В последнее время сравнительно много говорится о том, что над прибалтийскими языками нависла серьезная угроза. Вымирания, исчезновения. Или слияния и поглощения, как кому удобнее.
 
Такие высказывания в нашей стране приходится выслушивать по несколько раз в год. Среди представителей национально мыслящей интеллигенции умозаключения о том, что латышскому языку постоянно угрожает кто-то большой, свирепый и (конечно же) русский, стали показателем хорошего тона, своеобразной визитной карточкой в теплый и уютный мир камерного прибалтийского национализма.
 
Хотелось бы все же разобраться в ситуации и навскидку, спонтанно проанализировать языковую ситуацию в Латвии: как себя чувствует и чем дышит русский язык, и как поживает угнетенный и ущемленный по всем фронтам язык латышский. То есть, провести беглое сличение двух языковых систем в Латвии. С опорой на объективные лингвистические показатели.
 
На какие? Ну, хотя бы на научные изыскания социолингвистов, разрабатывавших шкалу степени сохранности языков для ЮНЕСКО. Сразу отмечу — я отдаю себе отчет, для более фундаментальных и корректных выводов надо проводить скрупулезное филологическое исследование. Но мы ограничимся проекцией критериев жизнестойкости языка в общем. Естественно, в сопоставлении.
 

* * *

Оценщики сохранности языка разработали нехитрую классификацию на основании 9 критериев, из которых краеугольным считается эффективность и самодостаточность языка при его передаче от одного поколения к другому. Смотрим: если язык бесперебойно передается от поколения к поколению, при этом используется представителями всех поколений, то ему можно без колебаний присваивать статус безопасного и ему ничего не угрожает — как минимум в ближайший век. Доктор уверен в гарантиях пациенту.
 
Теперь взглянем-ка глазами без розовых очков на оба наших языка: в Латвии, по данным ЦСУ от 26 сентября 2013 года (совсем еще свеженькие), латышский язык дома используют 62,1% населения. Как известно, в Латвии в 2011 году насчитали 62% латышей. Отлично, вмастили. Таким образом, все латыши свой язык уважают, дома его используют. Наверняка, латышские бабушки и дедушки общаются на языке Райниса и Вальдемара со своими внуками и внучками. Значит, все хорошо — ЮНЕСКО дает добро.
 
Теперь обратимся к ситуации с русским языком. В том же 2011 этнических русских в Латвии насчитали 556 442, то есть 26,9% населения. В ЦСУ заявляют, что русский язык используют в быту 37.2% жителей Латвии. И это естественно, потому что имеется еще 3,3% белорусов и 2,2% украинцев и 2,2% поляков. С ними получается 34,6%. Но если быть педантичным и посчитать еще тех, кто теоретически может использовать русский язык дома, то есть часть цыган, евреев, эстонцев, немцев и еще часть тех, кого статистическое управление загадочно именуют «другими» (видимо татар, молдаван, а также в меньшей степени армян, азербайджанцев и грузин), то получится 37,2%.
 
Можно предположить, что в Латвии живет маленькая доля процента обрусевших латышей (я таких знаю) и обрусевших литовцев (так уж сложились исторические обстоятельства), которые также в быту используют только русский язык, и можно успешно делать баланс. В любом случае, сие не так существенно. Главное, что в целом пропорционально по населению и использованию языка в домашних условиях все совпадает. Еще 0,7% говорят дома на других языках, что тоже хорошо, поскольку языковое богатство не может не радовать сердце латвийского лингвиста.
 
В Риге русский язык используют в бытовых условиях 55,8% населения (данные того же ЦСУ). И это тоже представляется мне логичным, потому что в Риге русскоязычного населения у нас как минимум 49,5% (традиционная компания: русские + белорусы + украинцы). А можно еще посчитать и представителей других национальностей, для которых в ходе исторических перипетий русская речевая культура стала родной (кстати, представителей других этносов в Риге насчитывают 6,2%; явно это тоже «русскодумающие») — и тогда все становится на свои места.
 
С Латгалией слегка сложнее: там русский язык используется 60.3% населения, хотя при самых смелых подсчетах с опорой на данные ЦСУ и с максимальным допущением русскоязычное население Латгалии (вместе с 6.8% поляков) составляет 51%. Где еще нужные нам 9%? Тут можно предположить, что часть из примерно 150 — 200 тысяч латгальцев (уже даже меньше), которых латвийские статисты политкорректно приплюсовывают к латышам (а потом суммируют и получают 46%) используют в быту и русский язык, равно как и латышский, и родной латгальский (кстати, 8.8% населения всей страны используют латгальский язык дома).
 
Помня мудрое и проницательное высказывание некоего школьного учителя из Бронкса (а его, в свою очередь, использовал выдающийся немецкий лингвист Макс Вайнрайх) о том, что язык — это диалект с армией и флотом, пожалеем латгальский за то, что суровая история родного края не предоставила ему таких вспомогательных средств для продвижения по статусной лестнице. Однако надо отдавать отчет, что среди латгальцев есть процент «русскодумающих» людей, а есть и отпетые националисты, согласные с жесткой и репрессивной языковой стратегией латвийских властей и сами с садистским удовольствием в ней участвующие (достаточно вспомнить Антона (Онтона) Курситиса).
 
Но сейчас мы заниматься разбором полетов не будем, хотя и отметим, что по показателям ЮНЕСКО как русский, так и латышский языки по всем показателям в Латвии могут носить безопасный статус, и если кто-то будет утверждать обратное, не верьте с возмущением этому матерому клеветнику. А вот тому же латгальскому языку (который можно было бы нейтрально, дабы никого не обидеть, назвать идиомом, как это принято в среде пацифистов-социолингвистов, но я все же назову его языком), судя по всему, можно будет скоро придать статус №3 «находящегося под угрозой». Поскольку есть достоверная информация, что он «не изучается детьми как родной» (во всяком случае, большинством), но представители среднего (не все) и старшего поколения (большинство) им владеют, на нем говорят, или же являются его пассивными носителями, то есть не вербализуют его в повседневном общении или при других обстоятельствах.
 
Или даже так: латгальский, на мой субъективный взгляд, сегодня застрял где-то между вторым и третьим статусами: использование его ограничено домашними условиями, но его сейчас не изучает большинство детей на академическом (то есть школьном) уровне. Несмотря на многолетние доблестные попытки латгальского языковеда и коллекционера букварей Юрса Цибульса привлечь внимание к этому вопросу. Престиж у языка низкий, господдержка отсутствует. Хотя во времена Российской империи (примерно с 1904 года) латгальский язык переживал беспрецедентный культурный рассвет: появилась латгальская периодика, начали издавать книги на латгальском.
 
В стучкинской Латвии 1919 года латгальский был провозглашен официальным в восточных регионах массового проживания латгальского населения. Мне представляется, что это — единственные 5 месяцев в истории латгальского языка, когда у него был официальный статус. В Сибири после наплыва латгальских переселенцев, в основном в связи со столыпинской аграрной реформой, было налажено школьное образование на латгальском, выходили книги и журналы, работали театры с постановками на латгальском. В то время в Латвии ульманисовского разлива все латгальские школы одним росчерком авторитарного пера были переведены на латышский язык так, что никто и пикнуть не посмел, а на выпуск периодических изданий был наложен иезуитский полузапрет.
 
Для того, чтобы его преодолеть, всем желающим написать что-нибудь публично на латгальском необходимо было послать челобитную в полицию. Мало кто пользовался этой привилегией по объективным причинам. От латгальского театра после переворота 1934 года остались одни радужные воспоминания. В СССР до 1959 года выходило очень много книжной продукции на латгальском, но затем — не исключено, что по воле чрезмерно инициативной местной администрации — издание почти прекратилось аж до 1989 года.
 
В это же время на всесторонне притесненном и угнетенном латышском выходило без преувеличения огромное количество всевозможной литературы (как официальной, так и самиздатовской). Мои каталонские и баскские туристы, кстати, очень часто приезжают сюда со сформировавшимися идеологическими клише, насмотревшись и начитавшись в западных медиа страстей-мордастей о тюрьме всех народов СССР и придя к выводу, что к латышскому языку здесь кровожадные русские дяди и тети относились так же, как их одиозный каудильо к каталонскому и баскскому. То есть просто запрещал его использовать в школе и в быту под страхом наказания. Очень долго, на примерах и на пальцах приходится объяснять, что у нас, однако, оно не так было, как у вас.
 
Еще я отмечу, что как ни старался, так и не нашел в официальной классификации ЮНЕСКО упоминания о латгальском языке и его статусе. Видимо, господа из столь уважаемой организации почему-то пренебрегли включением латгальского в список. Наверное, тоже знают высказывание о флоте и армии и действуют строго в соответствии с ним. В любом случае, я допускаю, что мог просто плохо искать. Если обнаружите, буду вам очень благодарен.
 
Я подробно остановился на внешних языковых факторах, потому что хочу показать, как они влияют на сохранность языка. За включением того или иного языка в классификацию ЮНЕСКО стоит индивидуальная история взлетов и падений, за которыми, как злые тени (если это падения) или добрые гении (если это взлеты), стоят социополитические причины.
 

* * *

А теперь хочу сообщить прискорбную новость о том, что мы с вами в этот момент являемся свидетелями смерти одного из языков, на котором много столетий назад беззаботно разговаривали одни из коренных жителей этой территории. Я говорю, конечно, о многострадальном ливском языке, последняя носительница которого, Гризельда Кристинь, скончалась 2 июня 2013 года в Канаде. Вместе с ней ливский язык ушел в небытие.
 
Многие века ассимиляции, как на вертикальном уровне (немецкой помещичеьй верхушкой), так и горизонтальном уровне (балтийскими народностями во время этногенеза латышей, а потом и самими латышами) привели к окончательному исчезновению этой языковой системы. Подчеркну, что все местные ливские старожилы скончались именно в период гуманной и либеральной «второй независимой» Латвии (с 2000 по 2009 годы), а никак не в советское время «языковой мясорубки». Так же как сейчас в Германии медленно, но верно вымирают несчастные сорбские языки (верхнелужицкий и нижнелужицкий) и никто ничего не может с этим поделать.
 
Ладно, ливские и латгальские (как и русские) школы бульдозерами никто не выкорчевывал, в отличие от сорбских в просвещенной старушке Германии, так что за это как бы спасибо. Но в среде латвийского истеблишмента сегодня, как мы видим, невообразимо модно позиционировать себя как рьяных защитников ливского языка, хотя им стоит оглянуться и посмотреть, что защищать уже нечего ровным счетом 4 года (столько прошло с момента смерти последнего латвийского лива Виктора Бертольда).
 
Но поводы для неподдельной гордости можно найти: как же, и у нас есть (были?) свои североамериканские индейцы и австралийские аборигены. Кстати, по непонятной мне причине ливский язык включен ЮНЕСКО не в список «вымерших», а в список тех, кто «на грани исчезновения» (статус №4) с мотивировкой «возрождаемый язык».
 
Вот здесь я бы жестоко поспорил. Через что это он возрождается? Через редкие и нерегулярные лекции на узкоспециальной угро-финской филологии в ЛУ и в Тарту? Через формальное указание в паспорте национальности «лив», как у госпожи Анны Сейле? Плохо не понятно. Мой вам посыл: поздно пить боржоми, ребята, надо было раньше думать и решать.
 
Может быть, скоро, уже скоро настанет такой период, когда латгальский язык, наконец, обретет статус языка-язычища и без армии с флотом, о котором говорил Вайнрайх, ссылаясь на школьного учителя (кстати, слушавшего его лекции по идиш). Просто все будет настолько худо, что его можно будет позволить себе защищать и оберегать, ну прямо как ливский сегодня. Пойдет финансовый фарт, потекут щедрым ручьем еврофондовские гранты на возрождение латгальского языка, глядишь, и последним писком моды станет соответствующая запись в паспорте. Авось, придет время.
 

* * *

Но есть еще три весьма значимых показателя, по которым можно пытаться прогнозировать жизнестойкость языка. Это наличие начальных, средних и высших учебных заведений, в которых на том или ином языке можно получить образование; официальный статус и наличие СМИ. Смотрим: латышский язык в Латвии. Вроде бы все хорошо, за исключением неукротимой депопуляции — вымирают деревни и села, а соответственно, закрываются и маленькие периферийные школы. Огромное количество детей в современной Латвии в процентном отношении (примерно 15 000 человек по данным МОНа) не посещают школу как таковую. В общем, если дальше так пойдет... Продолжать пока не буду.
 
Дальше: латышский язык в эмиграции. Старая национальная эмигрантская диаспора в США, Канаде, Австралии на уровне третьего-четвертого поколения в большинстве своем латышский язык не сохраняет. К его сохранению там нет никаких социокультурных предпосылок. Другими словами, оно им там надо?
 
У меня периодически бывают туристы-эмигранты из англоязычных стран. Несколько раз были представители четырех поколений в одной семье. Они любят так ездить. Если оба старших поколения латышским литературным языком владеют отлично, хоть и с пикантным англо-американским акцентом, то младшие поколения на нем просто не говорят. Кроме «здрасьте-привет». Как говорится, такова их се ля ви. Новая национальная рабоче-крестьянская диаспора за рубежом (мигранты разлива 1990-х — 2013 и далее) пока латышский язык сохраняет в быту. Но ненавязчиво дает о себе знать фактор социокультурной гегемонии всепоглощающего английского языка.
 
Это вам не советская о***ция, во время которой латышский язык холили, лелеяли и пестовали всеохватно. И даже не по-иберийски прямолинейный генералиссимус Франко, который раз сказал: «ни-ни», и все беспрекословно подчиняются. Там все происходит тихо и по-плюшевому: вы, конечно, можете говорить на вашем странном языке вечных aliens`ов, но со временем надобность в нем просто отпадет. Хотя этот вопрос, безусловно, нуждается в тщательном исследовании.
 
Русские школы в Латвии: как видим, пока существуют в Риге и в крупных городах Латгалии, то есть в местах компактного проживания русскоязычного населения. В провинции же и в преимущественно латышских городах давно происходит тихий ужас: школы просто закрываются на ключ и русские родители вынуждены отдавать своих детей в школы нерусские. Они элементарно поставлены в такие условия репрессивной государственной машиной. По этой теме материала хоть пруд пруди, поэтому подробнее я останавливаться не буду. И этот фактор ползучей ликвидации русского начального и среднего образования можно расценить как фактор, напрямую и неприкрыто угрожающий позициям русского языка в Латвии! Восклицательный знак.
 
Примеры здесь я перечислять не буду, поскольку их слишком много. У кого есть родственники и знакомые в латвийской глубинке, сам все очень хорошо знает. С такой же языковой проблемой даже раньше, чем в Латвии, столкнулось русскоязычное население Литвы и Эстонии. В Литве русское начальное и среднее образование уже почти загублено местной этнократической администрацией (мечты сбываются), а в Эстонии оно губится в наши дни, когда поэтапно вступает в силу донельзя циничная и иезуитская (подобно «переносу» Бронзового солдата) школьная реформа, цель которой — положить конец этому досадному недоразумению под названием «русская школа Эстонии». Там они умеют это делать: медленно и печально.
 
 
* * *

Следующий фактор, на который социолингвисты традиционно обращают внимание при характеристике потенциала жизнестойкости конкретного языка на конкретной территории: наличие масс-медиа. За латышские СМИ, кажется, можно не волноваться, там все путем. Даже в периферийных населенных пунктах, в глухой провинции у моря и не только, есть латышские телеканалы, радио и газеты. Но нас как филологов, для которых главное — печатный текст, будет занимать вопрос с бумажными СМИ.
 
Теперь обратимся к ситуации с русской прессой, в которой много загадочного. В прошлом году в результате непонятных рядовому читателю интриг была ликвидирована ежедневная русская газета «ЧАС». Еще чернила с последнего номера не успели высохнуть. Остался, конечно, «Телеграф» с ярко выраженной «деловой» направленностью, возможно, широко популярный в узком кругу, но в целом очевидно, что единственное крупное русскоязычное периодическое издание в Латвии — это «Вести сегодня». Маловато будет.
 
Но по сравнению с упомянутой Эстонией — еще с избытком. Потому что у северных соседей ежедневного русского издания просто нет. Уважаемые еженедельники (такие, например, как «МК-Латвия», «МК-Эстония»), а также многочисленные русскоязычные Интернет-ресурсы (в их числе и ИМХО-клуб) — это, конечно, хорошо, но по моему глубокому лингвистическому убеждению, наличие ежедневной газеты является важным фактором, свидетельствующим о стабильности и сохранности того или иного языка в данное время в данном месте.
 
Можно говорить о затратности и нерентабельности ее издания (и те, кто будут ссылаться на финансовый аспект, скорее всего, окажутся совершенно правы), но внешний языковой фактор не проведешь. Великая печаль заключается в том, что в Эстонии последний русский ежедневник «Молодежь Эстонии» в результате неясно кем инспирированных подковерных баталий оказался благополучно похороненным четыре года назад, так и не дотянув до своего 50-летия, а выходит ли сегодня хотя бы переводная версия официозной «Постимеес» на русском, я не уверен. Буду благодарен, если сообщите.
 
От всей души пожелав «Вестям сегодня» и другим русскоязычным бумажным и интернет-ресурсам процветания и долгих лет жизни, я вынужден констатировать, что после беглого анализа ситуации с бумажными СМИ можно сделать вывод: в долгосрочной перспективе русскому языку в Латвии угрожает опасность. Тем более что (и это главное) по статистике русскоязычных [читателей] уезжает больше, чем латышей.
 
 
* * *

И, наконец, обратимся к юридическому фактору, который тоже многое определяет. Я имею в виду наличие официального статуса. Или его отсутствие. Итак, латышский язык в Латвии является единственным и неповторимым государственным языком, что в целом сказывается на его престиже внутри страны. Внешний статусный фактор — это принадлежность латышского к официальным языкам Европейского Союза.
 
Напомню, русский язык к таковым не принадлежит. И, может быть, кому-то из читателей это покажется несущественным (русский язык ведь и так самодостаточный, за нами Россия, самая большая в мире страна, и Пушкин с Толстым), но с учетом этого фактора в европейском контексте можно смело говорить о дискриминированном положении русскоязычного населения ЕС на психоэмоциональном и статусно-юридическом уровне. А это примерно 2 миллиона человек! Язык постоянных жителей, для которых европейские страны — первая или вторая родина, и которые, что вполне нормально, нуждаются в том, чтобы их язык уважали и признавали.
 
Русский язык в Латвии (равно как и в Литве и в Эстонии) не имеет никакого статуса. И в связи с незаполненностью статусной лакуны иногда его либерально величают «общим языком национальных меньшинств Латвии» или «иностранным языком» в зависимости от бюрократического контекста. Из-за этого нуля в графе «статус» русскоязычное население оказывается неспособным воспользоваться теми правами, которые естественным образом должны быть ему предоставлены.
 
В аспекте визуального соответствия языковой ситуации языковой политике это названия магазинов, центров услуг, всевозможных ведомств и заведений, табличек с названиями улиц, остановок общественного транспорта на русском; рассылка информационных материалов, возможность официально обратиться в государственные структуры на родном языке и многое другое, давно нам всем привычное до оскомины в сознании. Лишение русского языка официального статуса (напомню, что любой статус сам по себе уже официальный) — это языковое преступление латвийских властей, действие которого продолжается до сих пор.
 
Отсутствие статуса у языка, родного для наверняка более чем трети населения страны, как бы подспудно, на глубоком психоэмоциональном уровне, моделирует перспективу отсутствия этого языка как такового. Наш человек, конечно, ко всему привыкает — в семье, с друзьями и вообще повсюду он общается на своем языке (всегда ли?), вроде бы в детском саду и школе пока учиться на нем может (да уже не везде, а с вузами ситуация еще более запущена). Телек на русском может посмотреть, радио послушать, газету тоже пока может почитать (везде ли?).
 
Да, пусть нет официального статуса. Бояться нечего, зря паникуете, скажут некоторые люди. Но ведь статуса-то нет! «Не заполнено» Таким образом, русский язык как бы становится неофициальным. Не совсем легальным. Нон грата. В общем, русский язык в прибалтийских республиках сегодня приравнивается к контрабандному товару, и его употребление — к употреблению контрабандных продуктов.
 
Русский язык оказывается незащищенным на государственном уровне, в итоге его сфера употребления ограничена, что и создает еще одну значимую опасность для его функционирования. Вот что мы сегодня имеем.
 
В финальной части, когда выводы после написанного обычно так и просятся на бумагу, я не буду на них останавливаться, потому что они были сделаны по ходу написания этого текста. Но одну из установок я бы хотел особо оговорить: в условиях системной депопуляции Латвии и с учетом всей совокупности социополитических факторов надо признать, что на сегодняшний день русский язык в нашем государстве находится под большей угрозой, чем латышский.
 
Классификация ЮНЕСКО отображает готовый результат, а вот изменения во внеязыковых факторах воздействия указывают на процесс. Допустим, кирдык настал языку — ученые-юнесковцы это все решительно и строго фиксируют в своем талмуде. А голая таблица с формулировками по поводу представителей разных поколений, которые говорят — не говорят на данном языке, не отражает ситуацию «в глубоком разрезе» и не анализирует причины.
 
И чем больше я наблюдаю за рассветами и закатами разных языков, тем больше прихожу к мнению, что за закатом каждого языка скрывается безжалостный политический мотив.