О единой нации
 
Вопрос построения единой нации в любом государстве — можно считать одним из ключевых факторов, способных обеспечить населению долгосрочную перспективу существования и не быть поглощенным процессами глобализации.

Термину «нация» довольно сложно дать точное определение, поскольку процесс построения единого общества всегда находится в движении и всегда стремится к изменению, кроме того, определение зависит от метода рассмотрения.

В классическом понимании, появившемся еще во времена немецкого романтизма, нацию определяли как народную общ­ность, основанную на общем языке, культуре, истории и правах чело­века (И.Гердер). Однако с течением времени философская мысль находила все более и более подходящие к текущему моменту определения, трактовки, суждения.

Позднее под нацией стали понимать общность со своим государством (М.Вебер) или общество с коллективной памятью, общей религией, языком, культурой и пр. (Э.Ренан). Современное классическое определение нации дал социолог Б. Андерсон: Нации — воображаемые сообщества^[1], с их обязательным условием формирования — преемственностью сознания.

Таким образом, можно сделать вывод, что

 

перспективная нация — нация, построенная на принципе добровольного сообщества с единой целью и единым видением своего прошлого и будущего.

 

Немаловажным фактором для построения гармоничной нации является история. Однако интерпретация истории государства с течением времени всегда меняется и приспосабливается к текущим внешним обстоятельствам.

История в силу своей многозначности не может быть объективной по принципу «для всех»: всегда найдутся факты, которые выгодны или, наоборот, не выгодны на текущий момент для того, кто пишет историю.

Написание актуальной версии истории — это процесс «узаконения» мифотворчества. История должна выставлять на первый план успехи, победы и достижения своего народа. С этим довольно легко справиться и выделить наиболее успешные примеры, когда история государства уходит далеко корнями вглубь веков. И совершенно другое дело, когда государство существует от силы несколько десятков лет.

Один из ярких примеров конъюнктурной истории — утверждения украинских историков о великих украх, населявших Землю 140 тыс. лет назад и выкопавших Черное море^[2].
 
Если отследить написание истории латышей, то на сегодня это, пожалуй, ярчайший образец того, как буквально на наших глазах пишется и мифологизируется история не дня сегодняшнего, но всей истории латышского народа в целом.

Развенчание устойчивых и создание новых исторических мифов в современной Латвии востребовано официозной историографией.
 
Несомненно, для малых народов, у которых еще полтора столетия назад не было своей национальной письменности, написание героической, морализующей и ведущей за собой будущие поколения истории становится первостепенной задачей.

Понимание важности этих моментов, в силу объективных исторических причин, латышской интеллигенцией произошло сравнительно недавно — в конце 20-х годов ХХ века, уже после того, как на политической карте мира появилась независимая Латвия.
 
 

Современная Латвия как государство построена на двух основных исторических элементах — на немецком и русском наследии.

Вклад самих латышей в построение государства стал ощутим лишь после образования независимого государства. После провозглашения независимости в 1918 году новое государство довольно скоро начинает приобретать националистические черты, а спустя 15 лет после образования оно станет авторитарным ультранационалистическим государством с лозунгом «Латвия для латышей».

Примеров тому весьма много. Как один из типичных — публикация в студенческой газете о государственном перевороте Карлиса Ульманиса 15 мая 1934 года, где говорится, что отныне «Латвия должна принадлежать латышам. Латвию надо освободить от всего чужого»^[3].
 
После переворота Ульманиса 1934 года против национальных меньшинств, проживающих в Латвии, начинается «крестовый поход»: закрываются их школы, из официального оборота изымаются традиционные для Латвии немецкий и русский языки.

В 1936 году вождь латышского народа Ульманис объявляет о создании Института истории Латвии. В его задачу входило изучение латышской истории Латвии^[4].
 

Мифотворчество — важнейшее из искусств
 
Не так давно в средствах массовой информации появилась обширная статья доктора исторических наук, профессора Рижского технического университета Каспарса Клявиньша.

В статье «Исторические мифы: происхождение и значение для развития современной нации»^[5] историк собрал популярные в обществе мифы о латышах и попытался их объяснить и опровергнуть с научной точки зрения. Самые распространенные — «700 лет проведенных в рабстве» и то, что «латышам свойственен прислужнический дух».

Еще одна задача этой работы — показать исконную принадлежность латышей к европейскому культурному пространству. Но это тот случай, когда благие намерения производят обратный эффект.
 
Повествуя о событиях на территории Латвии, автор использует тактику подмены понятий.

Так, говоря о немецком культурном пространстве и его распространении в Ливонии, а после и в Российской империи, историк считает, что латыши как коренная нация сопричастны передовой немецкой культуре описываемого времени.

Например, в качестве сопричастности латышей к европейской передовой мысли профессор указывает на то, что книга немецкого философа И.Канта печаталась в Риге, или тот факт, что композитор Р.Вагнер некоторое время жил в Риге, или известный исследователь Африки Георг Швайнфурт родился в Риге.

Однако надо понимать, что сопричастность предполагает содействие, взаимовлияние, где обе стороны производят некие общие культурные ценности на паритетных условиях. Здесь же этого не прослеживается.
 
Упоминая об успехах независимого государства Латвии в 1918 году, профессор указывает, что Латвия сразу после основания стала успешной во всех сферах: в хозяйстве, инновациях, в искусстве, науке и пр.,

 

но совершенно умалчивает, что это всё появилось не на пустом месте, а пришло из Российской империи.

Кроме того, доктор истории считает, что латыши принадлежали к европейской культуре с самого основания Ливонии, а в качестве сравнения приводит тот факт, что «Россия попала в просвещенное европейское пространство лишь в XVIII веке».
 
И наконец, когда историк говорит о достижениях латышской культуры, в частности, литературе, то из написанного можно сделать весьма странный вывод, что самобытного народного творчества у латышского народа не существует — весь его фольклор заимствован из других европейских культур.

Но тут надо сказать, что аутентичность фольклора — один из сложнейших вопросов.

С одной стороны, фольклорная традиция предполагает преемственность сюжетов и форм, например, общеиндоевропейская фольклорная традиция, с другой стороны, специфичность отдельных народных традиций формируется из ряда уникальных черт, характерных только для народного творчества данного народа.

Насколько черты латышской фольклорной традиции уникальны — вопрос открытый.
 
Вопрос культуры и искусства очень важен для существования сообщества, претендующего на самобытность. Как известно, искусство — привилегия образованного сообщества творческой интеллигенции, продукт цивилизованного и образованного общества, основанный на культурно-историческом опыте.

Обращаясь к теме искусства, следует рассмотреть несколько близких данной тематике терминов: творчество, ремесленничество и, собственно, искусство.

Творчество — это общечеловеческая способность, которая не зависит от возраста, уровня образованности, социального статуса, культурных традиций и т.д. Ремесленничество очень близко творчеству, однако носит утилитарный характер. Продукты ремесленника адресованы широкому кругу потребителей, ремесло для ремесленника обычно является средством его заработка.

Искусство, в свою очередь, — это высшая форма творчества, искусство имеет определенные каноны и традицию, а также воплощает в себе культурные ценности человечества. Объекты искусства создает творческая интеллигенция, т.е. высокообразованное сообщество творческих мастеров.

Творческая интеллигенция появляется в результате усилий многих поколений культурного сообщества, цель которого сохранить, обогатить за счет опыта других культур и народов и передать дальше важнейшие культурные ценности.

Эту функцию неспособно реализовать, например, народное творчество, хотя и оно передает ценности будущим поколениям, но для народного творчества недоступен весьма важный фактор искусства, собственно, среда, в которой оно произрастает, — высокая образованность творческой элиты.

Именно поэтому искусство не всегда понятно всем социальным слоям населения, так как для того, чтобы понимать искусство, необходимо уметь толковать разные культурные коды.

 

Если общество на определенной стадии своего развития состоит главным образом из земледельцев, ремесленников, торговцев и других подобных социальных групп, говорить о существовании искусства в его классическом понимании в таком обществе не представляется возможным.

 
Таким образом, говорить о самобытном или хотя бы заимствованном латышском искусстве в эпоху Средневековья или в эпоху Возрождения не приходится, можно лишь говорить о народном творчестве, поскольку латышская интеллигенция появляется лишь в конце XIX века.

Этот факт подтверждает и сам профессор, приводя примеры произведений искусства, созданные латышской интеллигенцией в конце XIX века.
 

Взгляд в прошлое
 
В XII веке население Прибалтийского края состояло из балто-славянских племен, которые вели междоусобные войны и торговали с восточными русскими княжествами. Отчасти территория современной Восточной Латвии вплоть до нынешней Риги подчинялась Полоцкому княжеству, которому местные племена платили дань.

К сожалению, письменных источников, описывающих этот период практически нет, поскольку местные племена не имели своей письменности. Первая хроника, описывающая на латинском языке территорию Латвии, появилась примерно в 1225-1226 годах^[6].

Современные латыши берут свое начало еще в далекой древности.

Латышский этнос произошел в результате слияния различных племенных групп, населявших Прибалтийский край: латгалы, курши, земгалы, селы. Кроме того, численность латышей немного увеличилась в процессе истории путем ассимиляции финно-угорского племени ливов.

Процесс формирования единой латышской народности происходил постепенно в течение XIII-XVII веков, но окончательно этот процесс завершился в ХХ веке.
 
 

Появление чужеземцев с запада в середине XII века в Прибалтике становится началом новой эпохи.

Прибыв сюда, на место будущего города Риги, мореплаватели обнаружили поселение ливов, которые здесь имели небольшой рынок и рыбацкую деревушку. Начались налаживаться торговые связи.

Однако XI-XII века — период активных Крестовых походов против язычников. С благословения папы римского орден Меченосцев, основанный в 1202 году епископом Альбертом, выступает покорять балтийских язычников — ливов, куршей, латгалов и земгалов.

Первыми в этой борьбе пали ливы — уже в 1207 году^[7]. Последними порабощенными племенами стали земгалы в 1290 году. Основной причинной поражения местных племен стала их техническая и культурная отсталость.

По утверждению историков (например, Л.Арбузов) местные племена не владели технологией каменного строительства, т.е. они не знали известкового раствора, способного скреплять камни между собой. Все их жилые и защитные постройки были деревянными, которые легко уничтожались огнем.

Кроме того, преимущества немцев и русских в Прибалтике можно объяснить тем, что они, прибыв сюда, оставались частью состоявшегося и более или менее успешного массива общества с уже сложившимися культурными, торговыми, военными, религиозными традициями и мировоззрениями, в отличие от местных балтийских племен.
 

Изобретение истории
 
Если вернуться к воссозданию латышами своей истории, то видим, что и в прошлом также использовался прием подмены понятий.

Например, в 1932 году латышский историк Янис Страубергс в своем труде «История Риги»^[8] со ссылкой на источники XVII века писал, что латыши жили в Риге задолго до прихода немцев, подтверждая тем самым, что Рига — основана латышами и это исконно латышский город^[9].

Рига как поселение основана ливами, которые здесь промышляли охотой, рыболовством и обменной торговлей с ближайшими соседями — славянскими и балтийскими племенами.

Однако здесь необходимо понимать, что мы подразумеваем под понятием «город».

Современный толковый словарь русского языка С.А. Кузнецова указывает, что одним из значений слова «город» является «древнее поселение, огороженное укрепленной стеной, крепость»^[10]. Этимологический словарь латышского языка слово pilsēta (город) тоже объясняет как «огороженное поселение»^[11], и, наконец, слово pils в переводе с латышского означает замок.

Немецкий историк Фридрих Беннинховен в своем труде «Появление Риги и начало ганзейской торговли»^[12] подробно описывает развитие Риги в конце XII — начале XIII веков. Его утверждения и составленные схемы Риги этого периода свидетельствуют о том, что первые укрепления появились после прихода немцев, т.е. именно они начали преобразовывать поселение в город в его типичном понятии.
 
Происхождение русских на территории современной Латвии также имеет внушительную историю.

Еще в начале XIII века здесь существовали два замка, принадлежавших славянским племенам. По свидетельствам средневековых летописцев, один из них был Куконос (нем. Кокенгауз, сегодня Кокнесе) и Царьград (нем. Герсик, сегодня Ерсика).

 

В латышской историографии этим городам последовательно приписывают латышское происхождение.

Например, латышский историк Я.Страубергс называет Герсик «самым большим латышским государством, которое когда-либо существовало»^[13]. При этом средневековые хроники называют Герсик русским городом^[14].
 
Русские в Риге на постоянной основе появились с 1229 года, когда купцы основали за пределами немецкого монастыря епископа Альберта свой «гостиный двор».

Спустя некоторое время в расширившийся периметр городской стены немцы включили и поселение русских купцов. У них здесь находилась своя православная церковь, освященная во имя Николая Чудотворца. Первые сведения об этой церкви в летописях появляются с 1297 года. Позднее уже в немецком городе появилась и улица с названием Русская^[15].
 
После покорения немцами местных балтийских племен в конце XIII века они становятся зависимыми. Постепенно на них накладывались все большие и большие обязанности.

Даже на живших в городах латышей накладывались ограничения.

Например, в 1352 г. в Риге основали Малую гильдию, куда входили местные мелкие торговцы и ремесленники, при этом гильдейские цеха могли возглавлять только немцы, «ненемцы» имели право организовывать цеха лишь непрестижных ремесел: носильщики, грузчики, весовщики и др.^[16]
 
С 1494 года в Ливонии устанавливается крепостное право. Теперь все беглые крестьяне выдавались их господину. Крестьяне должны были отрабатывать барщину и платить оброк. Кроме того, была ограничена свобода их передвижения, они были прикреплены к земле подобно крестьянам в Западной Европе.
 
Практически все источники, повествующие об этнической составляющей исследуемого региона, говорят о слабой культурной, политической и экономической составляющей латышей.

Например, первый балтийский историограф П.Эйнхорн так описывал положение латышей Курляндии в середине XVII века:

 

«Их не допускают ни к одной должности, даже самой низшей и ничтожной, на всей этой земле должности отдают только немцам, даже если какой-нибудь из местных оказывается к чему-то пригодным, его все равно не берут, а отдают должность немцу»^[17].

Эйнхорн в уничижительном тоне рассказывает о латышском фольклоре, традициях латышей, описывает их худшие черты характера, порочность. Причиной для его подобной оценки послужило то, что латыши долгое время оставались язычниками и, соответственно, их бедственное положение — это божья кара за приверженность языческим традициям.
 
Латыши в Риге находились в качестве свободных жителей. В городе дозволялось жить любому, кто способен был приобрести там имущество в свое владение^[18].

Рижский врач Отто Гун, оставивший описание города конца XVIII века, так описывал латышей того периода:

 

«…многие имеют пропитание через домашнюю прислугу, поденную работу, и другие прислуги по торговле при разных званиях; многие также из них в близости города живут рыбной ловлей, скотоводством, содержанием огородов и другими разными промыслами. Хотя все в городе и вне его живущие латыши вольные люди, однако же они обязаны городу и некоторыми повинностями: они должны чистить городскую набережную, разводить и наводить составленный из плотов мост, вколачивать сваи на городской набережной и во время осады города на валы и обратно возить пушки и т.д.»^[19].

 
Я.Страубергс в своем труде, желая выдать желаемое за действительное, описывает положение рижан латышей в начале XVI века — они, как и русские, жили в отдельном квартале города и сопротивлялись введению крепостничества, а их основная идея и конечная цель, по мнению автора, заключалась «в борьбе за латышскую Ригу»^[20].

Подобное утверждение не соответствует исторической действительности, но вполне соответствует националистическому духу эпохи, в которой творил автор.
 
При этом необходимо обозначить главное — вся власть в ливонских землях была сосредоточена в руках орденских магистров и архиепископов.

Еще с момента основания города Риги, здесь действовала типичная немецкая структура политического управления, которая распространялась на всю Ливонию.

После основания Риги в 1201 году здесь установилась власть епископа Альберта, который и ввел характерное для немецких земель управление. Оно заключалось в формировании выборного органа — т.н. рата, куда входили 12 горожан, они же выбирали главу рата — бюргермейстера.

В Риге рат был основан в 1226 году^[21] и просуществовал около 660 лет, когда в Российской империи повсеместно ввели новое Городовое положение.

Никакого участия в управлении территориями и городами, в распределении налогов латыши не принимали, ни судебной, ни административной властью они также не обладали.

Сословное неравенство было отчасти устранено лишь в конце XIX века, когда Российская империя озаботилась сохранением и развитием своих окраинных губерний. Латыши в проводимой русификации увидели перспективы социального роста и способ избавления от немецкого превосходства.

Однако, по большому счету, сословное неравенство и превосходство немецкой нации здесь сохранялось вплоть до 1939 года, когда немецкая община уже независимой Латвийской Республики в полном составе была вынуждена покинуть свои уже ставшие исконными земли по политическим мотивам.
 

А государство — в подарок
 
Вопрос о провозглашении в 1918 году латышами независимого государства тоже весьма показателен.

Например, декларацию о независимости Латвии в 1918 году написал немецкий уполномоченный по Прибалтике Август Винниг^[22], заинтересованный в том, чтобы сохранить остатки немецкой армии и уберечь ее от демобилизации.

Освободительной войны латыши тоже никогда не вели. Когда на территории уже объявившей независимость Латвии установилась власть большевиков (январь 1919 г.), то при попытке освободить от них Латвию латвийской армии еще не существовало, и добровольцы в народное ополчение шли неохотно.

Так, против большевиков в апреле 1919 года воевали: 20 тыс. немцев, 3,8 тыс. прибалтийских немцев, 3 тыс. латышей и 300 русских. Скудный латышский состав армии, который впоследствии стал основой всей латвийской армии, пополняли за счет насильственной мобилизации жителей города Лиепаи и Гробиньского уезда^[23].

В октябре 1919 года, когда армия Бермондта-Авалова попыталась взять Ригу, то основные силы, обороняющие Ригу, состояли из англо-французской эскадры, в Риге же произошла принудительная мобилизация.

Даже еще в сентябре 1917 года латышская интеллигенция, в том числе и будущий диктатор К.Ульманис, высказывалась за автономию Латвии в составе Российской империи^[24].

Это становится понятным, поскольку латыши до этого не имели исторического опыта управления государством, у них также нет опыта борьбы за независимость, в которой оттачиваются принципы построения единого будущего сообщества.

Латвийский общественный деятель В.Б. Соколов так охарактеризовал видение государственности у латышей:

 

«…предел амбиций для большинства интеллектуальной и культурной элиты — это поддержка и воспроизводство национально-культурной автономии. … Для автономии главенствующими являются вопросы языка, культуры, образования и их воспроизводства. Но это касается только СВОЕГО этноса. Социально-экономические вопросы — второстепенны, ответственность за существование и поддержку других этносов не стоит в повестке дня вообще. Для культурной автономии иметь свое государство неплохо, но и потерять — не критично. Ведь латыши как этнос отлично сформировались еще в границах Российской империи. Безо всякого собственного государства»^[25].

 

Отсюда становится ясным, почему в первой Латвийской Республике и также современное правительство Латвии стремится вступить в любые союзы под любым предлогом — поскольку нет опыта самостоятельного мышления, нет опыта строительства самобытного общества с принципиальными установками на определенную обособленность, нет понятия своего места в общемировой политике.

Есть навязанная извне модель поведения, которая и выдается за собственную внешнюю и внутреннюю политику. Хотя при этом есть и опыт политического копирования.

В природе этот процесс называется мимикрия.

В данном случае можно говорить о политической мимикрии — внешнее подражание общемировым тенденциям, но внутреннее состояние политико-культурного уровня т.н. национальной политической элиты, не способно до конца осмыслить необходимые на текущий момент политические цели и задачи в соответствии с исторической тенденцией, с вертикалью политического развития собственного государства.
 

Интеграция в никуда
 
Очень важным в сфере интеграции можно считать культурный фактор. Богатство культурного наследия способно создать эффект привлекательности, создать «выгоду» для приобщенного к ней индивида.

Но латышская культура в силу исторических обстоятельств не может выступать в качестве «донора»^[26] для большинства других европейских культур, прежде всего потому, что латышская культура в основном народная, а народная культура не может быть «донором» для культур с более длинным путем развития, уже миновавшим стадию доминирования народного творчества.

Другая причина заключается в том, что латышская культура во многом несамостоятельна, как уже упоминалось выше, культурные традиции латышей во многом были заимствованы, а период обогащения этих традиций собственным культурным опытом сравнительно короток.
 
Напрашивается вывод, что

 

культурно-политический код латышского народа оказывается завязанным на подчиненность и зависимость от внешних факторов, что, в принципе, соответствует исторической действительности.

Все руководство вымышленной единой нацией сегодняшней Латвии сводится к насильственному приобщению тех, кто не согласен с идеей «Латвия для латышей». Это проявляется в навязывании одного государственного языка, одной лишь латышской культуры, отторжении всего чужого, что не входит в рамки узконационалистических интересов.

В сегодняшней этнократической Латвии происходит насильственная ассимиляция национальных меньшинств в латышскую культуру. При этом «интеграторы» совершенно игнорируют то, что принцип интеграции — это процесс обоюдный, направленный на добровольное взаимное сотрудничество.

Ничего похожего в Латвии нет.
 
Исходя из вышесказанного, можно сделать вывод, что политическая элита современной Латвии строится на искусственных и чуждых ценностях, которые на интуитивном уровне обывателем отвергаются и вызывают у него неприязнь.

Эти факты противоречат основам построения единой нации. Принцип «Латвия для латышей» — это способ уничтожения государственности и путь к самоизоляции.

Этот принцип очень показателен и свидетельствует о том, что в Латвии единой нации не было и нет.