Главная беда – мы не решались сами для себя сформулировать истинное положение дел и свои желания. Почему-то считалось политкорректным говорить не то, что хотим, а нечто среднее между своим мнением и мнением начальства. А собеседник чувствовал фальшь и просто не вступал в разговоры – кому охота связываться с мелкими мошенниками, которые сами не знают, чего хотят.
Политика – это всегда торговля. Простой пример показывает, где и в чем мы вели себя нелепо.

Предположим, надо продать воз красивых сочных яблок. Приехали на базар и видим, что за яблоки больше 50 сантимов не дают, а груши стоят по лату. И решили – а давайте мы повесим ценник «груши» — авось, кто-нибудь позарится и заплатит сантимов 80. Результат предрешен – никто даже не подошел. Мы стараемся, хватаем народ за рукава, объясняем, что наши фрукты – гибрид, они с приятным грушевым вкусом. Но покупатели видят, что перед ними отнюдь не груши, и, не желая связываться с жуликами, идут дальше. А яблоки они, возможно, и купили бы – тоже вкусно.

Миф первый: «Мы – не мигранты, а коренное население»

Чем больше нас упрекают, что мы здесь пришлые, тем больше появляется аргументов об исторических корнях русских Латвии. Вот здесь жило славянское племя кривичей, а вот присылал дружину полоцкий князь, а вот на месте Ерсики и Кокнесе в каком-то забытом веке стояли остроги древних славян...

Все это очень познавательно, но так и хочется спросить у энтузиаста-краеведа – а ты сам из кривичей будешь или пращур твой в том остроге служил? «Да нет – последует ответ. – Я в 1985 году с Украины приехал, но ведь интересно и важно знать о том, что здесь были наши предки!»

Интересно – вполне, но ровно в такой же степени неважно. Потому что рассуждения о происхождении имеют какое-то политическое значение только при наличии духовной связи с предками. Поскольку в Латвии нет ни одного человека, способного доказать свое происхождение от кривичей или полоцких дружинников, никакого значения для нас факт их пребывания на этой территории не имеет.

Простая параллель показывает, как смешны все эти разговоры. Живет в Риге уважаемый человек по имени Хосам Абу Мери. Уроженец Ливана, врач, член правящей партии «Виенотиба», баллотировался в Сейм. Предположим, лет через пятьсот крупная арабская община Латвии развернет борьбу за свои права. Кто-нибудь найдет в архиве справку и напишет: «С древних времен латвийскую землю заселяли арабы. Уже в 21-м веке наш соотечественник пользовался таким влиянием, что его хотели избрать в Сейм и пригласили работать советником министра...»

В общем, если не хотим быть как те гипотетические арабы 26-го века, то лучше про кривичей и полоцкого князя не упоминать: получается типичная яблочная груша.

Но вот староверы на территории Латвии непрерывно живут более трехсот лет. И наследие имперской мощи 19-20-го веков весьма осязаемо. И в Первой Латвийской республике русские тоже какую-то роль играли. Неужели и это не имеет современного политического значения? Как ни странно, не имеет.
Любой исследователь Первой республики скажет вам, что хотя русские тогда были второй по численности национальной группой, они политически были расколоты и свои интересы защищали куда менее эффективно, чем сплоченные немцы и евреи.

Причин много. Староверы Латгалии и Риги – это разные общины, не слишком близкие между собой, но отделенные от православных. Среди последних по-разному смотрели на мир люди, приехавшие в царское время, и недавние беженцы из СССР. Наконец, в числе потребителей русской культуры – зрителей в театрах, читателей газет, учеников гимназий – было немало евреев, но им и в голову не приходило отнести себя к некоему «русскоязычному населению» — тогда и термин такой никто не придумывал.

А в советское время очень быстро – лет за тридцать — все коренным образом изменилось. Приехала масса народа, поглотила эти обломки и соединила их.
Здесь я могу быть свидетелем, так как мои родители и все их окружение – это люди из семей, проживавших в Латвии много поколений. Они говорили по-латышски без акцента, по привычке заговаривали на этом языке с незнакомыми, хотя те часто латышским не владели, охотно вместе с латышами ругали «понаехавших». Жил еврей или русский в Латвии до войны или нет — в их глазах было важнейшей характеристикой человека.

Но во всем остальном они были типичными советскими людьми. Не в том плане, что стали ярыми коммунистами, наоборот. Но они легко привыкли к масштабам империи: пробивались на гастроли московских театров, выписывали «Новый мир», отдыхали в Гурзуфе и Гаграх, слушали втихаря «Свободу» и восхищались Сахаровым. А латыши брали абонемент на премьеры в театр Смильгиса, читали «Карогс», ловили «Америкас балсс», проводили отпуск на хуторе и сочувствовали Гунару Астре. То есть если нелатыши стали гражданами СССР, то латыши – гражданами Латвийской ССР.

А среди родившихся после войны такой вопрос вообще не стоял. Ясно, что если одна часть общества говорит по-русски, а другая – по-латышски, то на эти части общество и разделено. Когда в начале 90-х стали давать гражданство по довоенным предкам, большинство знакомых, конечно, его не получило. Но если кто-то получил, то это всегда было неожиданно. Знаешь человека всю жизнь, в доме бываешь, с родителями знаком – но никогда и не задумывался, что они до войны делали, настолько это казалось несущественно.

В общем, хорошо это или плохо, но советской власти удалось создать общину из людей разных национальностей и разного происхождения, объединенных русским языком. И если есть в Латвии армяне или татары, то в первую очередь они русскоязычные, а уже при ближайшем рассмотрении – представители своих народов. Как в анекдоте: «вы, русские, сами разбирайтесь, кто из вас еврей».
До сих пор большинство русскоязычных граждан приобрело свой статус по наследству, а не путем натурализации. Но если копнуть глубже, то у очень многих окажется половина или три четверти «мигрантской» крови.

Согласитесь, несерьезно говорить о проживании в Латвии поколениями, если бабушка пятьдесят лет назад по неразумию вышла замуж за латыша, а через полгода от него сбежала. А сколько граждан Латвии появилось в результате этой ошибки юности: ваша мама, вы с братом, четверо ваших и брата детей...

Все это наши соседи прекрасно понимают. Когда мы пытаемся набивать себе цену поколениями предков, они видят типичное яблоко, называемое грушей, и презрительно улыбаются.

Миф второй: «Мы голосовали за независимость вместе с латышами»

Этот миф приходится слышать часто, но никому и в голову не приходит посчитать – а в какой степени он справедлив. Попробуем исправить недостаток, не стесняясь грубых округлений: голосование-то тайное, точный ответ узнать невозможно.

Итак 3 марта 1991 года против независимости Латвии проголосовало 411 тысяч человек. Еще 27 тысяч испортили бюллетени, как призывала тогдашняя оппозиция. Но кто-то мог и ошибиться случайно, для круглого счета против независимости было 430 тысяч.

А сколько нас было всего, можно прикинуть по итогам переписи 1989 года: из 2,667 миллиона человек 1,388 миллиона латышей (русских – 905 тысяч). Значит, нелатышей – 1,279 миллиона. Но ведь из 60 тысяч поляков, 35 тысяч литовцев, 23 тысяч евреев, 7 тысяч цыган, 3 тысяч эстонцев немалая часть была интегрирована в латышскую, а не русскую среду. Будем считать, что русскоязычных 1,2 миллиона.

Несовершеннолетние не голосуют. В возрасте до 19 лет перепись насчитала 756 тысяч человек. Отнимаем одну девятнадцатую — тех, кому уже 18 исполнилось, и еще 55% латышскоязычного населения. Получается 322 тысячи русскоязычных детишек. Правда, огромная часть будущих неграждан на тот момент – это люди, живущие в Латвии первое поколение. Их старики остались в Союзе. Следовательно, в этой группе детей должно быть пропорционально больше, чем у местных. Надбавим на это хотя бы 5%. Итого 340 тысяч, значит, взрослых русскоязычных оказывается 860 тысяч.

На референдуме не имели права голосовать военнослужащие, а перепись населения их учла. Сколько их было, нам не скажут – военная тайна, но три огромных училища, пограничники, приписанные к нашим портам военные корабли, многочисленные части и штабы – не верю, что меньше 60 тысяч. Значит, на референдум могли придти 800 тысяч.

Но пришло меньше. Официальная активность избирателей составила менее 88% . Но если для латышей это было моментом истины, ключевым событием в истории народа, то для нелатышей референдум был одним из многочисленных голосований того смутного времени. Ясно, что их активность была ниже, ну хотя бы 85%. Значит, проголосовало только 680 тысяч человек.

А сейчас прибегнем к простой арифметике. Против независимости — 430 тысяч из 680 – это 63%. За независимость – 250 тысяч, или 37%. При всей приблизительности подсчетов очевидно: большинство нашей общины этого государства не хотело. И это при том, что вся пропагандистская машина существовавшей на тот момент почти год Латвийской Республики работала на голосование «за» — примерно как во время референдума о русском языке. Проголосовать «против» — значило проявить разумный нонконформизм, и мы это сделали.

Статья была уже написана, когда мне попались результаты социологического опроса марта 1991 года. Независимость Латвии готовы были поддержать 94% латышей и 38% нелатышей. Каюсь, про 6% латышей, которые против независимости, я просто не подумал. Думаю, что среди них немало людей из смешанных семей, числящихся латышами, но живущих в русскоязычной среде. Но есть ведь и зеркальное отражение – такие же люди, живущие в латышской среде, но числящиеся инородцами. И еще некоторая часть олатышенных поляков с литовцами. Таким образом, из 38% нелатышей, которые за независимость, часть не была русскоязычными. Следовательно, получившаяся у меня цифра 37% скорей завышена, чем занижена.

Так что если кто-то голосовал за независимость, или ему сейчас кажется, что он так голосовал, или он молод, вырос в независимой Латвии и не представляет, что может быть иначе – говорите от своего имени, слово «мы» здесь неуместно.
И не удивляйтесь, когда латыши вам не верят. Потому что они помнят, что в ячейке Народного фронта на работе не было ни одного неарийца, что митинги Интерфронта собирали многие тысячи энтузиастов, что почти треть депутатов Верховного Совета не поддержали независимость. Латыши-то знают, что независимая Латвия – это латышская идея, и нечего еще раз выдавать свои яблоки за их груши.

Миф третий: «Латвийские русские – совсем не такие, как в России»

С этим мифом спорить труднее, чем с предыдущими – он основан не на искажении истории, а на субъективном ощущении. Ну не чувствует себя человек россиянином, хоть кол на голове теши – и что?

Попробую объяснить, в чем ошибка. Разумеется, россияне от нас отличаются. Они смеются, когда мы говорим «так само» или «замного», а простых русских слов «замаксать» или «ринда» попросту не понимают. Они несколько больше, чем мы, употребляют матерных выражений в минуту речи и несколько чаще прогуливают работу по причине больной головы после вчерашнего. Им кажется нелепой наша привычка вертеть головой на трамвайной остановке в поисках расписания или устраивать трагедию, когда не удается ежедневно принимать душ. Они прицениваются в каких-то странных рублях с неимоверным количеством тысяч.
Мы отсюда как-то не представляем, насколько эта Россия большая и разная. Кто-то из нас поедет в Москву, кто-то в Урюпинск – и обоим многое покажется чужим. Но и москвичу в Урюпинске неуютно, и урюпинцу – в Москве, а омичу и мурманчанину – в обоих этих городах.

Отличие прибалтийских русских от уральских или кубанских, возможно, несколько больше, чем тех между собой – но в любом случае речь идет о нюансах. А наше отличие от латышей глобально, просто мы так мало знаем своих соседей, что не отдаем себе отчета в этой разнице. Мы никогда не жили на хуторе или в рыбацком поселке, не пели в народном хоре размером в десятки тысяч человек, не пропустили через себя их романы, дайны и театр. Мы охотно смеемся над словечком «пидералала» в популярной песенке, но понятия не имеем, о чем она. Мы только с трудом приучаемся быть двуязычными и под чужой властью, а они так жили несколько веков.

Зато латыши знают и про нас, и про Россию намного больше. Хочешь – не хочешь, по всем каналам телевидения с утра до вечера на понятном им языке крутят сериалы, где они видят людей, очень похожих на нас и действующих в интерьерах, очень похожих на Плявниеки или Кенгарагс. А потом они едут на курорт в Турцию или Египет, где русские туристы куролесят с российским размахом – только на обратном пути часть этих буйных товарищей обнаруживается в рижском самолете. Поэтому рассказывать латышам о самобытности латвийских русских и их принципиальных отличиях от жителей метрополии – значит очередной раз очевидное яблоко именовать грушей.

Правду говорить легко и приятно

А теперь попробуем отказаться от этих политкорректных мифов и начать говорить о себе правду. Вполне возможно, что договориться с латышами будет легче. .

Итак, мы честно сказали латышам: да, русскоязычная община Латвии – плод ее пребывания в СССР, если вам так нравится – плод советской оккупации. Но большая часть этой общины получила гражданство тем или иным путем. Опросы показывают, что русскоязычные граждане и неграждане голосовали бы одинаково. В чем сакральный смысл разделения идеологически единой общины на кардинально различающиеся по объему прав группы? Натурализовавшись, негражданин не меняет убеждений – так зачем же его мучить? Пройдет несколько десятилетий, неграждане вымрут, вам все равно придется иметь дело со всеми нами вместе. Стоит ли оттягивать неизбежное?

Начав искать исторические корни, мы поневоле принимаем антидемократическую теорию оппонентов: дескать объем прав человека зависит от числа поколений предков на этой земле. Несколько десятков лет, которые прожили здесь практически все инородцы, вполне достаточно, чтобы освоиться. Поэтому один человек – один голос, все граждане равны, а все неграждане должны стать гражданами.

Продолжим наш правдивый рассказ. Нормальным образом каждый человек должен быть привязан и к своей стране в целом, и к провинции, где живет. Невозможно же представить латыша, который поддержал бы независимость Латгалии от Латвии, если вдруг такой вопрос кто-нибудь поставит! Поэтому в советское время нормально для каждого инородца было быть патриотом СССР и Латвии, как его составной части.

А латышу советский патриотизм был чужд, потому что воспоминание о независимости, как невероятно счастливом периоде национальной истории, жило вопреки всем усилиям тогдашней пропаганды.

Следовательно, идею независимой Латвии мы должны были бы воспринять в штыки – и большинство так и сделало. Латыши, конечно, хитрили, обещали золотые горы, но порядочные люди не имели права клюнуть на эту удочку. Поэтому, если сейчас мы говорим, что конечно же, были против независимой Латвии, но демократично подчинились воле большинства, то можем рассчитывать на уважение. Если же мы продали Родину за чечевичную похлебку, а теперь ноем, что та оказалась недостаточно сытной, то вполне разумно эту похлебку у нас отнять – стоит ли кормить жалких предателей, когда нужда в них отпала!

Сегодня нет СССР, но есть Россия – наша историческая и культурная Родина, от которой мы оторваны. Латышам это знакомо, у них тоже есть тримда. Правильный латыш в рассеянии в равной степени предан и своей нынешней стране, и латвийской отчизне. Вон какие очереди они выстаивали в своих англиях-америках, чтобы за латышский язык проголосовать! Мы же, как Иваны, не помнящие родства, от отечества норовим отказаться, сочиняя сказку о некоей новой общности людей, говорящих по-русски, но чуждых России.

К какому выводу должен придти логически мыслящий латыш? Россия – некое исчадие ада, откуда люди бегут. Из Латвии они, конечно, тоже бегут, но хотя бы сохраняют сентиментальные воспоминания, а русские в Латвии норовят подчеркнуть свою чуждость стране исхода. Следовательно, мы должны быть благодарны своим освободителям от российского ига, которые нас приблизили к европейскому счастью. Поэтому – всем перестать ныть и мигом учить латышский! А русский – забыть как страшный сон, ведь в такой порочной стране по определению не может быть языка, имеющего какую-либо культурную ценность. Если мы сопротивляемся, то это объясняется только нашей ленью, от которой единственное средство – строгие наказания.

Референдум о русском языке – чуть ли не первое событие в истории независимой Латвии, когда русскоязычные повели себя достойно, не выпрашивая мелкие уступки и аппеллируя к справедливости, а не статьям международных конвенций, которые Латвия презирает. Разумно было бы продолжить в том же духе и предложить простую логичную платформу для переговоров.

Мы приехали в Латвию в разные времена, но практически все в качестве граждан великой империи. Крушение этой империи стало для нас не только геополитической, но и личной трагедией. Поэтому латыши, которые приложили руку к разрушению нашей отчизны, а теперь счастливы в независимой стране, должны пойти нам на уступки. Все, что мы могли уступить, мы уступили в 1991 году, теперь очередь латышей идти нам навстречу. Если объем этих уступок будет недостаточно велик, то мы потребуем воссоединения с Россией. Чем мы хуже юго-осетинов? Или не потребуем, если латыши нас убедят, что они добрые соседи, готовые с нами считаться.

Политика, как было сказано – это торговля. Больше попросишь – хоть что-то получишь. Раньше тоже не верили, что возможен референдум о русском как государственном.

А пока титульная нация будет переваривать наше нахальство, мы будем жить, как жили. Какой там следующий референдум на очереди?