Лучше увидеть среди города царствующую турецкую чалму, чем латинскую тиару, — Лука Нотара, последний визатийский мегадука.

Мы, азиаты, должны держаться вместе, — Иосиф Сталин — министру иностранных дел Японии Ёсукэ Мацуоке.

Собственно, таких больших альтернатив две — либо мы Рим, либо мы Орда. Главный конкурент концепции Рима — это концепция Орды. Но с Ордой есть вот какая проблема. Видите ли, весь мир последние 500 лет учили хотеть быть похожими на белых людей — носить пиджак с галстуком, вести европейский образ жизни... Нет в мире тех, кто хотел бы быть похожим на китайца, на араба, не будучи китайцем или арабом... Поэтому... провозглашая себя Римом, мы, наоборот, увеличиваем свою гравитацию, нежели уменьшаем.

Но и с концепцией Третьего Рима тоже не без проблем. Когда мы говорим «весь мир хочет быть похожим на белых людей», то мы понимаем, на кого именно он хочет быть похожим — на западных европейцев: англичан, французов, голландцев и прочих шведов. Ну и на североамериканцев, само собой. То есть «белые люди» это даже не столько Европа вообще, сколько Евроатлантика, Запад. Даже Восточная Европа — поляки, словаки и болгары с румынами — числятся европейцами второго или третьего сорта и образцом европейскости и предметом для подражания точно не являются. А уж русские таковыми не являются тем паче.

И для того, чтобы убедить «весь мир», что именно Россия это настоящая Европа, для этого мало сильно постараться. Для этого нужно ещё и обладать инструментами убеждения, каковыми в нашем информационном мире являются СМИ. А здесь сильными позициями Россия похвастаться не может. Да, говорят, есть хороший канал RT. Не знаю, не смотрел. Но как бы он ни был хорош, он капля в море на глобальном рынке СМИ. Повестку на этом рынке задают те самые «западные партнёры». Задают они её давно, систематически и со знанием дела — это они хорошо умеют. 

Вот, к примеру, карта «степеней европейскости» из французского учебника даже Турция и Азербайджан поданы здесь, как «более европейские», чем Россия.

 
Понятно, что представления об окружающем мире «мировая общественность» черпает не только из учебников. Общий фон, задаваемый западным масс-культом, имеет здесь явно бóльшее значение.

В своё время одна шведская политикесса прославилась заявлением, что русские — не белые.


А сын трехкратной олимпийской чемпионки Ирины Родниной Александр Зайцев вспоминает о таком эпизоде из своей американской жизни:

Я познакомился с одним мальчиком, он был чуть ли не единственный черный у нас в горах. Оказалось, что он и его брат, они оба в банде состояли. Причем брат был там высокопоставленным товарищем. Когда привозил своих друзей, было видно, что у них пистолеты за пазухой. Как-то он позвал к себе в гости, там был полный дом одних черных, у всех — пистолеты. Заходим, главарь кричит: «О, привет, белый!».  Я в ответ: «Привет, нигер!» Все вокруг набычились, говорят ему, мол, как ты разрешил какому-то белому тебя так назвать? А он: «Это не белый, это русский!» Поэтому не засчитали за оскорбление».

Маша Бутина с её двухлетним опытом американского ГУЛАГа также утверждает, что тамошний афроамериканский и прочий «цветной» контингент уверен в том, что русские к «белым» не относятся. Правда это их мнение скорее комплиментарно для нас, потому что «небелые» для них значит в каком-то смысле «свои». И для нас это повод задуматься: а стоит ли нам вообще так уж стремиться попасть в эти самые пресловутые «белые люди»?

Хотя ведь даже и на внутрироссийском инфорынке основную повестку определяют далеко не только российские акторы: главные сетевые платформы принадлежат всё тем же «западным партнёрам». И в массовом сознании россиян доминирует то же представление: «Россия — не Европа». Причём, чем моложе аудитория, то есть, чем больше она подвержена влиянию интернет-ресурсов, тем сторонников этого мнения больше.
 
То есть представление «Россия — не Европа» доминирует и в мире, и в самой России, и способов переломить эту глобальную убеждённость ни в ближайшей, ни в среднесрочной перспективе нет. Разве что сами хозяева глобальных СМИ вдруг резко изменят свою позицию и решат убеждать мировое общественное мнение в обратном, шансы на что тоже практически равны нулю.

И это не единственная проблема с повесткой «быть Европой». Ведь Россия состоит не из одних русских, но и из тех народов, которых при всём желании никак к европейцам не причислишь: «…тунгус, и друг степей калмык». Провозглашение себя Римом, носителем универсальных и общеобязательных ценностей, означает, что их придётся навязывать своим «внутренним азиатам», ломая их «неправильные» ценности через колено. И не надо быть Нострадамусом, чтобы предсказать, что восторга это ни у тунгусов, ни у калмыков не вызовет. Зато вызовет восторг у условного «госдепа», который сделает всё, чтобы разжечь возникшие у наших «азиатов» обиды и направить их гнев против русских — натравливать туземцев друг на друга «госдеп» прекрасно умеет. Ведь какими бы «европейцами» мы себя ни воображали, для госдепа мы были и остаёмся туземцами. И пойдёт такое кровопролитие, что распад СССР покажется детской игрой. Но даже если их «успехи» в этом деле окажутся более скромными, единству и силе России это точно не поспособствует.

Нетрудно заметить, что альтернативный концепт «Россия — наследница Орды» ничего подобного не предполагает: он не требует никакой «перепрошивки» традиционного сознания наших «внутренних азиатов», никакой ломки их ценностного уклада. Напротив, если все мы вышли из одной Орды, то мы — братья, и ценности у нас общие. А значит, не возникает и предпосылок к внутреннему расколу государства и межнациональным конфликтам по линии «правильные европейцы vs. неправильные азиаты».

И последний вопрос: а каково конкретное содержание той европейскости, которую будет воплощать Россия? Если воспримет концепцию «мы — Европа».
 
В российском экспертном сообществе сейчас популярна точка зрения о существовании двух Европ: теперешней, сошедшей с ума на почве всех этих их «мультигендеров», борьбы за права ёжиков в лесу и кораллов в океане, и некой, существовавшей вот ещё совсем недавно «традиционной» Европы с семейными ценностями, честным бизнесом, «священной частной собственностью» и т.д. Ну той, в которую элиты постсоветских стран так хотели попасть, но «западные партнёры обманули», не взяли.

Если мы посмотрим, как себя в ценностном и идеологическом плане презентовала Европа всему миру на протяжении нескольких последних столетий, то это, прежде всего, либерализм, ставящий во главу угла отнюдь не семью, не нацию или религиозную общину, и вообще не права любых коллективных сообществ, а «права человека», то есть свободу отдельно взятого индивида. Главное в либеральной идеологии — обеспечить индивиду право сделать свободный выбор, а какой выбор он сделает — это не так важно. Этот выбор отнюдь не обязательно будет за семейные ценности, с таким же успехом он может быть и против них — главное, чтобы этот выбор был свободным. Можно менять «гендер» хоть трижды в неделю — и всё равно с либеральной точки зрения этот выбор будет легитимным — ведь он сделан «свободно». Подробнее я об этом писал здесь — кому интересно, может почитать.

И ведь не скажешь, что либерализм появился вчера. Напротив, эта идеология имеет вполне почтенный возраст и довольно глубокие исторические корни в Европе. В классическом виде она сформулирована ещё в ХVII веке Джоном Локком и Томасом Гоббсом. В религиозной форме она сложилась ещё раньше, в эпоху Реформации: та же протестантская этика личного спасения и индивидуального мирского успеха. Пуритане и прочие консервативные христианские сектанты бежали в Америку именно потому, что видели в ней новую «землю обетованную», в которой можно будет строить новую жизнь на основе индивидуалистических (читай, либеральных) ценностей. Официальная же англиканская церковь с их точки зрения была ещё слишком коллективистской, слишком нацеленной на общинное в ущерб индивидуальному.

Но в неявном, неотрефлексированном виде протолиберализм существовал ещё раньше: его корни, как неформальной идеологии нарождающегося городского сословия феодальной Европы можно проследить чуть ли не с раннего средневековья. «Городской воздух делает свободным», — так феодальное бюргерство выражало своё превосходство над крестьянством с его, якобы, «рабским духом».

Так что либерализм для Европы и для всего Запада вполне традиционен: там его исповедуют не только «прогрессисты», но и тамошние консерваторы тоже проникнуты либеральным духом. Да, конечно, средневековые европейские бюргеры и христианские фундаменталисты, колонизировавшие Северную Америку, пришли бы в ужас от современных «прогрессивных» гендерных идей, и, попадись им в руки ЛГБТ-активист, они, скорее всего, просто отправили бы его на костёр — пуритане сожгли «ведьм» гораздо больше, чем католическая инквизиция.

Но последовательная реализация либеральной идеи неограниченной индивидуальной свободы неминуемо приводит к признанию легитимности свободной смены пола, или свободного выбора эвтаназии. И если мы сегодня выбираем либерализм в качестве «исконной европейской ценности», то не завтра, так послезавтра мы придём туда же, куда сегодня пришёл Запад. Как сказал Александр Дугин в своём недавнем интервью Такеру Карлсону: либерализм классический времён Джона Локка и современный «гендерно-экологический» активизм — всего лишь разные станции на одной и той же железной дороге, и сегодня либеральный поезд просто подъезжает к конечной остановке.

Так вот, к сожалению, не похоже, чтобы у российских элит здесь было ясное понимание. С одной стороны от Путина мы слышали категорическое «либерализм мёртв». С другой стороны время от времени глава российского государства делает заявления в чисто либеральном духе. К примеру, в октябре прошлого года он заявил о необходимости «развития рынка космических услуг». Вот как он это себе представляет?! Рынок — это же, по-любому, высококонкурентная сфера. А космос — сфера весьма и весьма затратная. Откуда там наберётся столько частных компаний, чтобы они начали друг с дружкой конкурировать? Ведь производители «космических услуг» это не выстроившиеся в ряд бабушки с семечками на базаре, чтобы потребитель ходил между ними и перебирал: это хочу, а это не хочу. Рынок в этой сфере невозможен в принципе. И если даже президент РФ до сих пор не понимает таких элементарных вещей, то нетрудно догадаться, что и среди российских элит эти либеральные предрассудки ещё широко распространены.

Однако всё более заметным становится запрос российских элит на то, что принято называть «консерватизмом», а значит и переориентация с европейских либералов на так называемые консервативные и правые силы в Европе и США. Да, там это мировоззрение давно сосуществует с либеральным. Начало их совместного существования и сотрудничества можно отнести ко временам формирования в Европе устойчивых городских сообществ. Идеологией городского (бюргерского) сословия стало то, что можно назвать протолиберализмом. А современный европейский правый консерватизм восходит к мировоззрению средневекового феодального сословия. И что характерно, идейные и мировоззренческие расхождения никак не мешали феодалам и бюргерам совместно угнетать и эксплуатировать крестьян своей городской округи. Как писал знаменитый французский историк Фернан Бродель [Бродель Ф. Структуры повседневности: Возможное и невозможное / Фернан Бродель // Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV—XVIII вв.: пер. с фр. Л.Е. Куббель. — М.: Прогресс, 1986. — Т. 1. — С. 541]:

Города существовали под знаком не знавшей себе равных свободы; они развивались как автономные миры и по-своему… Города господствовали над своими деревнями, составлявшими для них подлинные колониальные миры задолго до появления самого термина и подвергавшимися соответствующему обращению.

По некоторым современным исследованиям европейских элит власть в Европе с раннего Средневековья и до наших дней продолжает находиться в руках именно аристократических слоёв, и никакие революции, никакие «социальные лифты» тут принципиально ничего не поменяли. Во Флоренции самыми богатыми и влиятельными с ХV века и по сей день остаются несколько семейств. В Англии ключевые позиции во всех областях жизни с Хll века принадлежат нескольким десяткам аристократических кланов.

А если это так, и на протяжении многих веков эти кланы сохраняют силу, богатство и власть, значит с семейными ценностями у них всё в порядке. В отличие от замкнутого на права индивида буржуазно-либерального сознания, мировоззрением европейской аристократии является своеобразный коллективизм. Но этот коллективизм ограничивается только довольно узким кругом членов своего рода или клана. На большие коллективы типа нации или класса солидарность аристократических  кругов никогда не распространялась. Идеологи европейского аристократического сословия вроде барона Эволы даже фашистов презирали за их плебейские устремления уравнять «благородных» и «чернь» в рамках одной нации.

В такой оптике ко всем, кто не относится к узкому кругу «своих», отношение чисто утилитарное: «чернь» нужна только до тех пор, пока от неё можно получить какую-то пользу. Пока разные группировки глобальной элиты конкурировали за мировое влияние, они нуждались в массовых армиях и обслуживающей их большой экономике. Массовое общество для своего воспроизводства требовало опоры на крепкую семью и единство нации.

Но эпоха конкуренции подошла к концу. После краха СССР установилось глобальное доминирование Запада. В этих условиях западным элитам уже не нужно изображать «национальное единение» со своей «чернью». А роботизация, 3D-принтинг и прочие технологические новации отменили нужду в многомиллионных армиях рабочих рук. «Золотой миллиард» с его хвалёным «средним классом» превращается в гигантскую армию лишних ртов. В оптике консервативно-аристократического мировоззрения с его отношением к своим социальным низам, как к скоту в человекоподобном обличье, напрашивается «логичное» решение этой проблемы через сокращение поголовья этого самого «двуногого скота».

Если понимать современную гендерную политику на Западе не как воплощение высоких либеральных идеалов «свободы личности» или «прав меньшинств», а чисто инструментально — как способ сокращения численности «низшего класса», «лишних» людей, «неполноценных», то это будет вполне в духе именно традиционных европейских ценностей — ценностей западной аристократической касты. А вернее, один из таких способов, наряду с более «традиционными», такими, как войны и эпидемии. Эти последние, конечно, имеют, так сказать, естественное происхождение, коренящееся в биофизической и социальной природе человека, и как таковые, являются, даже и не способами, а скорее, факторами уменьшения численности населения. Однако, качественный скачок в технологиях, происходящий на наших глазах, даёт возможность даже естественные и природные факторы, тысячелетиями определявшие жизнь человечества, использовать более целенаправленно и «инструментально», в интересах тех, кто этими технологиями владеет. Та же недавняя эпидемия ковида: излишним будет вдаваться в споры по поводу того, насколько правы те, кто утверждал её искусственный характер. Но то, что ведущие державы мира, США и Китай, обвиняли друг друга именно в этом — в искусственном создании коронавируса — это уже само по себе весьма показательно.

Что уж говорить обо всех этих плясках вокруг так называемого «гендера» и прочей «новой нормальности», которые изначально планировались и раскручивались сознательно и целенаправленно, именно, как инструменты сокращения населения и «мягкого» управления теми, кого найдут нужным до поры не «сокращать». Этим планам предшествовали послевоенные десятилетия «бэби-бума» и бурного экономического развития, названного французами «славным тридцатилетием» (Les Trente Glorieuses). Видимо, где-то к концу 60-х у западных элит возникло ощущение исчерпанности этой модели: экономический и демографический рост стали казаться им создающими слишком большие нагрузку на экологию и проблемы в управлении — растущая масса населения всё больше потребляет, требует новых прав и претендует на всё больший контроль за деятельностью тех самых элит, что последним, понятное дело, совсем не нравилось.

Сдвигу в сознании западных верхов способствовало осознание угроз, которые несёт для них продолжение экономического и демографического роста и понимание ограниченности возможностей «традиционного» способа прекращения роста — войны — в условиях ядерного паритета и угасания боевого духа в населении западных стран. Наукообразное обоснование этому сдвигу дали доклады «Пределы роста» и «Кризис демократии», опубликованные соответственно «Римским клубом» в 1972 году и «Трёхсторонней комиссией» в 1975 году. Впрочем, подобные оправдания были нужны не столько элитам Запада, сколько обслуживающим их интеллектуалам. Внутри же элит Запада перелом наступил вероятно раньше. Об этом можно судить по неожиданным метаморфозам, начавшим происходить в западной масс-культуре где-то в конце 1960-х — начале 1970-х годов.
 
Вот, к примеру, в целом вполне симпатичный и очень неплохо снятый сериал 1973 года. Война в Корее. Американский военный госпиталь. Главные герои — два развесёлых хирурга, которые и на работе и на отдыхе непрерывно острят, хохмят и костерят агрессивную политику США. А в перерывах они перетаскали к себе в палатку всех медсестёр и почти всю женскую часть лагеря. Не будем ханжами: мужчинам в военно-полевых условиях тяжело без женского общества, и эти проблемы решаются по-разному. Но в американском кино 1960-х годов и более раннего времени это никогда не выпячивалось, и внебрачный секс не романтизировался. А тут «свободная любовь» цветёт и пахнет. «Нетрадиционная ориентация» тоже присутствует, но пока подается в чисто комическом ключе: безуспешно добиваясь увольнения из армии, некий капрал-пацифист симулирует сумасшествие, пытаясь убедить своё военное начальство в том, что он ощущает себя женщиной. Понятно, что эпизод, где бравый капрал в розовом платьице с кружавчиками и рюшечками несёт караульную службу, у американского кинозрителя 1970-х годов вызывал приступы гомерического хохота. Но в сегодняшней Америке смеяться над этим уже опасно.

Мы, конечно, пока далеки от этой их «новой нормальности» и можем позволить себе по-прежнему смеяться над «гомофобскими» шуточками из старого американского кино. Однако, с учётом того, какой оборот там приняло сегодня то, что полвека назад выглядело невинной забавой, то это совсем не кажется смешным.

Целенаправленно отключаются социальные и даже биологические инстинкты, обеспечивающие элементарное самовоспроизводство человеческого общества. Так же, как регулируют численность какой-нибудь саранчи, распыляя химикаты, блокирующие способность саранчи к размножению. Только людей кастрируют не химически, а ментально. Хотя и химия тоже в ходу. Показательна недавняя история с Илоном Маском. Вернее, с его сыном. Бывшим сыном. Папаша в свое время дал согласие на то, чтобы его ребёнку химически блокировали нормальное половое созревание, а теперь публично плачется, что он потерял сына, потому что тот к 18 годам «ощущает себя девушкой». Многие из рядовых обывателей, наверно, по-человечески посочувствуют сиротинушке Маску, пожалеют его. Но они-то, «европейские консерваторы», лишены подобных сантиментов в отношении своих бюргеров. А уж к нам и подавно.

Ведь сама эта чудовищная идея, что «поголовье» людей можно регулировать, как насекомых, могла родиться только в условиях глубочайшего отчуждения между социальными верхами и низами. И родилась она именно в среде европейской аристократии, в течение многих веков монополизировавшей власть и превратившейся в закрытую от народа касту. Особенно это характерно для англосаксонских стран. Видимо, этой общностью кастовой психологии и объясняется та быстрота, с которой британцы покорили Индию, легко найдя общий язык с высшими варнами индусов.

Впрочем, эта мысль, скорее всего, родилась не вчера. Просто раньше технические средства не позволяли поставить регулировку «поголовья черни» на поток. А сегодня позволяют. Но само убеждение, что это морально допустимо, происходит именно из тех самых традиционных ценностей европейской аристократии. Сегодня её идеологи вроде Юваля Харари и Клауса Шваба уже не стесняясь, открыто говорят о чаемом ими «антропологическом переходе», под которым они подразумевают такую глобальную трансформацию, когда социальные верхи и низы станут различаться даже не как две разные расы, а как два биологических вида.

Мы, конечно, можем утешаться тем, что у нас нет социальной основы для восприятия «европейских консервативных ценностей» во всей их красе. Ведь тем социальным слоям, которые могли стать аналогом европейской аристократии — боярству, дворянству — никогда не удавалось в России занять таких же прочных и долговременных позиций. Как минимум, трижды в русской истории имели место радикальные «чистки элит», в результате которых правящий слой почти полностью обновлялся: репрессии Ивана Грозного против старых боярских родов, революция 1917 года и сталинская «чистка» 1937 года. Правящий класс современной РФ это потомки тех, кто пришёл к власти после «кадровой революции» 1937 года. 

 
Однако, чем дальше будет отодвигаться очередная «чистка», тем дальше зайдёт процесс «кастовизации» российского правящего класса, и соответственно, тем восприимчивее он будет становиться к «европейским консервативным ценностям».

А, в общем, очевидно, что оба извода тех «ценностей» — и либеральный, и консервативный — ведут к деградации и расчеловечиванию. Никаких других европейских ценностей нет, и никогда не существовало.

И если уж ставить вопрос ребром — Орда или Европа? — то, по-моему, ответ очевиден. До нас дошла фраза одного из византийских политиков, сказанная в критическое время для его страны, когда византийцам надо было делать судьбоносный выбор: «Лучше увидеть среди города царствующую турецкую чалму, чем латинскую тиару». Перефразируя его, скажу: «Уж лучше золотоордынская тюбетейка, чем европейская шляпа». Впрочем, шляпа сама по себе вполне безобидна, её можно и оставить — европейцами мы от этого всё равно не станем.

 
Кадры из фильма «Дело Румянцева» 1955 года. Мальчик в тюбетейке.

Дело происходит не в Татарстане. Мальчик русский. Просто тюбетейки тогда в СССР были в моде.