Эта историческая миниатюра была написана 15 лет тому назад, вошла в сборник, состоящий из 25 таких же небольших исторических новелл о роли и месте нашей Ливонии и выходцев из нее в истории Государства Российского.

Миниатюра дала название всему сборнику — «Гобелен», который до сих пор не издан, скитаясь и валяясь где-то по издательствам... Приходится доносить рассказы до читателя самому, через интернет, особо приятно, что это можно сделать через такой ресурс, как IMHOclub.

Главное, чтобы люди прочли. :)

Предисловие 1

Много лет тому назад автор этих строк, тогда молодой лейтенант, призванный из запаса, прибыл на рижскую гарнизонную гауптвахту для отбытия наказания. Наказание определил начальник училища генерал-майор Сухочев, сформулировав его так: двое суток ареста за отсутствие должного порядка во вверенном подразделении.

Наказание было щадящим, потому как не грязные кофейные чашки и разбросанные спортивные шмотки возмутили генерала, а пришпиленный над рабочим столом лист бумаги с цитатой из книги Тынянова про Кюхлю. Там значилось: «Брошеный на государственную службу, взял себе за правило не доискиваться ясного смысла событий, но к каждому шагу своему и окружающих относиться с аккуратностью». Крамола, однако, за которую двое суток — это так, отеческое предупреждение.

На втором, офицерском, этаже гауптвахты был только один арестант — старый, но еще могучий прапорщик из гарнизонного оркестра. В отличие от меня, любителя изящной словесности, он отсиживал за любовь к музыке, а именно за то, что перестарался, дунув в свою трубу-геликон. Не только радостный звук трубы, но и оглушительный запах перегара долетели до командующего округом, делавшего смотр роте почетного караула, и до глубины души потряс его…

Прапорщик снял очки, вложил их в толстенный, дореволюционного издания том «Истории государства Российского» и без всякого пиетета к старшему по званию кивнул на табуретку: «Садись, сынок, приветствую тебя в императорских покоях!..»


Предисловие 2

Конец 1742 года выдался морозным. Ветер с залива дул такой пронизывающий, что часовые на равелинах Динамюндской крепости замерзали до полусмерти. Солдатик Данила Алексеев слезящимися глазами всматривался в сторону Риги, в чернеющий на льду Двины санный след — не едут ли. Комендант предупредил: ежели проглядишь — сгниешь в карцере.

Уже сгущались сумерки, когда первая пара лошадей вылетела из-за поворота реки. Данила хотел было заорать «Едут!», но не смог: губы одеревенели, из груди вышло одно только сипение. А сани — одни, другие, третьи, за ними две кибитки — уже летели к крепости, а за ними — конные с палашами наголо...

Тут Даниле со страху и ноги отказали, единственно, что смог сделать — кое-как взвел курок, да шарахнул из мушкета в воздух. Крепостные ворота распахнулись, принимая экипажи, офицеры на плац повыскакивали, караул построился, из кибиток стал народ выходить, да не простой, а в собольих да лисьих шубах..

Смотрел на все это Данила, дивился, и даже согрелся от удивления. Когда же из кибитки вышли две дамы, одна из которых держала на руках спеленутое дитя, то офицеры встали перед ними во фрунт и молча наблюдали, как комендант повел дам туда, куда грозился определить часового Данилу — прямиком в карцер… Вот тут Данилу аж в жар бросило.






Дщерь Петрова

В ночь с 24 на 25 ноября 1741 года цесаревна Елизавета Петровна ворвалась с толпой офицеров Преображенского полка в царский дворец и арестовала свою родственницу Анну Леопольдовну Мекленбургскую, ее мужа принца Антона-Ульриха Брауншвейгского и их трехмесячного сына — законного российского императора Иоанна VI Антоновича.

Потом цесаревна благодарно вертела перед преображенцами толстой попой, обтянутой офицерскими лосинами, кричала «виват!» и часто к кубку прикладывалась. Поутру написала коротенький манифест о своем вступлении на престол, и тут же распорядилась отправить младенца-императора и все его семейство с глаз долой.

Россия страна просторная, места для ссылки неугодных, особенно на востоке от Петербурга, много. Но Елизавета приказывает отправить свергнутого императора не на восток, а наоборот, на запад. И не в глушь какую-то, а в богатый немецкий (потому как так и не стал русским) город Ригу.





Причина такого решения имела явно выраженный пропагандистский характер. С одной стороны, это должно было польстить той части российской знати, для которой засилие немцев при дворе и в армии стало костью в горле. Этим русским патриотам Елизавета как бы говорила: «Ату их! Откуда пришли, туда пусть и убираются». С другой стороны, это было жестом устрашения тем, кто жил в Ливонии, двадцать лет назад присоединенной Петром I к России. Этим «дщерь Петрова» напоминала, кто в империи настоящая хозяйка и что для строптивцев любого уровня у нее всегда найдется кнут.

Так самодержец российский Иоанн VI Антонович оказался в Риге, в ее мощной Цитадели, в здании гауптвахты — той самой, где сидели мы и беседовали с прапорщиком. На типичной армейской гауптвахте с ее ледяными, метровой толщины стенами, с вшами и клопами, где вместе с мамой, папой, кормилицей и сестрицей Катей провел император, в отличие от нас с прапорщиком, не двое суток, а пол года.

Все это время комендант Цитадели не спал ночами, отдавая отчет в том, кого он содержит под стражей, и чем все это может кончиться. Робко пытался убедить Петербург в том, что так долго скрывать пребывание «персон с известным титулом» в городе невозможно, «могут возникнуть толки и начаться эксцессы…»

Через какое-то время это поняла и сама Елизавета. Эйфория первых месяцев пребывания на троне прошла, рутинная работа стала засасывать, а тут уже поползли нехорошие разговоры, иноземные послы то и дело стали хмурить брови, стали даже открываться готовящиеся заговоры. Поэтому в декабре 1742 года комендант Цитадели получил приказ переправить «известных персон» через Двину, в мрачную и неприступную крепость Динамюнде.

Если условия содержания в рижской Цитадели были ужасными, то в крепости они стали совершенно бесчеловечными. Крепость была построена на плоском мысу с целью обстрела неприятельских судов, входящих в устье Двины. Это сейчас там все вокруг заросло высокими деревьями, потому-то и самой крепости ниоткуда не видно. А раньше оба берега реки просматривались с крепостных валов как на ладони. В этих-то валах и были глубоко укрыты крепостные казематы, сырые и холодные во всякое время года.

Но «брауншвейгское семейство» как-то жило там и выживало. Там российский император подрос еще на один год. У него появилась еще одна сестренка, Лизанька. Оба часто болели, да и старшая сестрица Катя глохла, и становилась «со странностями». Так, казалось, и сгнивать бы им там, но в январе 1744 года (опять зимой, и в самую стужу!) все семейство неожиданно усадили в кибитки, снова перевезли через реку, и, не останавливаясь в Риге, под усиленной охраной повезли в сторону Петербурга.

Затеплилась у арестантов надежда на освобождение, но тут же и угасла, как только поняли они, что везут их мимо Петербурга, дальше, на север. И снова затеплилась, когда поняли, что везут к Архангельску: это порт, может, отправят морем в Европу… Ан нет, до Архангельска не довезли, свернули к Холмогорам, в окрестностях которого был выстроен для них специальный концлагерь.






Конвульсии истории

Сделаем здесь остановку и мы, и попробуем разобраться, было ли отношение к «брауншвейгскому семейству» просто бесчеловечным (что с царями-королями в истории случалось, и не раз), или оно было преступным с точки зрения закона. Извини, читатель, но придется тебе набраться терпения: уж больно путаны династические дебри…

Преемство верховной власти во всех мировых монархиях осуществляется только тремя путями: по избранию, по назначению предшественником или по закону о наследовании.

Избирали царей на Руси несколько раз. Так, в 1598 году Земский собор избрал царем Бориса Годунова, а в 1613 году Михаила Романова, первого из династии Романовых. Именно так, через избрание, в 1725 году Сенат и Синод назначили императрицей Екатерину I, а в 1730 Верховный тайный совет пригласил из Курляндии и избрал на царствие Анну Иоанновну.

Назначение царя по завещанию ввел в России Петр I своим «Уставом о наследии престола» от 1722 года. Однако сам он им воспользоваться не успел, престол по наследству не передал, и именно поэтому его жену Екатерину I на царство пришлось избирать. Зато следующий император Петр II был посажен на трон по завещанию Екатерины I, то есть, тоже законно. Скончался он внезапно, престол не передал, поэтому пришедшая вслед ему Анна Иоанновна снова была законно избрана.

Анну избрали императрицей временно и вынужденно: перед ней со смертью Петра II пресекся род Романовых по мужской линии. Поэтому ей законом запретили выходить замуж (как бы чего не вышло). И она сама, прекрасно понимая династические традиции, назначила своим преемником самого близкого потомка ее отца Ивана V, который был родным братом Петра I.

Так, на основании ее завещания (опять же законного!) императором стал герой нашего повествования Иоанн (Иван) VI.





А вот приход к власти Елизаветы был незаконным во всех смыслах и даже преступным, поскольку насильственный захват власти при живом императоре — преступление, и тягчайшее. То, что она была дочерью Петра I, не давало Елизавете абсолютно никаких прав на престол. Более того, «женское происхождение» ставило ее в совершенно неравное положение с прочими наследниками «мужеского полу», даже если они находились подальше от прямой линии наследования — таковы неписаные династические представления о преемственности монаршей власти.


Романов узел

У царя Алексея Михайловича Романова было 13 детей, в том числе три сына — три будущих царя. После смерти Алексея Михайловича в 1676 году, по династическому канону царем стал старший сын Федор Алексеевич. Правил недолго, шесть лет, но перед смертью назвал своим преемником не старшего из двух оставшихся братьев, то есть, Ивана V, а младшего Петра, чем посеял большую смуту, завершившуюся бунтом стрельцов. Политический кризис удалось разрешить, объявив царями и Ивана, и Петра. Это был единственный случай в истории России, когда на специально изготовленном троне сидели рядом два подростка и правили страной. Просидели они так ни много, ни мало 14 лет, пока в 1696 году Иван не умер...

А вот здесь — внимание! После вечно хворого Ивана осталось пятеро детей, все девочки, в том числе Аннушка — будущая императрица Анна Ивановна (Иоанновна) и Катенька — будущая бабушка императора Иоанна VI. Запомним их.

Правление крепкого Петра было блистательным, одна беда — продолжить дело отца было некому: старшего сына Алексея — наследника престола «охмурили ксендзы», сделав орудием борьбы против России и родного отца-реформатора. Отец борьбу выиграл, в 1718 году казнив собственного сына, единственного наследника престола. Два младших сына умерли сами еще во младенчестве. Оставались, как и у брата Ивана, две дочери — Елизавета и Анна.





В 1725 году Петр I скоропостижно умирает. И вот этот момент в российской истории заслуживает того, чтобы на нем остановиться и приглядеться к сложившейся ситуации, ибо она стала отправной точкой ко многим последующим мучительным конвульсиям в жизни государства.

Ситуация обязана, пардон, пресловутому «женскому вопросу», а именно, кому же из носительниц наследственной царской крови Романовых отдать предпочтение в отсутствие мужчин? То ли крови дочерей Ивана, как старшего и потому как бы Богом избранного, то ли крови дочерей Петра, как последнего из царей?





Пока царствовала жена Петра Екатерина I, а потом его внук Петр II — все было «по правилам». Но когда со смертью Петра II род Романовых по мужской линии пресекся, династические правила стали трактоваться и так и этак, решения принимались в бескомпромиссной политической борьбе, с самыми роковыми последствиями.

Жаль, конечно, матушку малолетнего императора Иоанна VI Анну Леопольдовну, но саму себя и свою семью наказала именно она. Это по ее приказу был арестован и отправлен в ссылку Эрнст Иоганн Бирон, герцог Курляндский, законно (!) назначенный императрицей Анной Иоанновной регентом малолетнего Иоанна Антоновича, будущего императора. После удаления Бирона Анна Леопольдовна сама себя назначила и регентшей, и «правительницей».

Стоило ли ей после этого удивляться последовавшему ответному коварному удару Елизаветы?





А всем нам стоит ли удивляться перевороту, организованному несколько позже Екатериной II, позволившей любовникам удавить собственного мужа. Ну ладно бы просто мужа, так ведь это был еще и законный (законный!) император России!

Не удивляет после этого и смерть сына Екатерины II — императора Павла, которого душили с молчаливого согласия его собственного сына, будущего императора Александра I. Правда, Александр в конце жизни крепко задумался над судьбами своего рода, поговаривают, даже ушел в скит, молиться. Даже если легенда про старца Федора Кузьмича и правда, все равно молитва, похоже, не была услышана. И корона Романовых, данная им в 1613 году в Ипатьевском монастыре, через триста лет закатилась под пробитый пулями диван в подвале Ипатьевского дома. Бог Романовых терпел, но не простил.


Долгая дорога к чужбине

Но вернемся в Холмогоры (родина Ломоносова, однако!)

В сравнении с Динамюндсой крепостью холмогорский концлагерь был уютнейшим местом. Просторный теплый дом, домовая церковь, пруд, сад, огород, дорожки для прогулок. Сто саженей в длину, столько же в ширину, и все это за высоченным глухим забором, и все это на невыносимый для человека срок — на 36 лет! Здесь узников кормят, присылают вино, топят им баню, но нет ни книг, ни гувернеров, ни выходов за пределы забора. За всем исправно наблюдает вечно пьяненький комендант Вындомский — запомним эту фамилию…

Любящие супруги родили там еще двоих детей, Петра и Алексея. Во время последних родов, в возрасте всего-то 28 лет, Анна Леопольдовна умирает. Антон-Ульрих остается один с пятью малолетками возрастом от одного дня до девяти лет. Он в отчаянии забрасывает императрицу Елизавету просьбами о помиловании и отправке куда-нибудь в Европу. Но все двадцать лет своего правления «просвещенная императрица», воспетая Ломоносовым, Тредиаковским, Сумароковым, остается глуха к мольбам.

Вспомнила она о «брауншвейгском семействе» один единственный раз, когда императору Иоанну VI исполнилось 16 лет. После чего в Холмогоры пришел приказ перевезти императора в Шлиссельбургскую крепость и наглухо там запечатать.

В 1761 году Елизовета умирает. Но в судьбе узников ничего не меняется. Ничего не меняется и с воцарением Петра III, и с приходом Екатерины II…





В 1764 году, на 23-м году своей исковерканной жизни, погибает в застенке ни в чем не повинный законный российский император Иоанн VI. Версий его гибели было множество, но ни одной достоверной. И не мудрено — с каждым годом cемейный позор династии Романовых становился все большим государственным секретом, и поэтому любая информация о несчастном Иоанне тут же скрывалась в пучинах тайной канцелярии.

В 1774 году умирает совершенно ослепший Антон-Ульрих. Оставшиеся в заточении дети уже давно все взрослые, и с ними давно произошло то, что случилось с героем Киплинга: они не знают никакой другой жизни, кроме жизни внутри холмогорского зверинца, не знают языков, европейских обычаев, да и вообще ничего не знают. И уже не хотят знать.

Все! Вот теперь их можно выпускать, более не опасны.


В 1780 году Екатерина II пишет письмо вдовствующей королеве Дании и Норвегии Юлии-Марии с циничным предложением «принять двух сыновей и двух дочерей принца Антона». Перепуганная королева отписывает, что ее глубоко трогает «доброта и великодушие, оказываемые несчастным детям», и что она находит в этом «отпечаток великой и высокой души» императрицы…

В июне того же года корабль «Полярная звезда» с пленниками выходит в Белое море и берет курс на север, к такой ненужной им свободе и к дальней родне, которой ни они не нужны, ни она им.







Послесловие 1

Пушкин торопился берегом Сороти к Тригорскому, предвкушая какую занятную историю расскажет Прасковье Александровне Осиповой-Вульф о делах давно минувших дней, которую ему, в свою очередь, поведал на ярмарке простой крестьянин из под города Острова.

Дед того крестьянина, оказывается, служил в чужедальней Риге, где почти год стерег не кого-нибудь, а самого «опального государь-императора во младенчестве», а потом сопровождал все его семейство в Холмогоры, где прослужил еще десяток лет. Прасковье Александровне, в девичестве Вындомской, эта история должно будет небезинтересна, поскольку доводилась она родной внучкой тому вечно пьяному капитану, который многие годы был занят в Холмогорах тем же охранным делом, что и солдат Данила Алексеев. Много в мире этом тесно переплетенных судеб…

О, еще и как много! Ведь не мог же знать Александр Сергеевич, подходя к Тригорскому, что через несколько минут встретит он у Прасковьи Александровны молодую, хорошо известную своею ветренностью особу, которая, стесняясь при тетушке дать знать о давнем знакомстве с поэтом, торопливо представит сама себя: «Анна»… После чего Пушкин вспомнит, что замужем Анна за старым генералом Ермолаем Керном, нынешним комендантом рижской Цитадели. А потому громко и некстати рассмеется — ну до чего ж тесен мир!


Послесловие 2

Двое суток, проведенные на гауптвахте со старым дедом-прапорщиком остались в памяти, как одни из самых интересных… Деда уже давно ничего в этой жизни не интересовало, кроме книг по русской истории. Читал он их запоем, и все подряд. Нечастые, но мощные запои иного толка непонятным образом обострили его память, которая впитывала тысячи фактов, документов, имен и дат, превращая их в причудливую и осязаемую историческую ткань.

Дед говорил двое суток, а я двое суток слушал, при этом ни он, ни я не утомились. Дед разворачивал передо мной гигантский гобелен русской истории, убеждая, что ему на нем все так хорошо видно и понятно оттого, что соткан гобелен из миллионов тесно переплетенных нитей, и нити эти — людские судьбы. Ну а с людьми и их неизменными в веках повадками ему давно все ясно…

И поэтому ничуть он не удивился, когда я сказал, что отец мой сразу после войны был послан в Ригу командиром роты военных строителей, и первым рижским объектом, который он восстанавливал, была эта вот гарнизонная гауптвахта (будь она трижды неладна!), на которой мы благодаря двум генералам так славно общаемся.

Не удивился он, когда я рассказал, что мать моя родом с псковщины, из Островского района, и девичья фамилия ее — Алексеева.

Дед не удивился, а вот самому мне даже как-то страшновато стало… Мы говорим — история, и кажется, что она так далеко, а она — вот, рядом. Протяни руку — коснешься.


The End