Окончание. Начало – здесь
 
 
Я должна с сожалением отметить, что в молодости по собственному легкомыслию мало интересовалась историей своей семьи, я слишком занята была своими делами — учебой в университете, романами, свиданиями и в юности стала мало уделять внимания маме, о чем сейчас очень жалею. А когда мне захотелось узнать побольше, у мамы уже память была не та, она многое путала, события, имена, даты ускользали из ее памяти.
 
Старший брат, переехав в Лудзу после демобилизации, стал интересоватьтся, с какого же времени наша семья живет в Латгалии, но в церковных книгах нашел только упоминание о крещении прабабушки Цецилии в 1860 году. Более ранних сведений нет.
 
Как много я пропустила в своей жизни! А оказалось, что в моей семье были достаточно интересные личности. Даже то, что мама рассказывала о своем отце, я и то пропустила. Он умер в начале декабря 1938 года, в год, когда я родилась. Мама говорила, что он увлекался чернокнижием, объездил всю Россию вплоть до Дальнего Востока еще в те времена, когда Латвия входила в состав Российской империи, очень много знал и читал.
 
 
Латгальский акцент
 
Итак, переехали мы в Ригу, старшие брат и сестра остались у бабушки заканчивать седьмой и пятый классы соответственно.Это был март 1948 года, я ходила в третий класс. Мамина сестра с мужем и детьми переселились из Шейман-муйжи на улицу Ливану в маленький частный четырехквартирный домик без всяких удобств. Нашлась и для нас в этом доме квартирка — комната и кухня. Бабушка Мария Ивановна ушла жить к своему младшему сыну Яну, обосновавшемуся в Риге в 30-е годы..
 
Я пошла учиться в 6-ю железнодорожную школу на углу улиц Стахановиешу и Маскавас. В классе были только девочки, тогда еще в некоторых школах было раздельное обучение. Девочки были в основном офицерскими дочерьми, их привозили из Румбулы утром автобусом, а вечером увозили домой. Прекрасно одетые, в дорогой обуви и тут я — в пальто, сшитом из одеяла, в странной обуви, простроченной мамой из двойных слоев грубого полотна с ватой посредине, с галошами. Это я теперь понимаю, что обувь была странной, а тагда — и такая сойдет, было бы тепло.
 
И все бы ничего, если бы не одно обстоятельство: когда я выходила отвечать к доске, класс умирал со смеху. Училась я хорошо, но выговор! Латгальский акцент, некоторые слова я выговаривала то ли на польском языке — бабушка с материной стороны была полька — то ли на белорусском языке, который неизвестно откуда появился в нашей латгальской глубинке. Например, я долгое время говорила «филижанка» вместо «чашка, кружка», «сукенка» вместо «платье», неправильно ставила многие ударения в словах, в Латгалии все так говорили, даже некоторые учителя, и никого это не раздражало. Мама до конца своей жизни так и не научилась правильно говорить по-русски, хотя она долгое время, еще до замужества, жила в прислугах в Риге и в Курземе, правда, там она говорила по-латышски.
 
Впрочем, «неизвестно откуда появился белорусский язык» я написала не совсем правильно. Как-то я прочитала книгу Марии Красавицкой «Снимки для семейного альбома», она очень верно написала о Латгалии, о том, что там было настоящее смешение конфессий и языков — католики и православные, староверы и баптисты, сказывалось и влияние ближних соседей — России, Белоруссии и Польши. Так что неудивительно, что там говорили на ломаном польском, русском, латышском. Моя прабабушка Цецилия, я ее немного помню, всю жизнь говорила только по-польски.
 
Я же была девочка самолюбивая и поставила себе цель — до конца учебного года научиться правильно говорить. Я много читала, недалеко от нашего дома была приличная библиотека, я там брала книги. Слушала радио, у нас была радиоточка, причем, слушала все подряд, только бы научиться правильному произношению. И добилась своего: к концу учебного года я говорила вполне прилично.
 
Мама начала работать на заводе «Сарканайс квадратс», мазала клеем резиновую обувь, работа достаточно тяжелая. Заготовки подавались надетыми на тяжелые деревянные колодки, кроме того, воздух в цехе был ужасный, я однажды была в ее цехе, выдавали какие-то подарки, так потом долго не могла отойти от этого запаха. Даже молоко, которое мама получала «за вредность» и приносила нам, пахло резиной. Тяжело было, но я не жалуюсь и не хочу вызывать никому не нужное сочувствие, потому что у нас было главное — вера и надежда на лучшее будущее.
 
А в действительности было так: прихожу из школы, есть нечего совершенно, надо ждать, пока придет мама и что-нибудь принесет. Однажды смотрю: бегает по двору маленькая дочь маминой сестры, в ее руках что-то белое и она время от времени это «что-то» облизывает. Я вышла посмотреть, оказалось, что у нее в руках кусочек маргарина, а у меня был небольшой кусочек хлеба. Мы скооперировались и сделали себя небольшие бутерброды, только вместо масла был маргарин.
 
Когда старшему брату исполнилось 14 или 15 лет, он поступил в ремесленное училище, там все же было какое-никакое питание и форменная одежда. Сестра после семилетки поступила в Рижский строительный техникум, на отделение стальконструкций, получала небольшую стипендию, стало чуть полегче.
 
 
Учительница
 
Я окончила среднюю школу в 1955 году и поступила в Рижский педагогический институт на отделение английского языка и литературы. В том же году сестра окончила техникум и поскольку техникум был во всесоюзном подчинении, она получила направление в город Бердянск (тогда Осипенко) прорабом на строительство завода «Азовкабель». Как уж приходилось 19-летней девушке на стройке, можно только догадываться, сестра никогда не жаловалась. Она жила в общежитии ИТР, летом я ездила к ней на каникулы.
 
В 1958 году пединститут слили с университетом, и я стала студенткой университета. Мы по-прежнему продолжали жить в маленькой квартирке на ул. Ливану. В том же году руководство отделения обратилось к студентам последних курсов факультета с просьбой поехать поработать в некоторые школы в районах, где катастрофически нехватало учителей английского языка, предложили несколько школ. Я хорошо училась, прошла уже педагогическую практику в 35-й школе города Риги и решилась поехать в Валмиеру в русскую школу.
 
Кроме долга, мною руководило еще желание как-то переменить обстановку. Сейчас стыдно признаться, но из песни слов не выкинешь. В университете часто устраивали вечера, приглашались курсанты летного училища, что на ул.Ломоносова, они тоже приглашали нас на свои вечера. Когда кто-то из курсантов провожал меня домой, я никогда не разрешала провожать меня до самого дома: мне было стыдно за покосившийся домик, в котором я жила, за маленькие оконца, за колодец с журавлем — были еще такие в Риге — во дворе. Можно подумать, что все курсанты были аристократами по происхождению и жили в замках!
 
Я согласилась поехать в Валмиеру. Моя подруга по университету Инна обещала записывать все значимые лекции под копирку для меня и свято выполнила свое обещание! Приехала я в школу ко второй четверти. Мне сразу же дали классное руководство пятым классом и все уроки английского языка. В пятом классе я все начинала сначала, но когда я пришла в старшие классы, я была в панике. Многие ученики не только не умели читать и писать, они даже не знали английского алфавита!
 
До моего приезда преподавать английский приезжала учительница из школы в Коцени, где она работала постоянно. Приезжала не каждый день, она совершенно не была заинтересована в этом совместительстве. Благодарение Богу, группы были небольшие — 10-12 человек, так как класс делился на немецкую и английскую группы, с дисциплиной у меня не было никаких проблем, так что все вроде выглядело не так мрачно, как мне поквзвлось вначале.
 
Учительский коллектив поначалу встретил меня весьма настороженно. Я приехала после лета, проведенного в Бердянске, загорелая, яркая, с модной прической, носила яркие блузки и свитера, на каблуках-«гвоздиках», мода на которые еще не дошла до Валмиеры, а в учительской преобладали темные халаты с белыми воротничками. Короче, я не соответствовала учительскому стандарту. Ко мне на уроки зачастили представители из районо, видимо, кто-то жаловался на меня. Но постепенно все сгладилось. Я старалась держаться скромно.
 
Кроме того, до второй четверти еше не могли «утрясти» расписание уроков, никто из учителей не хотел соглашаться, если в расписании ставили первый и третий уроки или второй и пятый, «окон» не любил никто. Мне же было все равно, дома никто не ждал, я жила в интернате в комнате вместе с другой учительницей, питалась за небольшую плату в школьной столовой, в школе была занята с утра до вечера — мой класс учился во вторую смену, а большая часть уроков приходилась на первую половину дня. Я была занята до предела: как и всем молодым учителям, не связанным семьей, меня сразу же загрузили общественной работой: я была агитатором, работала в военкомате, где проводила экзамены с призывниками, не имевшими какого-либо свидетельства об образовании, а таких в окрестностях Валмиеры было много, вела группу английского языка по просьбе офицеров расквартированной в Валмиере воинской части.
 
По субботам уроков у меня не было, я ездила в Ригу, ходила в университет, получала у Инны копии лекций да еще успевала сшить себе какой-нибудь новый наряд. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что не стоило мне менять наряды каждую неделю, но мне не было и двадцати лет и так хотелось принарядиться после нищего детства и юности, тем более, что возможность была: я работала, и мои 85 рублей были тогда деньгами!
 
Мама работала, покупала мне в Риге что-нибудь дефицитное, я шила, это единственное, что я переняла у мамы. Сестра время от времени присылала мне что-нибудь, она по тем временам зарабатывала уже достаточно хорошо и знала мою любовь к нарядам, сама же она была достаточно равнодушна к этому. Старший брат не помогал нам — да и нужды не было — он к тому времени отслужил уже в армии, был женат, его жена с маленьким рабенком жила в Домодедове и работала на заводе стальконструкций, поскольку тоже окончила строительный техникум в Риге, она жила у нас, пока муж служил. Брат после службы учился в Москве в военном училище имени Верховного Совета, был «кремлевским курсантом».
 

Инна
 
В 1960 году я вышла замуж за жителя Валмиеры, но муж вскоре был направлен в Ригу после окончания технического училища. Я могла бы тоже вернуться в Ригу под этим предлогом, поскольку я уже ждала рабенка, но не могла я оставить детей в середине года, хотя чувствовала я себя очень плохо, у меня был тяжелейший токсикоз и утром я не могла подняться с постели, и даже иногда посреди урока вынуждена была извиниться и бежать в туалет. Учителя мне очень сочувствовали, приносили соленые огурцы, грибы.
 
И вдруг где-то в конце декабря 1960 года ко мне в школу пришла жена одного из офицеров воинской части, расквартированной в Валмиере, учительница английского языка, но пока еще не работавшая ни дня по специальности. Оказалось, что даже школьную практику она не проходила, была в декретном отпуске. Она слезно просила меня дать ей хотя бы 6 уроков, чтобы не терять стажа и навыков, тем более, что русская школа в Валмиере была одна, а в латышской она работать не могла, не знала языка, естественно. Я сказала, что готова отдать ей все уроки. Не скажу, чтобы я уезжала оттуда с легким сердцем, но я понимала, что рано или поздно это придется сделать. Я даже не могла поработать хоть немного вместе с ней, так как начинались зимние каникулы.
 
Приехала домой, снова начала посещать университет, оказалось, что я почти ничего не упустила, в основном благодаря Инне.
 
В июне мне пришлось лечь в больницу, где и провела почти два месяца. Государственные экзамены я не могла сдавать, 28 июля 1961 года у меня родилась дочь Инна.
 
Мы по-прежнему жили в однокомнатной квартирке на улице Ливану, кое-как размещались, муж тоже перебрался из общежития с ул. Унияс к нам.
 
В конце августа ко мне домой пришла учительница латышского языка из школы-семилетки, где я в свое время училась. Она жила поблизости, на ул.Ритупес, мы иногда встречались на улице, она знала, где я живу. Она сказала, чтобы я пришла в школу поговорить с директором, что классы теперь делятся на группы по изучению языков, и им срочно нужны учителя английского языка. Она сказала еще, что учительница английского языка Серафима Борисовна помнит меня и дала самые лучшие рекомендации. Она уже обрисовала директору мое положение, и та обещала, что составит для меня самое удобное расписание, чтобы я могла попеременно с мамой, мужем и братом решить проблему с уходом за ребенком, а дочери не было еще и двух месяцев!
 
Я сходила в школу, директор обещала принять меня при условии, что в университете мне дадут справку о том, что у меня академический отпуск по уходу за ребенком, а после сдачи госэкзаменов мне выдадут свободный диплом.
 
Я пошла в канцелярию университета, у секретаря в кабинете сидел мужчина и листал какие-то документы. Секретарь вышла напечатать мне справку, мужчина разговорился со мной и узнав, что я знаю английский и латышский языки, буквально взял меня за руку и повел в «угловой дом» на ул. Фр.Энгельса (Стабу), 61. Попросил меня написать биографию, заполнить анкету и пройти медкомиссию, о дальнейшем меня известят. Я зашла в школу, поблагодарила, извинилась. Дома посоветовалась с родными и решила соглашаться. Мое оформление прошло на удивление быстро: 18 сентября я начала работать в КГБ при СМ ЛССР.
 
Но это уже совсем другая история.
 

*  *  *
 
Как мы прожили этот год! Крутились, как белка в колесе, подменяя друг друга. Слава Богу, мужу дали отсрочку от призыва в армию, график работы у него был свободный, он должен был устранять неполадки в системе электропередачи на своем участке и если таковых не было, мог приезжать домой, только звонить на работу каждые полчаса-час. Положение осложнялось еще тем, что телефона у нас, конечно, не было, и он бегал звонить в ближайшее общежитие. Брат и мама работали посменно. Через год мама ушла на пенсию, муж ушел в армию.
 
Что касается брата, то лет до двадцати ему постоянно делали пластические операции, в последний раз он лежал в госпитале на Брасе и поскольку муж и мама работали, а я ждала ребенка, то приходить к нему в госпиталь приходилось мне. В палате было человек 10, один другого «краше» после пластических операций. Я входила, стараясь не смотреть по сторонам, брат понимал, что мне нежелательно в моем положении видеть все это, говорил: «Я знаю, что тебе лучше не ходить сюда, не приходи больше», а когда я собиралась уходить, брал меня за руку: «А ты завтра придешь?» Что было делать, приходила.
 
После какой-то очередной операции, он мне сказал: «Если вы еще раз положите меня в больницу, я повешусь. Я уже эти белые халаты видеть не могу! Проживу таким, какой есть». Ну что же, живет! Живет вместе со мной и моей дочерью, проработал на ВЭФе 29 лет, получает пенсию — 60 латов. Мама перед смертью просила меня не оставлять его, и я, разумеется, никогда его не оставлю.
 
В 1962 году я сдала госэкзамены и получила диплом.
 
Муж отслужил в армии, стал плавать в Тралфлоте, но в 1971 году мы разошлись, мужу не нравилась моя работа — в том смысле, что мне могли позвонить в любое время и вызвать на работу, к тому времени мне уже дали две комнаты в коммунальной квартире, и соседи, две немолодые сестры, относились ко мне не совсем лояльно, после возвращения мужа из рейса могли наговорить обо мне много плохого, Бог им судья, их уже нет на свете.
 
Кроме всего прочего, я была старше мужа на полтора года, я думала, что это тоже тяготит его, но вскоре после нашего развода он женился на женщине, которая была старше его на 8 лет. Оказалось, что она работала буфетчицей на том же судне, на котором плавал он. Она сразу же обменяла свою комнату в Риге на квартиру в ее родном городе Перми и увезла его туда, я предполагаю, что она боялась, как бы он не вернулся ко мне. Платил исправно алименты на дочь, пару раз давал о себе знать, приезжал в Ригу, но сейчас уже много лет я ничего о нем не знаю, да и не хочу, честно говоря.
 
Брат получил двухкомнатную квартиру от ВЭФа в Пурвциемсе, спасибо директору завода Олегу Константиновичу Леневу, он помог, да будет земля ему пухом!
 
Я получила однокомнатную в Кенгарагсе, а потом мы поменяли две квартиры на 3,5-комнатную квартиру в центре, где и живем сейчас. Дочь окончила университет, факультет французского языка, занимается переводами по договорам.
 
В декабре 1986 года я ушла на пенсию в звании капитана, работала заведующей отделом кадров в ЦПКТБ «Запрыбы», а после провозглашения независимости ушла оттуда, с моей биографией я, разумеется, элемент нежелательный ни в каких государственных структурах, да и возраст!
 
 
Путч
 
О путче в Москве я узнала рано утром, собираясь на работу, сидела у зеркала, красила глаза и слушала радиостанцию «Маяк». И вдруг слышу такое! У меня даже руки задрожали, глаза пришлось перекрашивать. Обычно на работу я приходила очень рано, по дороге покупала много газет и читала их. Примерно в половине девятого позвонил директор ЦПКТБ: «Зайдите!» Зашла, он мне говорит, что надо пройти по отделам, посмотреть, какое настроение у людей.
 
С нами вместе пошел главный инженер, до этого он длительное время находился в командировке в Африке и был не совсем в курсе событий в ЦПКТБ. Зашли в один из отделов, в углу железная дверь и тут главный инженер говорит: «А тут раньше было оружие для гражданской обороны». Заведующий отделом ответил, что оружие давно сдано в районный штвб ГО. На том дело и кончилось, настроение у всех вроде спокойное. Пришла моя инспектор по кадрам Таня: «Слышали?!»
 
Посидели, поразмышляли над тем, чем это все может кончиться. Муж Тани — офицер, служил в Болдерае, и ее беспокойство было понятно — как-то поведет себя армия, тем более, что Таня рассказала: на мосту стоят танки. Через несколько дней, когда путч провалился, ко мне пришли две девочки, сотрудницы одного из отделов и рассказали мне, что в отделе было общее собрание, велось на латышском языке, и они половину не поняли, но главное уловили: готовится письмо в прокуратуру о том, что директор ЦПКТБ и заведующая отделом кадров в день путча искали оружие.
 
О путче. Я пережила четверых председателей КГБ — Веверс, Авдюкевич, Пуго, Йохансон. Конечно, ни с кем из них я не была лично знакома при моем звании и при моей должности, но одно время я была секретарем партийной организации отдела и меня иногда приглашали на заседания парткома. А с Пуго у меня лично связан достаточно комический эпизод. Перед 1 Мая в нашем внутреннем дворике проводилось что-то вроде смотра тех сотрудников, кто направлялся на охрану трибуны.
 
Мы на своем втором этаже, конечно, прилипли к окнам — ребята все стройные, красивые, в мундирах, в белых перчатках, интересно же! Начальники отделов поочередно докладывают Пуго: сколько человек выделяет отдел и т.д. Докладывает начальник нашего отдела и вдруг мы слышим слова Пуго: «А что это твои бабы окна облепили? Делать нечего?» Мы, конечно, врассыпную, уселись на свои места и ждем грозы. И гроза не замедлила явиться!
 
Влетает наш начальник — и прямо ко мне, я секретарь парторганизации. Громы и молнии посыпались на мою бедную головушку! Я подождала, пока он немного утихнет, и говорю: «Успокойтесь! Ну что тут особенного? Женщинам всегда были интересны мужчины в военной форме. Помните у классика, как встречали мужчин с войны 1912 года? «Кричали женщины «ура» и в воздух чепчики бросали». Мы не кричали и не бросали, просто смотрели. А вот более современное: «И стояли барышни у обочины. Им солдаты нравились очень-очень». Он рассмеялся и ушел.
 
По отзывам людей, хорошо знавших Пуго по комсомольской и партийной работе, он был человеком, никогда и ничего не предпринимавшим на свой страх и риск, по любому мало-мальски значительному вопросу он советовался с вышестоящими органами. И вряд ли в Москве он принял такое судьбоносное решение, не заручившись чьим-то согласием.
 
Но это, конечно, мое личное мнение. Ни с кем и никогда я эту тему не обсуждала.
 
 
Через некоторое время мне позвонил один из моих бывших коллег и посоветовал забрать из нашей поликлиники медицинскую карту, что я и сделала. Как потом мне рассказывали, вскоре в поликлинику явились вооруженные люди, удалили всех работников регистратуры и что уж они там делали, неизвестно. Через несколько лет, когда я уже работала в частной судовой компании, моя бывшая коллега принесла листок из бюллетеня. Кем он был издан, мы не смогли определить, но там были имена и краткие характеристики людей, работаших в КГБ и в высшем военном руководстве. Моей фамилии там не было.
 
Что касается сотрудников КГБ, то некоторые имена привели нас в недоумение, все-такие почти все фамилии были на слуху, то на партийных собрниях мы их слышали, то в приказах отмечали. Мы пришли к выводу, что списки были взяты из регистратуры поликлиники: как и во всех ведомственных лечебных учреждениях там лечились не только сотрудники, но и дети, и тещи, и другие родственники, знакомые, знакомые знакомых и так далее, в этом я неоднократно убеждалась, когда приходилось лежать в нашей больнице вместе с таким контингентом.
 
 
Мне снится Латгалия
 
Что было еще после провали путча и объявления независимости?
 
 Работала исполнительным директором в одной частной судовой и фрахтовой компании. Но «директор» — это только название, на самом деле я вела переговоры с иностранными компаниями, рассылала деловые факсы и телексы, выполняла различные поручения директора, а общем — девочка на побегушках. Через четыре года почувствовала, что пора уходить, я уже не тяну тот напряженный режим, в котором приходилось работать.
 
Директор — прекраснейший человек, он помог мне материально, когда умерли мама и старший брат, и вообще помогал во многом, делал дорогие подарки, но он был очень молод и не мог понять, что работать в таком режиме я уже не могу.
 
Сейчас время от времени я тоже беру переводы, но после работы у компьютера стала слепнуть, поэтому стараюсь проводить у компьютера как можно меньше времени.
 
Одно заботит: квартплата и прочие расходы неуклонно растут, а мы живем в денационализированном доме, пока что хозяин хорошо к нам относится, но он человек в возрасте, а придут наследники? Как они к нам отнесутся? И что будет с братом и дочерью, если меня не станет? У меня, по крайней мере, довольно приличная российская пенсия, и латвийскую я тоже получаю, поскольку отработала после демобилизации 12 лет.
 
Впрочем, учитывая природные и политические катаклизмы, посещающие нашу старушку Землю, стоит ли загадывать дальше? Под старость я стала фаталисткой, все равно ничего не получается так, как ты планируешь.
 
Сестра так и осталась на юге — Бердянск, Керчь, Симферополь, Севастополь, опять Симферополь, сейчас она живет в Симферополе, получает пенсию, но продолжает работать плановиком в строительном управлении. У нее двое сыновей, внуки. Последний раз она приезжала в Ригу на похороны мамы, а на похороны брата уже не приехала. Слишком тяжело далась ей эта поездка: сначала не выдавали визу в Киеве, в посольстве был выходной день, а на обратном пути ее высадили из поезда в Вильнюсе, оказалось, что за неделю, что она провела в Риге, было принято решение об оформлении возвратной визы, и она просидела в Вильнюсе двое суток.
 
 
И последнее: я очень люблю Латгалию и если бы это было возможно и если бы у меня было много денег, построила бы дом на Дубовой Горе и жила бы там. Но это практически невозможно еще и по той причине, что я ничего не умею делать на земле, я живу в городе с девяти лет, у меня никогда не было дачи, дочь и брат мне тоже не помощники, а на Дубовой Горе, говорил старший брат — а он был там последним, — все заросло бурьяном, и добраться туда без машины невозможно, а у меня ее нет.
 
А так хотелось бы еще раз перед возможным уходом посмотреть с высокой горы на открывающуюся панораму, которую я не могу ни с чем сравнить и которая мне даже во сне снится. До сих пор!