Козырным косолапым тузом двигался он мне навстречу, сверкая бубновым ртом, весь нараспашку, волосатой грудью вперед, улыбаясь, светясь полянками залысин, выбросив вперед и в стороны короткие бугристые от вен руки.

— Ты финн, верно? Ты меня выглядываешь, не так ли? Да ты и похож таки на финна, вылитый финн. Я тебя сразу узнал, еще с трапа. А ты меня помнишь? Мы ведь встречались, не так ли? А?

«Вот трепло», — подумал я, покосившись на собственное отражение в витрине, остановившееся вместе со мной словно тоже намереваясь поприветствовать гостя, заокеанского Марка, которого по словам Фимы я должен был непременно вспомнить. «Вот трепло», — шевельнуло губами мое отражение, глядевшее из прямоугольного зеркала в витрине и покачивая черной арабской шевелюрой.

Ты с ним не раз встречался в Риге в нашей прошлой жизни, писал мне Фима, как увидишь, так тут же вспомнишь, кругленький такой, на овощной базе работал.

Но я не вспомнил. От той полурастворенной во времени жизни, что как будто находится все еще в нашей собственности, откололся и улетел в пропасть внушительный в восемь лет размером кусок. И я не вспомнил. Но тем не менее гостеприимно улыбнулся: да, да, встречались, припоминаю.

Из поклажи у Марка оказался только невеликий чемодан из черной кожи, который он, судя по тощему виду, снарядил со смекалкой лентяя, избавляясь от всего лишнего, что наверняка всучивала ему жена и оставляя лишь самое необходимое — трусы, зубную щетку да мыло.

Он опустил две свои клешни мне на плечи, оценил выражение моего лица, как оценивают содержимое холодильника и деловито сказал: будем дружить. Потом он легко поднял свой черный чемодан, собачкой дожидавшийся возле ног и мы затопали к выходу из здания аэропорта.

— А жара-то какая, — взмолился Марк, — вот тебе и Финляндия, вот тебе и Север, что скажешь Валериан? У Юлика мы с тобой встречались, точно у Юлика, он жил на Меркеля рядом с цирком, точно. У вас что тут всегда так жарко? И зимой? Ты не морж? В проруби плаваешь? Юлик в Запрыбе работал, помнишь? Знаешь, где он теперь? Я тебе таки скажу, он в Берлине, вот так! И кто остался в Риге? Там нет ни одного еврея и, между нами говоря, там нет больше ни одного финна. Таки да. А что это за Рига, в которой нет ни одного еврея и ни одного финна? Разве ж это Рига? Это что, такая очередь на такси? С чего бы так? В какой гостинице мне лучше остановиться, как думаешь? Наверно, лучше в центре?

Я мотнул головой, как конь, отгоняющий слепней. В своем письме Фимка намекал на то, что было бы хорошо, если бы я избавил Марка от дополнительных трат и устроил его у себя дома. Фимка писал, что это всего на пару дней, что у Марка должно состояться в Хельсинки короткое свиданье с одним полезным человеком и что если дело выгорит, то я в накладе не останусь. Во всякие подробности он не вдавался, делая расчет на нашу многолетнюю дружбу. Расчет, впрочем, справедливый.

— У нас дорогие гостиницы, Марк. Может быть, тебе лучше остановиться у меня?

— Что за глупости, Валериан? Зачем мне тебя стеснять? Я что таки похож на бедного родственника из Бобруйска? Какой нехороший человек ввел тебя в такое заблуждение? Немедленно в такси и в гостиницу. И без разговоров.

— И такси у нас кстати тоже недешево стоит...

— Перестаньте издеваться над правоверным евреем, молодой человек. Прибавьте шагу.

Я пожал плечами, спокойно реагируя на «молодого человека»: Марк был по крайней мере лет на десять старше меня.

— Говоришь по-фински? — изумился он, став свидетелем моего объяснения с таксистом.

— Немного. А как у тебя с английским?

Никак. Нас в Нью-Йорке полтора миллиона. Зачем мне английский? В Риге бываешь? Тянет? Хотя что можно делать в городе, в котором не осталось ни одного еврея и ни одного финна?

В холле гостиницы было прохладно, шумно и суетливо. Человек пятнадцать японцев, у каждого на груди фотоаппарат, толпились, заполняя все пространство вокруг.

Марк кивнул мне, сделал знак, чтобы я дожидался, оставил чемодан под мой пригляд и нырнул в японцев. Минут через пять он уже выныривал обратно.

— Мне здесь не нравится.

— Так, может быть, поедем ко мне? — быть дотошным и уточнять причину его недовольства показалось мне неуместным.

— А, знаешь, наверно таки да, наверно поедем... А то Фимка может обидится, что я отверг твое гостеприимство. Вы же с ним таки большие друзья... Так ты в Риге бываешь, а, Валериан?

— Редко, бывал бы чаще да денег на поездки не хватает...

— Ты что — бедный? В первый раз встречаю человека, который признается, что он бедный. Никогда этого не делай, молодой человек! Иначе, ты никогда не станешь богатым.

— Я в любом случае не стану богатым, так что в моем признании нет никакого риска. Предлагаю, кстати, поехать ко мне на автобусе.

— Черт с тобой, поехали, — снисходительно улыбнулся Марк.



На следующий день мы бродили по городу, Марк изъявил желание сфотографироваться у памятника императора Александра Второго, с Маннергеймом фотографироваться не захотел и скоро затребовал переместиться куда-нибудь поближе к воде. Жара стояла действительно неимоверная, погода словно вознамерилась смошенничать и внушить моему американскому гостю ложное представление о северной окраине Европы.

— Флорида в разгар сезона. Ты был во Флориде? Ты не был во Флориде? Может быть ты не бывал и в Одессе? Таки бывал, ну слава Богу, тогда ты еще не совсем потерянный для общества человек. Только не говори никому, что ты бедный. Будешь со мной дружить, станешь богатым. Таки да, слушай, что я говорю.

Марк бесстрашно плашмя бросался в воду, громко фыркал, нырял, выносил свое волосатое тело на берег и плюхался на серый крупнозернистый песок.

— Зачем ты куришь, молодой человек? Вот потому ты и бедный, что все делаешь неправильно. Тебе не нравится жить? Ты спешишь на кладбище? Ты помнишь Семку Каца, который к сорока годам превратил свою грудную клетку в паровозную топку и сгорел? Тебе улыбается такая перспектива?

Как ни странно, Семку Каца я помнил.

— У Семки остановилось сердце, когда он лежал на Маргарите.

— На какой Маргарите? — поразился Марк.

— На проститутке Марго. Ты что не помнишь Марго? Она постоянно ошивалась в ресторане «Рига».

— Черненькая, худенькая?

— Ну да, она.

— Марго была девственницей и общалась исключительно на французский манер. Как Семка мог на ней лежать? Нет, ты все же потерянный для общества человек — все путаешь. Семка сгорел в топке. Как Лазо.

— Ну, Бог с ним, пусть земля ему будет пухом, сгорел так сгорел.

— Я, молодой человек, всегда все помню и всегда обо всем информирован, слушай таки меня и у тебя все будет в порядке. В Америку хочешь?

— У меня такое впечатление, что все американцы находятся в состоянии вечной погони за долларом.

— Ой, ой, ой, ой... Куда это тебя понесло? Ты, часом, не лектор из общества «Знание»? Америка мощнейшая страна, мечта поэта, я, между прочим, американский патриот, таки да, обожаю американский флаг и американский гимн. Вижу, Валериан, придется мне серьезно с тобой поработать, но не унывай, я из тебя человека сделаю.

Через пару часов в нашу компанию затесался голод.

— Веди в ресторан, Валериан и не скромничай, выбери ресторан посолидней, я угощаю.

— Финляндия дорогая страна, — пробормотал я неуверенно.

Мы обошли пять или шесть заведений. Раскованной походкой Марк совершал обход зала, небрежно изучал меню, гримасничал, полуобернувшись в мою сторону и всюду бросал одну и ту же реплику: мне здесь не нравится.

Я смущенно помалкивал.

В конце концов выбор пал на турецкую забегаловку с дешевым кебабом. И я пропел осанну Всевышнему...



— Ты, Валериан, не беспокойся, я справлюсь, — говорил мне наутро Марк, — в вашей деревне заблудиться невозможно. Так что делай свои дела, а часам к пяти я вернусь.

— Как скажешь, Марк.

И мой американский друг уехал. Наверно, не хотел знакомить меня с «полезным человеком». Впрочем, какие тут могут быть претензии? Не мое дело... И я со спокойной душой занялся обычной своей мелочевкой, которую никогда невозможно переделать до конца.

Марк вернулся сразу после трех. Выглядел он неважно. Как бубновый туз, который окунули в воду.

— С русскими лучше дела не иметь, — сказал он и умолк.

Лезть с распроссами было неловко, никак не реагировать — невежливо.

— Бизнес — нервная штука, — отвлеченно заметил я.

— Таки да, нервная, когда имеешь дело с людьми, не привыкшими держать слово.

— Что-то не так? — сорвалось у меня.

— Да, нет. В общем и целом все нормально. Так, некоторые незначительные неувязки. А ты помнишь, Валериан, Мишку Когана?

Я отлично помнил Мишку Когана, гениального парня, затеявшего невероятное по советским меркам предприятие и сумевшего осуществить его с блеском. Мишка открыл в Риге ателье по индивидуальному пошиву обуви, образцы которой не уступали лучшим мировым стандартам. Все женщины Советского Союза мечтали заказать у Мишки пару сапог и, клянусь, я видел собственными глазами этих сумасшедших дам, прибывающих с Украины, Москвы, Ленинграда и даже из Сибири. У дверей ателье всегда было столпотворение, давка и ругань, которые не прекращались всю ночь напролет. О, Мишка Коган, это была личность! Конечно, я помнил Мишку Когана.

— Умер Мишка, — тускло обронил Марк, — Приехал в Штаты, его никуда не брали, пришлось пойти на обувную фабрику, на конвейер... Через полгода умер.

— Он умер с тоски, — твердо заключил я.

И в первый раз за все время нашего краткого знакомства Марк не стал меня поправлять. Он вообще ничего не сказал.



А вечером он улетел. Настоял на том, чтобы я его не провожал. На прошанье мы обнялись.

— Важно не то, богаты мы или нет. Важно выглядеть богатым. Никогда и никому не признавайся, что ты бедный.

Через две недели я получил от Марка письмо. В конверт он вложил двадцатидолларовую купюру.


Рассказ "Степь" — здесь