Только сразу предупреждаю – в бумагах я не рылся, рассказываю то, что на сегодня сохранилось в памяти. Ведь на самом деле любые передряги значительны только тем, что мы из них выносим.

Итак, 24 августа 2005 года в дискуссии на форуме Штаба защиты русских школ наш ныне добрый знакомый по ИМХОклубу Евгений Лурье чем-то меня обидел. Поэтому я отвечал ему более запальчиво, чем обычно, хотя под большинством тех слов готов подписаться и поныне. Ну, назвал латвийское государство «абсолютным злом». Ясно, что не абсолютное, бывает зло злее, но и ведь не добро же?

Разгорелся спор, я объяснял свою позицию, в том числе написал, что категорически не приемлю любое насилие. Кстати, за что я ценю Евгения – он всегда дает очень точные политические прогнозы. Например, что за русский язык будет собрано только 80 тысяч подписей. Так там он написал, что в отличие от всяких нехороших стран, где за такие слова Гильмана непременно засадили бы в кутузку, в справедливой Латвии он может спокойно наезжать на государство, и ему ничего не будет. Полностью согласившись, я выключил компьютер и поехал купаться.

Прошло много месяцев, и в первых числах 2006 года я возвращался на своем поезде из месячной командировки. Включил в Зилупе мобильник – и даже жене позвонить не смог: журналисты навалились. Поскольку я ничего не знал, то они мне и рассказали. Оказывается, несколько недель назад бдительные ребята из Вису Латвияй раскопали, что некто под ником «Гильман» пишет в интернете возмутительные вещи. Эту информацию подхватила фракция тэбэшников в Сейме и принялась таскать на ковер начальника Полиции безопасности Рейникса, чтобы принял меры. Со второй попытки он согласился начать расследование.

Всех интересовало, я ли это писал. После некоторых размышлений я решил не скрываться, хотя вполне можно было успеть выбросить в мусорник компьютер – и ищи ветра в поле. Но это мне показалось несолидным, да и жаден я слишком, чтобы выбрасывать еще не совсем изношенные вещи.

В прессе шумиха продолжалась некоторое время, Рейникса пытали вопросами, но меня никто не трогал. Вдруг уже в апреле телефонный звонок – не будет ли у меня минутки свободной заскочить в Полицию безопасности. Там следователь, разговаривая со мной по-русски без малейшего акцента, сообщает, что пригласил как свидетеля, поэтому в соответствии с такой-то статьей я буду нести уголовную ответственность, если совру. Дескать, ведут они расследование уголовного дела – нет ли у меня мнений, кто такой «Гильман» на форуме сайта? Я чистосердечно признался.

Потом в короткое время меня приглашали еще дважды – мне поочередно присваивались звания лица, в отношении которого идет расследование, и подозреваемого. Во время одного из визитов предложили полизать какую-то палочку – это вместо отпечатков пальцев такая теперь современная метода идентификации преступников. Заодно меня обрадовали запретом покидать страну, что при моей профессии крайне мучительно, а также запретом раскрывать материалы дела. А как же советоваться с правозащитниками, привлекать прессу, международные организации? Ничего нельзя – только адвокату рассказать можно, больше никому.

При этом каждое процессуальное изменение, что на этом этапе, что потом, в прокуратуре, мгновенно отражалось в сообщениях информационных агентств. Возникло впечатление, что выделен специальный человек, ежедневно названивающий – ну как там с Гильманом, что еще ему впаяли?

А впаяли мне 81-ю статью Уголовного закона – призывы к насильственному свержению государственной власти и насильственному изменению государственного строя — до пяти лет. В деле имелась экспертиза уважаемого магистра филологии Яниса Кушкиса, который нашел в моих словах и одно, и другое. Это при том, что в тексте не было ни одного глагола в повелительном наклонении – я никого ни к чему не призывал, я давал оценки.

Разумеется, я бросился к друзьям-правозащитникам, рискуя еще одной статьей – я, как герой Вицина из «Операции Ы», теперь прилежно изучал Уголовный кодекс. Они единодушно сказали, что это – бред, и принялись помогать.

Алексей Димитров написал от моего имени жалобу в Госбюро по правам человека на нарушение права на свободу слова и регулярно названивал туда, чтобы выдавить положительный ответ. Леонид Райхман попросил воронежскую сотрудницу международной организации Article19 Галину Арапову, чтобы они за меня заступились. Эта организация находится в Лондоне и следит за свободой печати, 19-я статья Декларации прав человека именно эту свободу гарантирует. Владимир Бузаев пробил заявление фракции Сейма в мою защиту.

В мае меня начали таскать в прокуратуру. Современный уголовный процесс предполагает, что прокуратура должна провести нечто вроде собственного суда, выслушав все доказательства в пользу обвиняемого. Я на это очень рассчитывал – советовался со знакомым юристом, мы вместе писали объяснения, логически разбивавшие нелепые обвинения.

Прокурор Иева Гаранча оказалась очень милой дамой. «Вам будет удобно придти в среду? Если нет, то можно в четверг или в пятницу с утра». Когда я говорил, что принес заявление, она спрашивала: «Вам, возможно, надо выехать из Латвии? Пожалуйста, я не возражаю!»

Вот только по сути дела разговаривать не хотела – эксперт ведь куда больший специалист в тонкостях лингвистики, чем она и я. Если он считает, что призывы были, значит – были. В общем, на последнее мое заявление мне сообщили, что дело отправлено в суд, там разберутся. Кстати, мои возражения, что нельзя пост вырывать из контекста, что вот через полчаса в той же ветке дискуссии я объясняю, что имею в виду, она отвергла вполне в соответствии с законом – это так называемое формальное преступление, оно закончилось в тот момент, когда текст появился на сайте, остальное значения не имеет.

Иева пыталась со мной договориться о приговоре – есть теперь такая возможность. Речь шла о штрафе латов в 600-800. Я предполагал, что суды обойдутся дороже, но нелепо было признавать себя виновным. Кроме того, приближались выборы, у ЗаПЧЕЛ был высокий рейтинг, двух-трех депутатов думы наверняка должны были выбрать в Сейм. А я был второй запасной в думу и попал бы туда по ротации, чего мне очень хотелось. После уголовного приговора год нельзя быть депутатом. В общем, я отказался.

Гром грянул, когда примерно 1 июня я получил по почте повестку на 27 июня в окружной суд. Я-то много читал о судебной волоките и надеялся хотя бы лето отдохнуть... У меня не было адвоката, я обращался к одному, другому – все отказывались.

И тут случилось чудо. Позвонил человек, которому я якобы очень помог и который теперь поможет мне. Имя было совершенно незнакомое. Он нашел мне адвоката и уже заплатил ему. Я пытался объяснить, что вполне платежеспособен, однако возражений он не слушал.

Несколько лет назад посадили жену этого человека — явно за политику. Он тогда обратился ко мне как к депутату, чтобы я поручился за нее. Женщину эту я никогда не видел, но, разумеется, поручительство подписал, дескать, знаю ее всю жизнь и гарантирую, что она никуда не убежит. А как можно поступить иначе – в тюрьме-то тоскливо. Назавтра об этой ситуации я позабыл.

Оказывается, все остальные депутаты, к которым мой нынешний благодетель обращался, его вежливо послали. Женщину освободили через несколько месяцев, но не по моему поручительству (понятно, что для суда я такая же сволочь, как и она, пусть по недоразумению разгуливающая с депутатским мандатом), а потому что дело развалилось.

Как бы то ни было, я отправился к адвокату Оскару Роде – и в дальнейшем все это дело превратилось в приключение, которое доставило мне искреннее удовольствие. Тут надо сделать отступление. Я – из адвокатской семьи, адвокатами были мои дед, бабушка, отец. Понятие «презумпция невиновности» я усвоил лет в десять и активно использовал его в диспутах с классной руководительницей.

Для меня было совершенно естественно, что когда к отцу приходили в гости коллеги, то они разговаривали только о казусах. Каждый вечер после работы отец рассказывал почти не встававшему с постели 90-летнему деду, какой выход он сегодня нашел в той или иной коллизии. А дед любил вспоминать, как его учитель, великий Грузенберг, умел за полчаса найти кассационный повод и спасти приговоренного к смерти солдатика во время Первой мировой войны. Но мои родные умерли много десятков лет назад – а благодаря Оскару и собственной незадачливости, я ненадолго вновь вернулся в этот захватывающе интересный мир.

В деле немедленно нашлось множество ляпов. Например, приложено письмо офицера Полиции безопасности. Дескать, мы с самого начала обнаружили подлые призывы, но наши эксперты решили, что здесь нет состава преступления. А вот когда в обществе возникло возмущение, пришлось по-новому взглянуть... Сразу вопрос – а где эти ваши первоначальные заключения? Почему их нет в деле?

Далее мелочь, на которую я не обратил внимания – а благодаря ей меня оправдали! Задание на производство экспертизы дано 30 января, а в тексте экспертизы написано, что она выполнялась с 26 января по какое-то марта. Казалось бы, техническая ошибка, но в речи адвокат ее объясняет: видимо, 26-го текст был послан эксперту, и после того как он согласился дать нужное следователю заключение, было направлено официальное задание. А это — преступный сговор. И судья, чтобы не связываться с политическими заморочками, именно эту ошибку положила в основу оправдательного приговора.

Но сначала Оскар поставил мне задачу – против невыгодной для меня экспертизы надо выставить много аналогичных, но в мою пользу. Подоспели заключения Госбюро по правам человека и Article19. Очень помогла Илзе Брандс-Кехре, написавшая заключение со ссылкой на прецеденты из суда в Страсбурге. Кстати, ее я обидел, когда пришел с цветами, – ну не конверт же нести благородным правозащитникам!

Зная, что она – шведская латышка, я неосторожно спросил: не сочтет ли суд, что она недостаточно знает русский, чтобы давать заключение по тексту на русском языке? «Как это я не знаю русский! – вскричала она на вполне понятном языке. — Как бы я могла жить в этой стране и заниматься этническими исследованиями, если бы не говорила по-русски свободно!» Мне было ужасно стыдно.

Но больше всех помог Абрам Иосифович Клецкин. Я с ним знаком был шапочно – брал когда-то интервью. К тому времени мне многие в помощи отказали, и я взял за правило обращаться к людям через посредников. Так Клецкин моему посреднику сразу сказал – я уже несколько недель недоумеваю, почему меня Александр не разыскивает! Ведь такого рода экспертизы – моя прямая специальность.

Клецкин мне рассказал и о своем оппоненте – том самом эксперте Кушкисе. Дедушке 76 лет, магистром он стал глубоко за 60, специальность – латышский язык – может, он просто не понял текст? Но главное, он жуткий национал-радикал. Оказывается, баллотировался от какой-то карликовой националистической партии в думу одновременно со мной и не прошел. Это же можно расценивать, как месть конкурента!

Задача Клецкина была тем сложна, что непонятно, что писать в экспертизу. Предположим, вы ставите задачу доказать: фраза «Волга впадает в Каспийское море» есть на самом деле призыв повернуть Волгу в Северный Ледовитый океан. Вам придется перепачкать много бумаги. А что писать, если вы в этой фразе ничего такого не видите?

Так вот, Клецкин исписал три страницы. Дескать, есть такой метод анализа текста, у него такие-то достоинства. Иногда применяется и сякой метод анализа, у него другие достоинства. Наконец, в особых случаях применим и этакий метод со своими достоинствами. После этого научного трактата последовала фраза – я применил все три метода и ничего преступного не нашел, хотя с моральной точки зрения... и еще полстраницы. В общем, все выглядело очень взвешенно, глубоко научно и полностью в мою пользу.

Помимо благодарности людям, которые помогли, меня глубоко поразили те, кто помогать не стали. Этим, кстати, такие ситуации и хороши – помогают видеть, кто есть кто. Характерно, что на помощь бросались люди, которые по идее могли обидеться на меня за Латвийскую Республику и испытывать естественную неприязнь – и Роде, и Клецкин, и Лига Биксениеце из Госбюро по правам человека, и Брандс-Кехре. А уклонялись от помощи те люди, которые могли, по моим предположениям, мою точку зрения разделять.

К примеру, жена моего школьного товарища, с которым мы регулярно общаемся – профессор, крупнейший в Латвии специалист по русскому языку. Она мне очень сочувствовала, и я ее попросил написать экспертизу – всяко профессор по русскому языку авторитетнее, чем магистр по латышскому в данном случае. Отказалась наотрез.

Другого человека назову – уж очень разозлился на него. Я знал, что есть наука логика. Мне казалось, что специалист по этой науке сможет очень убедительно доказать, что из моих выражений никакие призывы не следуют. Выяснил, что профессор логики – ректор Балтийской международной академии Никифоров. Мой приятель в этой академии преподает, человек он чрезвычайно настойчивый. Раза три ходил к Валерию Евгеньевичу – тот так и не разродился.

Между тем, за несколько лет до того Никифоров приходил к нам на фракцию в думу – посодействовать в приватизации одного здания для академии. Нам-то не жалко, но наши тогдашние партнеры социал-демократы слово «приватизация» на дух не переносили. Пришлось их уговаривать, что-то обещать взамен, они потом терпели замечания националистов, что русским приватизировать разрешают, а латышам – нет... Интересно, что Никифоров не только ректор, но и совладелец вуза. Благодаря мне и коллегам он неплохо поднялся в списке миллионеров – а написать две страницы заключения побоялся.

Но больше всего меня поразили братья-запчеловцы. Нормальным образом рижская организация составляет список кандидатов в депутаты, а правление партии корректирует верхушку – тех, кого реально могут избрать. Я был в конце списка, на несколько дней уехал из Латвии и на том заседании не был. И вдруг мне сообщают, что меня вычеркнули. Бузаев и еще несколько друзей меня защищали – так Бузаеву в конце сказали: вот ты Гильману и сообщи, что его в списках не будет.

Уже прошло первое заседание суда, оправдание выглядело вполне реальным. В Сейм попасть я не рассчитывал. Но предполагал, что наличие в списках жертвы режима повышает шансы партии. В конце концов, не был бы я запчеловцем, ни один стукач не обратил бы внимания на те слова в интернете – мало ли кто и что там пишет. Ради чего была сделана эта подлость, мне так никто и не объяснил. А на тех выборах ЗаПЧЕЛ провалился в первый раз...

Дальше все не так интересно. На суде стало ясно, что надо вызывать лопухов из Полиции безопасности, и что экспертиза не совсем хороша. Адвокат предложил заказать ее в одном важном учреждении – с ним согласились, а мы там заранее обо всем договорились. В октябре суд первой инстанции меня оправдал. Прокурор обжаловала, до середины следующего года меня судил Верховный суд... Повезло, что после оправдания в нем срок подачи апелляции в следующую инстанцию был 31 июля. Прокуроры разбрелись по отпускам, и меня забыли.

Так что я уже пятый год совершенно свободный человек – и все не верю своему счастью.