Окончание. Начало — здесь



«Гуманный» Лесков

Нападение ОМОН на МВД в ночь на 20 января стало той лакмусовой бумажкой, которая разделила Латвию на две страны. В одной продолжали жить приверженцы Союза, считавшие, что вполне достаточно мягкой модернизации старого режима, омоложения Политбюро и хозрасчета на местах. В другой — уже существовала независимая Латвия, в которой уличные баррикады были лишь красивым романтическим камуфляжем для патриотов и иностранных журналистов, за которым открывались счета в иностранных банках, сочинялись законы, посылались на учебу за границу будущие приватизаторы и финансисты...

Олицетворением двух позиций стали Интерфронт, куда латышские националисты «записали» всех русских, и Народный фронт, куда советская пропаганда упаковала всех латышей. Однако разделительная черта между лагерями проходила вовсе не по графе «национальность», она была гораздо тоньше и многограннее и порой выписывала непредсказуемые зигзаги...

По той же «кривой» переходного времени на стороне независимой Латвии оказались в те дни почти все русскоязычные газеты, не считая органа ЦК КПЛ «Советской Латвии» и нескольких интерфронтовских изданий. У редакции НБГ, созданной перьями известнейших московских демократов, у меня как редактора ни на минуту не было сомнений, кого поддерживать в ситуации январского противостояния. Досталось от наших авторов в те дни и президенту Советского Союза Михаилу Горбачеву, и лидеру латвийских коммунистов Алфреду Рубиксу.

Переход на эти личности неожиданно сыграл свою роковую роль в наших отношениях с издателями. Январский номер газеты с крупным снимком генеральских сапог на обложке, который мы с писателем Анатолием Приставкиным, оказавшимся в те дни в Риге, бесплатно раздавали на баррикадах, вывел Лескова из себя. Разгневанный Владимир Иванович позвонил по телефону и устроил мне выволочку.

Главной его претензией было то, что мы посмели «облить грязью» таких достойных людей, как Горбачев и Рубикс. Они, то есть «Пардаугава», тратят на нас деньги не для того, чтобы мы позволяли себе «черт знает что». Говорить спокойно он не мог, поэтому все время кричал. В бурном многословном потоке, помню, меня поразила та страстность, с какой этот капиталист, живущий уже в другом несоветском измерении, защищал людей эпохи «нельзя». Я не могла понять, почему он, бизнесмен, предприниматель, так печется о репутации людей, при власти которых его предпринимательские возможности сильно ограничены.

Дождавшись паузы, когда Лесков переводил дух, я решила ему объяснить на случай, если он чего-то не понимает:

— Владимир Иванович, как до вас не доходит, ведь если эти люди останутся у власти, они же вас первого в тюрьму упекут, ведь вы сами пострадали при коммунистах, зачем же вы снова наступаете на те же грабли?

После такой неожиданной заботы Лесков рассвирепел еще больше.

Этот разговор глухого со слепым имел продолжение в мае, когда рижские омоновцы пошли жечь таможни, а мы, естественно, писать разоблачающие материалы. Тогда Лесков, уже не полагаясь на силу телефонного слова, приехал в редакцию самолично. И не один. Он привез съемочную группу Центрального телевидения во главе с тем самым Торчинским, который когда-то снимал фильм «Как стать миллионером».

Они явились в редакцию без предупреждения и с порога, не раздеваясь, причем оба, и Лесков и Торчинский, были в одинаковых, модных в ту пору в крупную елочку, пальто, устроили мне допрос прямо в камеру.

— Почему вы, журналисты русской газеты, защищаете Народный фронт? Почему оправдываете самоуправство латвийских властей, не подчиняющихся законам СССР? — нападал на меня Торчинский, подсовывая микрофон.

— Неужели вы не понимаете, что таможни и границы нужны только для того, чтобы грабить бизнесменов? — вторил ему Лесков...

— Отвечайте! — требовали оба, предупредив, что теперь все 250 миллионов советских зрителей увидят, что из себя представляет Независимая Балтийская Газета, подыгрывающая местным националистам.

Сидя на диване под градом вопросов, я отползала от своих интервьюеров все дальше и дальше, пока не поняла, что отступать больше некуда и придется отвечать за всю независимую Латвию.

Оторопевшие сотрудники редакции выглядывали из-за спины оператора, не зная, чем мне помочь. Сглотнув страх и набрав в легкие побольше воздуха, я голосом бывшей солистки школьного хора объяснила любознательным гостям, что такое Советский Союз для Латвии — как я это тогда понимала, зачем нужна независимая пресса, чего добивается Народный фронт и почему его действия русским журналистам понятнее, чем убийство советскими спецслужбами таможенников в Мединенкяе...

Не знаю, что там в результате получилось, но уходя, оператор-москвич втайне от патрона пожал мне руку и сказал: «Вы держались молодцом».

Уже много позже, когда мы с Лесковым и Лавентом расстались, кто-то сказал, что в мае Торчинский приезжал в Ригу за новой видеокамерой, которой «Пардаугава» якобы отблагодарила его за фильм «Как заработать миллион». Видимо, на «Независимой Балтийской Газете» решили сделать обкатку...

Тем не менее издатели оказались терпеливы. Прошел еще месяц, прежде чем они поставили окончательную точку на проекте «газета».


Последнее собрание

О том, что на «Пардаугаве» есть профсоюзная организация, защищающая права рабочих, Лесков мне рассказал еще на заре нашей совместной издательской деятельности. Но о том, что на «Пардаугаве» вплоть до августовского путча 1991-го существовала и своя первичная организация членов КПСС, аккуратно проводящая отчетно-выборные собрания и вовремя сдающая партвзносы, для меня стало полной неожиданностью.

Впрочем, существовала она все же на более демократических основах, чем в других учреждениях. Никогда не посягавший на членство в КПСС Александр Лавент и неоднократно, но безуспешно подававший заявления о приеме в ряды строителей коммунизма Владимир Лесков имели на партсобраниях право решающего голоса. Мне пришлось в этом убедиться на собственном примере.

Видимо, исчерпав все средства индивидуального воздействия на редакцию и не добившись результатов, Лесков решил устроить показательный процесс публичного перевоспитания. Для этого мне через Карпушкина было велено явиться в офис на Калету на... открытое партсобрание (напомню, что тогда партия была на всех одна — коммунистическая). Было все такое же раннее утро, как год назад, когда я впервые побывала в «Пардаугаве». На сей раз вместе со мной поехали незаменимая Галя Гришина, Саша Краснитский, Вильгельм Михайловский и Володя Иванидзе.

У подъезда «пардаугавского» особняка нас встретил... армейский бронетранспортер. Кто-то пошутил, что это они так встречают независимую прессу. Но было не смешно, мы понимали, что газете приходит конец и позвали нас не на рюмку чая... Тем не менее, мы не упустили возможности сфотографироваться на память. На том снимке Вильгельма Михайловского мы стоим на фоне бронетранспортера, веселые и боевые, готовые к схватке...

Нас пригласили на второй этаж, где у фирмы была столовая. У стены стоял длинный узкий стол из тех, что устанавливают в монастырских трапезных или тюрьмах... У одного его края сели Лесков, Эмиль Александрович Лавент и Александр Лавент. Последнего я тогда увидела впервые. Нам Лесков предложил сесть напротив.

Постепенно комната наполнялась людьми, как я поняла, высшим руководящим составом фирмы... В столовую набилось человек 50. Много лет спустя я узнала имена некоторых из них... Все чинно рассаживались по местам, как и подобает на партсобраниях.

Первым выступил Эмиль Александрович. Не знаю, был ли он партийным человеком. Вряд ли. Но авторитетным — точно. Его выступление было «этическим». Он напомнил, сколько «Пардаугава» для нас сделала, какие уникальные возможности предоставила, рассчитывая на наше взаимопонимание и благодарность. Они вложили в нас собственные деньги, рискнули, полагая, что имеют дело с серьезными и ответственными людьми... И что получили в ответ? Амбиции и заносчивость... Полное непонимание политической ситуации... Нежелание считаться с настоящими хозяевами газеты... В этих условиях он считает дальнейший выпуск газеты нецелесообразным.

Лесков был не так деликатен в выражениях, как Лавент-старший. Его распирало от обиды, он признался, что был самым активным сторонником газеты, что партнеры предлагали закрыть ее раньше, но он продолжал упорно верить, что найдет с нами общий язык. Но теперь и он убедился, что мы «продались националистам», что вместо серьезной газеты мы стали «дешевой желтой газетенкой», которая распространяет уличные слухи об уважаемых людях.

После этого выступил еще ряд членов партячейки, ни лиц, ни фамилий которых никто из нас не запомнил. Последним из «записавшихся» взял слово Александр Лавент. Он, как и отец, давил на мораль. На то, что нам было дано все, а мы ответили черной неблагодарностью. Интересно, что его, как ни странно, я запомнила. Вернее, запомнила не то, что он говорил, а взгляд, пронзительный и гневный, просто испепеляющий, которым он пронзал меня как иглой, неоднократно повторяя одно и то же слово «неблагодарные».

А потом, как и полагается на партсобраниях и товарищеских судах, слово предоставили провинившимся. Говорят, я выступала с большим пафосом и без оглядки на авторитеты. Сказала, что не все измеряется деньгами. Что мы создали уникальную газету и привлекли лучших авторов, какие только есть в Советском Союзе. Жаль, что господа-издатели не оценили этот титанический труд, который, к счастью, оценили читатели. Я напомнила о письмах, приходящих из российской глубинки. Увы, наши издатели не понимают, что такое свободная пресса, что это — как пар, выпущенный из закрытого котла, который нельзя дозировать по каплям или пускать тонкой струйкой в нужном направлении: он либо разорвет крышку, либо будет парить свободно и привольно... Напомнила я и о времени, в которое мы живем, и еще что-то о демократических ценностях и свободах...

В конце концов все закончилось как и ожидалось. Нам вынесли вердикт: больной еще жив, но дальнейшее лечение бесполезно...

Через неделю у нас забрали единственный компьютер, сняли с бумажного довольствия и прекратили оплачивать телефонные счета. Производство газеты стало невозможным.

Наверное, если бы это случилось сегодня, я бы попыталась искать какие-то компромиссы, по крайней мере, постаралась бы понять, чего же хочет издатель, пошла бы на какие-то мелкие уступки ради сохранения большого дела. В конце концов сегодня я уже знаю, что и паром можно управлять, если соблюдать хотя бы технику безопасности, не говоря уже о создании паровых машин... Но тогда я искренне была убеждена, что имею дело с ретроградами и темными людьми, которые не только не понимают специфики газетного дела, но безнадежно отстали от времени.


Издатель всегда прав

Наверное, на этом наши отношения с «Пардаугавой» и закончились бы, если бы наши компаньоны не решили продолжить издание «Независимой Балтийской Газеты» без нас. То ли остатки бумаги на складе не давали им покоя, то ли купленный компьютер простаивал без надобности, либо все-таки мучило желание взять реванш в битве с непокорными журналистами...

Но так или иначе, через некоторое время мы узнали, что газета вот-вот выйдет под тем же названием и редакторством... Карпушкина, который якобы собирает новую команду.

Моему возмущению не было предела. То, что рождено нашим умом и азартом, придумано и выстрадано, слеплено нашими руками по крупицам и осколочкам, будут примерять на себя чужие, равнодушные люди, которые не знали ни мук рождения первого номера, ни еженедельного счастья сдачи, когда последний слепленный вручную монтажный лист уходил на форму и наступало блаженное опустошение...

Я не могла успокоиться и решила бороться до конца. Газета наша, ее создавал конкретный творческий коллектив, и «Пардаугава» не имеет права выпускать ее с другими людьми. Если Лескову непременно хочется быть издателем, пусть покупает новую лицензию на другую газету и издает. А НБГ мы не отдадим.

Так или примерно так я написала ему в письме, которое отправила с нарочным. Ответа долго ждать не пришлось. Как-то придя в редакцию, я застала в предбаннике бледную секретаршу Юлю, перед которой сидели три молодых тяжеловеса в солнечных очках. Я, не обратив на них внимания — мало ли жалобщиков заходит в редакцию, — проскочила в нашу редакционную комнату.

За мной заходит Юля и, прикрыв за собой дверь, почти шепотом сообщает, что это парни из спортивной команды «Пардаугавы», они принесли письмо от Лескова. Он хочет, чтобы я ответила на письмо сразу, им велено дождаться ответа.

О том, что такая команда существует, я уже слышала. И что знаменита она вовсе не спортивными победами — тоже. Рассказывали, что «пардаугавские» парни чуть ли не силой сгоняли огородников с территорий, которые понадобились фирме под строительство. Говорили и разное другое... Мне стало не по себе... В любом случае, сказала я себе, не будем суетиться. Для начала надо прочитать письмо, вдруг там приятные новости?..

Прочитав послание и не найдя в нем хороших новостей, я попросила секретаршу уговорить почтальонов не ждать ответа. Пусть передадут хозяину, что мне надо подумать и посоветоваться с адвокатом. Гости, к счастью, на своем не настаивали.

Адвокат Семен Михайлович, оставленный мне Целмсом по наследству как внештатный юрист приемной «Литгазеты», помогал нам в течение года не однажды. Но тут он сразу сказал, что дело заведомо проигрышное. Лицензия куплена издателями, а мы — только наемные работники. Конечно, если мы хотим скандала, то для этого есть другие способы, хорошо известные журналистам... Нет, я не хотела ни скандала, ни мести. Я просто хотела издавать газету, которую считала лучшей на свете.

Но выбора у нас практически не было. Посоветовавшись между собой, мы с коллегами решили отступить: в конце концов против лома нет приема... Но лишь для того, чтобы, собравшись с силами, начать новое предприятие... Осенью того же 1991 года пятеро идеалистов — Вильгельм Михайловский, Галя Гришина, Саша Краснитский, Юра Супрыткин и я — сложились нехитрыми сбережениями, оставшимися от «пардаугавских» зарплат, и учредили «Балтийскую газету». Когда пришли к директору Дома печати Казимиру Дундурсу заключать договор, он посмеялся: когда следующий раз будете разводиться, назоветесь просто «Газетой»?

Ровно год спустя после рождения «Независимой»..., в сентябре 1991 года вышла в свет ее «старшая сестра», полноформатная, 16-полосная «Балтийская газета». Ни денег на ее содержание, ни конкретных планов у нас не было. Я считала, что мы любой ценой должны доказать этим толстосумам, что профессионализм — все, а деньги — ничто. Буквально вслед за нами почти в те же дни вышла карпушкинская «Независимая Балтийская Газета»... Она прожила месяца три... Мы же, перебиваясь с хлеба на воду,  с трудом добывая рекламу, просуществовали вплоть до банковского кризиса 1995 года... Это было время, когда каждый рисковал и ошибался по-своему... Лучшие дни нашей жизни...




На снимке вверху: Владимир Лесков (слева), советник посольства РФ в ЛР Артур Розенбант и директор фонда «Содружество» в Латвии Виктор Подлубный в подворье Рижского женского Св. Троице-Сергиева монастыря во время выдачи колясок инвалидам.