Михаил Хесин

Святки. Год 198...


«У нас два вызова, — голосом дежурного по отделу вещала телефонная трубка в кабинете Ильина. — Один — в профсоюзный дом отдыха. Там у отдыхающей деньги пропали, а второй — мужика на выходе из ресторана грабанули, злодеев допрашивает следователь, их задержали ребята из патрульной службы прямо в ста метрах от ресторана».

«Куда сначала?» — спросил Ильин дежурного.

«Давай в дом отдыха, быстренько посмотри — будем ли «возбуждаться», а потом в больничку, к мужику, он подождет. Он там дня на три, так врачи говорят, злодеи его только порезали, там быстро — заявление примешь, и если надо, то вернешься в дом отдыха».

Трубка замолчала, словно переводила дух от темпераментной скороговорки дежурного, и лишь через небольшую паузу издала характерные «пики» отключения. Ильин накинул куртку и направился через служебный выход во двор отдела к машине.

Он любил эту пору — середину января. В это время в Юрмале уже всегда долгожданный пушистый снег повисает на соснах, покрывает тротуары и газоны. Снег вбирает в себя все звуки. Они замерзают в нем и смогут вырваться наружу лишь весной — шумом капели, воробьиной перепалки и шуршанием метел дворников, подметающих тротуары. Оттого и казалось, что дежурная «Латвия» не едет, а бесшумно плывет по уже пустеющим улицам города.

А вот и дом отдыха. Валентин, водитель дежурки, подвез опера прямо к нужному корпусу. Рядом со входом в строение стояла девушка. Увидев трафарированный микроавтобус, она подбежала к дежурной машине и чуть не упала, поскользнувшись на утоптанном снегу. На вид — лет двадцать, подумал про себя Ильин, рассмотрев ее почти детское лицо, и понял, что не одни лишь растаявшие снежинки оставили на ее щеках две влажные дорожки под глазами.

«Как звать-то тебя?» — спросил Ильин.

«Таня, — ответила девушка, всхлипнула и взахлеб стала рассказывать свою нехитрую историю. — Украли у меня все деньги сегодня вечером. Украли из тумбочки, из номера... Все, все. И дверь не сломали. Открыли как-то. И у соседки украли тоже. Заколку для волос... Да! И куклу, куклу украли».

Ильин представил себе, как он будет для сводки живописать приметы украденной куклы. Ладно бы какую-нибудь мальчуковую игрушку украли, танк, что ли. Тут все понятно — игрушечный танк Т-34. И всё всем ясно. А кукла? А действительно, кукла-то ей зачем?

«А кукла-то тебе зачем?» — спросил Ильин девушку.

«Да нет, не моя она. Оксаны. Соседки. Сувенир она купила. Ваша, латвийская, в национальном костюме. Маленькая такая. В ладошку помещается», — Таня обернулась, услышав, как сзади к ней подошла еще одна девушка.

«Оксана — ну, это я, — не столько представилась, сколько продолжила рассказ соседки Оксана. — Купила, ну, как сувенир. Ну, домой отвезти. Показать чтобы. Ну, где была. А Таня, ну, тоже хотела потом такую купить, но не было их уже. Ну. Да. Хотела».

Ага... ну, понятно, про себя подумал Ильин, а вслух сказал: «Вот что, девочки. Идем-ка к вам в комнату. Посмотреть надо, записать все. Там и расскажете подробно».

Этот один из корпусов дома отдыха, куда поселили девушек, был типичным юрмальским двухэтажным деревянным строением. Старый, но не старше обступивших его со всех сторон сосен, из-за чего и казалось, что его строили где-то в другом месте, а потом перенесли сюда по воздуху, покрутили влево-вправо и лишь потом опустили сверху на свободный пятачок впритык к деревьям. Комната девчонок была на втором этаже. По соседству — еще три комнаты. Соединяет их небольшой коридорчик, переходящий в лестницу, и общий на четыре комнаты раздельный санузел. Комната метров пятнадцать, вся обстановка — стол, две кровати с тумбочками, два стула и два шкафа. С потолка свисала совершенно неуместная в этом интерьере, вычурная в стиле а-ля барокко трехрожковая люстра, подслеповатая на один рожок.

«Ну прямо студенческая общага», — увидев все это великолепие, сказал Ильин.

«Да нет же, отнюдь! — возразила Таня. — У нас в МГУ, в общежитии, комнаты и убранство куда как скромнее. Я хаживаю туда к сокурсницам заниматься».

Надо же, «скромнее», да еще и «убранство», там, куда «хаживает», про себя отметил Ильин.

«А ты на филологическом учишься?»

«Да... — искренне удивилась девушка. — А вы уже и справки навели обо мне?»

«Служба у нас такая — все знать», — как можно серьезнее ответил Ильин и спросил у второй девушки, откуда она. Из-под Ростова. Живет в небольшом поселке и работает на ткацкой фабрике. Здесь в свете двух пока еще «зрячих» рожков люстры опер рассмотрел девушек. А хороша Танюша! С правильными чертами, и хоть и зареванными, но ясными глазами, подумал он. Оксана явно проигрывала на ее фоне — и не то что некрасивая, а так, неладная какая-то, как это ее нуканье.

А дальше стали они рассказывать, вернее, рассказывала Таня, а Оксана иногда соглашалась, кивая головой, и добавляла, подчас не к месту, бесконечные «ну» с добавками «да», «точно» и «верно».

История-то простая. Были у Тани с собой деньги в размере двухсот тех еще, полновесных советских рублей — номиналом по двадцать пять. Держала она их в тумбочке и с собой всюду не носила, чтобы не вытащили вместе с кошельком. Деньги дала студентке Тане ее мама, прикупить что-нибудь из одежды в такой, казалось, почти заграничной Латвии. А приехала отличница Таня в дом отдыха всего лишь на неделю, которая случилась у нее свободной, так как она досрочно сдала очередную сессию. Здесь поселили ее в комнату к Оксане, имевшей трехнедельную путевку. И все было хорошо, кроме того, что в одежных магазинах Тане ничто не приглянулось, хоть с Оксаной они и все ноги стерли по магазинам ходить, так как Латвия не такой уж и заграницей оказалась. И вот завтра она должна уезжать, а сегодня вечером уже и вещи надо было складывать, как вдруг... Таня прервалась на секунду, обвела взглядом комнату и продолжила:

«Я вернулась после ужина — и вижу, что дверь открыта настежь, чего не бывало ранее никогда. И как-то нехорошо мне стало. Почувствовала я неладное...»

Ильин слушал девушку и стал жалеть, что в школьные годы мало читал Тургенева.

«Так и есть: глянула я в проем дверной, увидела, что шуфлятка тумбочки наполовину выдвинута, так сразу и обомлела, — девушка вздохнула и беспомощно села на краешек кровати. — Мама мне восемь месяцев эти деньги собирала. По двадцать пять рублей в месяц откладывала. Живем мы с ней вдвоем, без отца. Она инвалид, весь наш доход — ее пенсия и моя стипендия. Правда, повышенная — 52 рубля. Хорошо хоть, что билет есть на обратную дорогу. Ведь денег уже не вернуть? Ведь правда же?» — не столько спросила, сколько сама себе сказала девушка.

«А деньги держала в шуфлятке под газеткой, наверное?»

«Ну вот, и это вы знаете», — впервые улыбнулась Таня.

«Так значит, у тебя украли деньги и заколку», — резюмировал Ильин.

«Да нет же! Заколку и куклу украли у Оксаны, а у меня даже бусы не взяли. Они там же, в шуфлятке лежали. Правда, они стеклярусные, простенькие. А это и к лучшему — не позарились. Я их люблю. Очень-очень», — подытожила Таня.

Молчавшая все это время вторая девушка открыла шуфлятку своей тумбочки и сказала, что там лежала заколка для волос, а кукла стояла на тумбочке.

«Ну, денег у меня не украли. Ну, их не было тут, — продолжала Оксана. — А у меня денег вообще уже нет, ну, неделю уже нет. Правда, нет. Ну хотите, кошелек покажу? Там только восемь рублей. Ну, я и Тане говорила, что не смогу занять ей. Ну правда, Таня?» — Она стала копаться в сумочке, чтобы показать кошелек.

«Да, говорила, говорила. Только правильно говорить не «занять», а «дать взаймы» или «одолжить».

«Ну вот, ну опять ты меня поправляешь, да еще при товарище милиционере! Ну, хватит!» — почти взвизгнула Оксана, зыркнув глазами на соседку.

Таня стала было извиняться, но Ильин, в это время изучавший дверной косяк, громко скомандовал девчонкам: «Молчим обе и слушаем меня! Получается, что дверь была открыта без взлома?»

«Да!» — одновременно сказали обе.

«Где вы обе были во время кражи? И точно ли уверены, что дверь была закрыта?»

«На ужине были мы, в столовой, вышли из комнаты вместе, дверь закрыли. Это точно. Всегда дверь держали закрытой. Вернулись — и увидели открытую дверь...» — ответила Татьяна.

Сидевшая все это время на стуле у своей кровати Оксана резко встала и, глядя почему-то прямо в лицо Ильина, громко и даже как-то с выражением уточнила: «Ну нет, не совсем так, Таня. Ну ты же одна вернулась, а я, ну, в клуб пошла и только потом уже пришла в комнату, и это ты мне сказала, что, ну, украли у тебя, ну и у меня, я потом это уже увидела».

«Да, правда, так все и было, — засмущалась Таня. — Запуталась я».

«Да вечно ты все путаешь и забываешь», — укорила Оксана.

Ильин вздохнул и снова сказал: «Молчим опять и лишь отвечаем на мои вопросы».

Девчонки рапортовали, как новобранцы на плацу:

ключи никому и никогда не давали;
соседи тихие, их целыми днями не бывает;
три семейные пары;
разных возрастов;
ничего подозрительного не видели;
кто мог украсть — представления не имеют.

«Ну, вообще-то... Ну, не знаю, как сказать... Ну, есть у меня на подозрении один человек», — неожиданно тихо добавила Оксана.

Таня удивленно захлопала глазами, а Оксана уже твердо и уверенно продолжала: «Ну, уборщица это. Ну, если не она, ну, значит, дочка ейная. Видела я, как она куклу мою брала, когда вместе с матерью приходила. Рассматривала и даже играла. А мать ейная так прямо и сказала, что, мол, не надо брать чужого, ну, вот».

«Кристиночка? Дочурка нашей горничной? Да она же премилая девочка, не могу себе даже представить, что она могла бы украсть. Я общалась с ней несколько раз и даже почти сдружилась».

«Ну, нашла ты себе подругу! А кому, ну, могла понадобиться моя заколка для волос? Ну, помнишь, волосы у нее какие? Подлиннее моих. И ключи у кого есть? Ну, у них. Это они, ну, воровки...»

Таня хотела что-то сказать в ответ, но замолчала, и видно было, что вот-вот опять заплачет.

В наступившей тишине Ильин еще раз посмотрел на комнату, чтобы представить себе картину происшедшего. Дверь была открыта. Две тумбочки, из обеих что-то да украли. А что не украли? Не украли одежду. Не украли бусы. Не украли парфюмерию, вон — стоит в тумбочках. Не рылись в чемоданах. Зашли, взяли куклу, взяли заколку, нашли восемь купюр по четвертному. Остались довольны результатом и вышли... или вышла, или вышел...

Ильин молчал и думал. Так... еще раз... Дверь открыта, не взломана. Из одной шуфлятки взяты деньги, не взяты бусы. Из другой — взяли заколку. Кукла стояла сверху. На виду. Кукла. Заколка. Деньги. Уборщица. Дочка. Открытая дверь... Дверь!

Тут Ильин снова посмотрел на стол, стоявший у окна, и заметил зеркало и огарок свечи, спрятанные за занавеской.

«Гадали, что ли?» — спросил он.

«Это она, я во всё это не верю», — показала рукой на Таню Оксана.

«Так ведь святки», — снова засмущалась Таня.

«Отлично. Раз святки, значит, и будем гадать. С тобой, Таня, а ты, Оксана, подожди внизу или погуляй минут десять».

Оксана захотела было что-то возразить, но передумала и, поджав губы, молча вышла.

«Мы что, на самом деле будем гадать? Разве же на это гадают? Вы шутите, видимо?» — спросила Таня Ильина, а сама потянулась за зеркалом и огарком свечи.

«Нет, девочка, гадать не будем, будем вспоминать. Вспоминать, как вы обе вышли из комнаты на ужин. Как закрывали дверь. Всё. Всё. Всё. И очень подробно. От этого зависит, найду ли я твои деньги. Сдается мне, что не могли вы закрыть дверь и выйти вместе. Вспоминай».

«Да нет же, вместе, вместе... впрочем, опять, опять вам все известно. А я забыла. Ну, конечно же. Я все забываю. Да, я закрывала дверь, а когда пошли вдвоем на ужин, то Оксана у меня спросила, точно ли я закрыла дверь. А я... я такая рассеянная, я и не помнила. Так и сказала, что не помню. Вот она и пошла проверять, обозвала меня, она... иногда она может сказать что-то грубое, я расстроилась и пошла одна в столовую, но она вспыльчивая, грубая иногда, но отходчивая, она меня догнала и извинилась — и сказала, что дверь была закрыта, ну а остальное вы знаете...»

«Да, остальное я знаю. Иди, Танечка, и подожди меня в клубе. Я скоро буду», — Ильин проводил девушку до выхода из корпуса и подозвал прогуливающуюся по дорожке Оксану

«Ну, погадали?» — усмехнулась она.

«Гадать-то тут особо и нечего. Теперь слушай меня внимательно. И не перебивай. Деньги украла ты. Давно хотела и все продумала. С горничной и ее дочкой ты перемудрила. Девочка, конечно же, взяла бы и бусы, если уж позарилась на твою заколку. Взрослая женщина не брала бы заколку и куклу. Про деньги ты знала, вместе же по магазинам ходили. Тебе просто нужно было вернуться назад в комнату, о чем сначала забыла сказать Таня, а ты умолчала. Потом взять деньги, куклу и заколку и оставить дверь открытой настежь. А потом, когда Таня пошла после ужина назад в вашу комнату, ты спрятала все где-то и лишь затем вернулась. Ты хотела всех подставить — и горничную, и дочку ее, да и Таню, не зря же отметила, что она одна, без тебя, обнаружила кражу денег, именно на это ты и рассчитывала. Чтобы могла появиться мысль: а вдруг это она ее инсценировала, чтобы украсть твою куклу, которой ей не хватило, и заколку копеечную?»

По мере того, как Ильин говорил ей все это, Оксана багровела и впивалась недобрым взглядом в лицо опера.

«Ты слушай дальше, — продолжал Ильин, — потом я дам тебе слово. Я уеду на часик, потом приеду. За тобой. Если ты не вернешь деньги Тане, то ближайшие 72 часа ты проведешь в капэзухе. А я найду кого-нибудь из отдыхающих, кто видел, куда ты ходила после столовой. Более того. Ведь тебе и сейчас придется туда пойти — или чтобы отдать деньги, или чтобы их достать и выбросить, и тебя опять увидят. Люди кругом, дура! Перепрятать и потом взять ты тоже не сможешь. Мы тебя в поезде обыщем, когда домой поедешь. Переводом почтовым отправишь? Отправляй. Помогай нам обеспечивать доказательную базу. У тебя нет шансов эти деньги оставить себе. Ты это поняла? И еще. Мы быстренько запросим твою родную милицию по месту жительства, и сомневаюсь я, чтобы с такими талантами ты там еще не попадалась. Еще раз спрашиваю: поняла? Час у тебя, хочешь беги, хочешь отдавай деньги, хочешь — пойдешь в капэзуху. Даю час», — Ильин замолчал.

Оксана смотрела на него с холодной ненавистью. Было видно, что размышляет. А потом вдруг резко перешла на «ты».

«Да ничего ты не сможешь доказать. Ни-че-го. А деньги, ну, ладно, ну, отдам. Дура — это она. Дура настоящая, Таня твоя. Фифа московская. И все время меня поправляет. Неправильно я говорю! Деньжат она накопила! Учится... книжки читает! Ну, будто другие хуже. Ну чему она там учится, ну ни фига же не соображает. Это я ее, ну, поучила. Дуру. Ей только на пользу».

Последнюю фразу Ильин выслушивал, уже подходя к дежурной «Латвии». Вернет, думал он про себя, никуда не денется. Хотя можно и не доказать, тут она, зараза, права.

Татьяна ждала его у клуба, не понимая, зачем она тут должна быть и чего ждать. Но, увидев Ильина, обрадовалась и пошла ему навстречу. Она выглядела виноватой и начала говорить, что, видимо, напрасно она товарища оперуполномоченного побеспокоила, что денег, конечно же, не вернуть, да и не в них же счастье, зато вот почти за границей побывала, а тут красиво необычайно и интересно, и дом отдыха хороший, и что она признательна юрмальской милиции, ведь из-за пустяка приехали и столько на нее времени потратили, что крайне неосмотрительно с ее стороны было деньги хранить в тумбочке, что она все понимает...

Ильин с удовольствием слушал замечательную русскую речь и понимал, что воровке нужны были даже не деньги, а просто-напросто хотела она доказать самой себе, что на самом деле она, Оксана, живет правильно, и еще не может она простить Тане ее доброты и открытости миру.

«Послушай, — как можно мягче сказал он девушке, — я сейчас уеду и через час вернусь. Я там немножко погадал, и есть шанс, что твои деньги к тебе вернутся. Ты поняла? Через час приеду, и если деньги не вернутся, то будем оформлять бумаги. А сейчас еще минут двадцать-тридцать подожди тут, а потом иди в комнату и там жди меня. Через час приеду», — повторил он снова.

Видно было, что Татьяна удивлена и не поняла точно, что же имел в виду Ильин. Но, приученная слушаться старших, сделает все, что он просил. А Ильин... понимал, конечно же, Ильин, что, откровенно говоря, блефовал он, пугая обысками и свидетелями Оксану. Но и знал, что если денег она не вернет, то убедит следователя задержать ее, а дальше... а дальше — оперская удача. Ну и надежда на святые дни. Святки.

Через час абсолютно счастливая Таня рассказывала ему, что когда она, спустя полчаса после их с «товарищем оперуполномоченным» беседы, пришла в свою комнату, то увидела на столе листок с надписью «Я пашутила», — именно так, через букву «а», — а под ним восемь двадцатипятирублевых купюр. Деньги появились, а вот Оксана со своими вещами исчезла.

Выйдя из корпуса, Ильин посмотрел на окно Таниной комнаты и увидел, что подслеповатая люстра была уже выключена, а за стеклом мерцал свет свечи, отражаясь в зеркале на потолок и на плафоны люстры. Святки.

 

***