в пределах 40% учебных часов была победой, компромиссом, на который пошло правительство под давлением протестных выступлений. Но это не так.
 
Еще в декабре 2002 года, задолго до всех уличных протестов, до первой манифестации, которая состоялась 23 мая 2003 года на Эспланаде, был объявлен проект образца программы среднего образования, допускавший преподавание на русском в объеме до 40%. Работники Министерства образования и сами понимали, что учить в школе «только» на латышском не сумеют, и потому еще в 2001 году при министре Грейшкалнсе начали разработку новой системы образования национальных меньшинств.
 
Министр образования Шадурскис, придя в министерство в ноябре 2002 года, уже застал результат работы над образцом программы среднего образования. Сорок процентов на языке национального меньшинства, остальные на латышском — было его предложением, которое он проводил вплоть до марта 2004 года, когда перестал быть министром.
 
Действительным же достижением общественного движения стали два результата: концентрация общественного внимания на факте латышизации школ и мобилизация сторонников обучения на русском языке.

 
Почему не были достигнуты цели?
 
Первый урок — не удалось заручиться поддержкой латышского населения. Больше того, не удалось даже добиться расположения большинства латышского населения.
 
Причину вижу в том, что многие активисты и руководители русского движения не только не пытались последовательно объяснять латышскому обществу, за что выступают и почему, но даже не осознавали необходимости и не испытывали потребности этим заниматься. Вся энергия организованного движения была направлена на протест, на демонстрацию мощности движения и оказание давления на правительство.
 
Не было понято, что между политиками, переводившими школы на латышский, и избирателями, которые подняли политиков во власть, есть разница. Большинство лидеров русского движения отказывались признавать тот очевидный каждому латышу факт, что восстановленная Латвийская Республика есть государство победившей революции, в которой движущей силой был рост национального самосознания латышей. Латыши считают это государство личным достижением, отождествляют себя с государством, и нападки на государство воспринимают всегда с подозрением как покушение на свое сокровенное.
 
Потому диалог был необходим. Диалог не столько с государственными учреждениями, а в первую очередь, диалог с латышским гражданским обществом. Если он и был, то как эпизод всей работы и ценой огромных усилий.
 
Примером той работы назову организованное ЛАШОРом обращение латвийской интеллигенции к руководству страны в июне 2004 года. Подписавшие письмо предлагали отказаться от языковых пропорций и дать школам больше свободы в выборе методов освоения латышского языка, наделив их большей ответственностью за конечный результат — знание латышского языка выпускниками.
 
Второй урок — недопустимая политизация требований. Выдвинутые съездом защитников русских школ требование второго государственного языка — русского, и требование нулевого гражданства оттеснили на задний план основное требование — учиться на родном языке.
 
Конечно же, оба политические требования справедливы и выдвигаться должны. Но в Латвии для многих единственность государственного языка по-прежнему есть синоним независимости. Потому в отсутствие диалога с гражданским обществом эти требования, выставленные наспех, окончательно убедили латышского обывателя, что защитники русских школ против него.
 
Третий урок в том, что отвергая, надо предлагать взамен. Ошибкой был лозунг, которым до сих пор многие гордятся: «Реформе — нет!». Казалось бы, простые и ясные слова. Но в них огромный скрытый смысл. Мы заявили этими двумя словами, что мы — против реформ, мы против изменений, мы антиреформаторы. То есть мы за все старое, мы против движения.
 
Большего того, этот хлесткий лозунг был понят даже нашими руководителями буквально. На одном из заседаний штаба защиты русских школ я услышал от поныне авторитетного политика: «Мы выучим их язык, но пусть оставят наши школы в покое».
 
Между тем в постсоветской Латвии, отделившейся от российской системы образования, реформирование было необходимо как воздух, но другое. Должны были быть лозунги с другим смыслом — нам не эта реформа нужна, а другая; мы за другую реформу!
 
И предложения других реформ тогда были сделаны, и до сих пор они в силе.
 
Четвертый урок в том, что поспешность протестного порыва может быть вредной. Стремительный протест действует, если охватывает всех. Радикальный протест, оторвавшийся от широкой поддержки, обречен на изоляцию.
 
Победу надо готовить, а защитники русских школ хотели сделать все сразу и быстро, в полгода, в год. За этим было непонимание глубины произошедших в стране изменений, стоявших в основе перевода школ на латышский, непонимание прочности социальной поддержки этих изменений, даже, если они были несправедливы и недемократичны.
 
Латвийская государственная элита переводит школы с русским языком обучения на латышский язык, опираясь на ксенофобию, распространенную среди части латышей. Чтобы преодолеть ее нужно устранять причины подозрений и предубеждений, которые по-прежнему сильны, и нужно помочь каждому в Латвии понять простую вещь: русский хочет того же, чего хочет латыш — учить своих детей на языке семьи. И в этом нет никому угрозы.
 
Мы, русскоязычные жители Латвии — часть Латвии. Это наша страна. В ней будущее наших детей и внуков. При этом у нас могут быть две родины: Латвия и Россия, Латвия и Украина, Латвия и Израиль — этот ряд можно продолжить.
 
Успех разговора с латышами зависит прежде всего от того, каковы наши претензии к латвийскому государству. Да, оно ущербно. Оно ограничивает применение и воспроизводство русского языка, на котором говорят в семьях 36 процентов ее жителей. Оно не допускает до власти без малого триста тысяч неграждан. Оно проводит неолиберальную экономическую политику, загнавшую людей в нищету, депрессию, эмиграцию и вывело нас на третье место в Европейском союзе по числу самоубийств на сто тысяч человек населения. Но при всем этом позоре Латвия — свободная и демократическая страна, а не фашистский питомник.
 
Другое отношение к государству неизбежно оттолкнет от нас латышей, изолирует всех, кто выступает за русскую школу, и усилит влияние как раз тех политиков, кто ее изводит. И это главный урок.