Андрей Бердников, человек умеренных взглядов, совсем недавно был молодым перспективным исследователем, преподавал социальные науки в Латвийском университете. Затем неожиданно вступил в партию «За родной язык!» («ЗАРЯ») под председательством Владимира Линдермана. В итоге был изгнан из университета, а из партии сам ушел…


— Насчет университета не жалею — в латвийской науке я разочаровался, — признается Андрей Бердников. — Я специализировался на протестных социальных движениях, по этой теме защищал диссертацию, по грантам работал в Америке.

Там для исследователя считается нормальным иметь собственную политическую позицию, активно ее отстаивать, участвовать в политических движениях.

У нас же наука оторвана от реальности и обслуживает саму себя, хотя не просто может, а должна тесно взаимодействовать с обществом.

— Как показывает ваш пример, в Латвии ученому лучше не высовываться?

— Скорее, нельзя переступать некие красные линии. Если бы я, допустим, боролся за экологию, может, и не привлек бы к себе особого внимания, но я отстаивал права нацменьшинств.

— Да еще в партии, которая считалась радикальной — почему не выбрали, например, «Согласие»?

— В том-то и дело, что я не хотел заниматься никакой партийной деятельностью. «Зарю» я оценивал как нечто среднее между политической партией и общественным движением.

И меня раздражало то, что абсолютно законные действия людей по подготовке языкового референдума называют антиконституционными.

Хотя активисты, занимающиеся общественной деятельностью на Западе, нередко специально нарушают закон, чтоб изменить его в лучшую сторону, чтоб вызвать в обществе резонанс.

Еще я хотел понять, можно ли вообще изменить что-то без спонсоров, без значительной финансовой поддержки?

— Результат трудно назвать успешным.

— Основной опыт, что я приобрел: в Латвии невозможно соревноваться с денежными мешками. На Западе можно, потому что многие СМИ там симпатизируют общественникам, у нас наоборот.

У той же «Зари» узнаваемость была большая, но пошли очерняющие компании, все рассыпалось за недели. Да и в целом наше общество, непонятно почему, игнорирует общественный сектор.

— Но почему вы пошли именно в русскую партию?

— Потому что русскоязычные жители, из-за нерешенности проблем с гражданством, с языком, не вовлечены в жизнь государства. А это я считаю угрозой для Латвии.

У русских уже больше нет желания развивать эту страну, переживать за ее судьбу, а правящие партии не способствуют тому, чтобы оно у них появилось.

И главное — русские не ассоциируют с Латвией будущее своих детей, ориентируют их на жизнь в Европе.

Мы имеем абсурднейшую ситуацию: русские школьники выучат латышский язык, потом уезжают и теряют его.

Бороться за язык нужно так, чтобы русская молодежь видела в Латвии для себя возможности карьеры.

Но, по моим наблюдениям, в госсекторе мало кто из русских поднимается выше должности старших референтов.

— А вы-то как попали в академическую среду?

— Так сложилось, что со студенческих лет трудился в латышских коллективах, с русскоязычной общиной соприкасался очень мало.

Работал в секретариате министра интеграции, потом перешел в Академию наук, оттуда меня переманили в Латвийский университет.


Латышским «прогрессивным» русские не интересны

— Почему не пошли продвигать свою идею в латышскую организацию?

— Больше года я пытался сотрудничать с организацией «Прогрессивные», но с ними возникло противоречие по поводу русского вопроса.

Я считал, что они, как социал-демократы, должны искать пути вовлечения русскоязычных жителей в преобразовательные процессы в государстве.

Они, очевидно, так не думали.

— На факультете социальных наук ЛУ вашу позицию в целом разделяют многие, почему же вас уволили?

— Там разные факторы играли роль, и основным могла оказаться банальная конкуренция за финансовые средства. А я был как раз на виду.

Но это системная проблема: многие активные, способные, хорошо образованные люди, которые реально могли бы развивать страну, всячески выталкиваются из общественной жизни и вынуждены уезжать на Запад.

— Может, вам отомстили за участие в языковом референдуме?

— Я как раз голосовать не пошел. Видел, что референдум не только не уменьшит конфликт в обществе, но приведет к еще большему. Понял, что это слишком болезненный вопрос и решил не участвовать.

— Вы же говорили, общественники призваны обострять ситуацию и привлекать внимание.

— Да, но Латвия оказалась к этому не готова. Я-то пришел бороться даже не за язык, а за то, чтобы людей, которые борются за него законными, конституционными методами, не называли экстремистами.

— А почему ушли из «Зари»?

— Разногласия возникли очень быстро. Как только Линдерман вместе с ультраправыми силами латышского сообщества стал продвигать референдум об ограничении прав сексменьшинств.

Неважно, что сам я придерживаюсь традиционных ценностей, я никогда никакому меньшинству не буду указывать, что ему делать и какими методами бороться за расширение своих прав.

Я по своим взглядам анархист, не люблю всякие жесткие центры и вертикали власти.

Считаю, государство должно как можно меньше вмешиваться в жизнь народа. В русской традиции мне близки взгляды Кропоткина, поздние идеи Толстого, отчасти воззрения Бакунина.


На материальном зациклены мы, а не американцы

— Похоже, эти высокие идеи в жизни выглядят как махновщина.

— Не обязательно. Просто они не опробованы толком. На малой территории эта система кое-где функционировала во время гражданской войны в Испании.

Во многом она также связана с контркультурной революцией в 60-х годах, когда те же коммуны хиппи жили по ее законам.

Сегодня анархистские идеи продвигаются даже на уровне теории менеджмента. Принцип консенсуса в принятии решений, идеи децентрализации и отсутствия иерархий бизнес использует все чаще и чаще.

Конечно, в сфере общественных отношений и на уровне политики это пока трудно осуществимо.

Хотя есть места, где принципы анархизма работают. Движение сепаратистов в мексиканском штате Чьяпас. Восстали люди против центральной власти, но международное сообщество встало на их сторону, и они получили автономию, живут по анархистским принципам.

Отчасти и в древней Греции были элементы анархизма, выражавшиеся в системе прямой демократии, в коллективной разработке общих правил.

— На деле общие правила не так уж приятно выполнять.

— В этом плане меня настораживает, что многие мои бывшие соратники часто ругают западное общество, при этом совершенно некритично относятся к тому, что делает сегодня власть в России. Под вывеской русской весны, например, там давится вся оппозиция.

«Пятая колонна», «предатели», «провокаторы» — эти термины сегодня в России используются даже чаще чем в Латвии.

Многие у нас апеллируют к европейским принципам, но, скорее, для формы. Хотя я считаю, в Европе гораздо правильнее развивалось общество и его отношения с властью, чем в России.

— Сегодня русские не любят скорее американцев, которые, якобы, хотят всем навязать свой поп-корн.

— Американское общество многие русские считают больным, хотя я, например, не видел более здорового. Там действительно развита взаимопомощь.

У нас американцев обвиняют в потребительской культуре, но у меня создалось впечатление, что мы куда больше зациклены на материальных ценностях, чем они.

Для них главная ценность это семья, именно поэтому они хотят улучшать мир вокруг себя и мало интересуются мировыми событиями, а вовсе не из самодовольства.

У них есть понимание, которого нет у нас: если соседу плохо, то негативная среда отразится на всех. Да, они индивидуалисты, но очень плотно вставленные в коллективную среду.

— Понаблюдав русскую общественную жизнь изнутри, каким вам видится ее продолжение. Угроза ведь Латвии осталась, недовольных по-прежнему много.

— Пока все идет к тому, что каждый будет спасаться поодиночке. Я не верю в повторение протестов на уровне 2004 года даже по школам. Хотя бы потому, что тогдашние молодежные активисты уже в Европе и на Латвию махнули рукой.

Хотя именно сотрудничество с Европой помогло бы русским гораздо продуктивнее добиваться своих целей здесь. Там полно активных общественных организаций, которые понятия не имеют о ситуации в Латвии.

Очень не хватает солидарности в русской общине. За 25 лет даже аннотаций к лекарствам на русском языке не добились, петиция висела в интернете — 10 тысяч подписей не могла собрать.

И слоган «русские своих не бросают», к сожалению, в реальности показывает обратную картину


Знание латышского должно открывать реальные возможности для русских

— Что власть может реально изменить?
 
— Знание латышского языка должно открывать для русских реальные возможности в Латвии, иначе просто нет мотивации его учить.

Вот это надо менять — вовлекать русских в управление страной, возрождать в них желание развивать государство, на которое многие из них уже махнули рукой.

И начинать с проевропейских сил. По фейсбуку я вижу, что такие группы создаются. Это не раскол русской среды, просто в ней появилось больше плюрализма.

— Каким вы видите свое будущее?

— После своего эксперимента я какое-то время пребывал в нестабильной финансовой ситуации, потому что потерял позиции в латышской среде, а русское сообщество мне никак не помогло. Хорошо, что у супруги была хорошая работа.

Никакой эксперимент — ни общественный, ни научный — как оказалось, здесь не воспринимается. То был хороший урок: наше общество не готово к экспериментальным и альтернативным методам политической борьбы.

Сейчас я освежил свои связи в Европе и там нахожу себе занятия, работаю в международных проектах. Возможно, уеду — такого варианта не исключаю.


Елена СЛЮСАРЕВА, ves.lv