Недавно я с большим удовольствием перечитал пару книг Моэма, Ремарка и Трифонова и подумал, почему не хочется перечитывать романы Сорокина, Пелевина, Быкова или Улицкую?
 
Вроде все у них, как говорится, на месте. Есть фабула, есть сюжет. Персонажи живые. Жизнь  вообще бьет ключом. И все же, наверное, чего-то очень важного им не хватает.
 
Старый двухтомник Куприна, который стоит у меня на полке бог весть сколько лет, даже бумага пожелтела, я брал в руки не раз. Могу полистать Горького, хорошо писал, оказывается. И Федина, Эренбурга, Алексея Толстого… О Булгакове я даже не говорю. Чем же они  —  такие разные и непохожие, отличаются от наших прозаиков 90-х и нулевых годов?
 
А вот чем.  Вы, наверное, заметили — о современных авторах  как-то не принято говорить «хорошо написано, написано вкусно». Ведь что было важным в прозе ХХ века — передать атмосферу, время, аромат описываемых лет и места действия. У Трифонова даже целый роман так называется   — «Время и место». Начинаешь читать, и сразу оказываешься в совершенно другой эпохе. Как будто тебя взяли и перенесли на другую планету.   
 
Сергей Чупрынин, известный современный поэт и теоретик литературы, правильно и даже с некоторым укором  говорит, что, когда мы читаем старых писателей, мы живем «не внутри реальности, а внутри искусства». Я бы сказал, внутри искусно созданной иной реальности. Пожалуй, именно в этом было одно из главных достоинств литературного произведения.
 
Почему Чупрынин говорит это с укором? Потому что современные авторы глубинную суть литературы видят совершенно в ином. Они считают, что литература не должна заменять читателю реальную жизнь и уводить его «в неведомые дали». Как раз наоборот: главное, считают эти авторы, это сиюминутный мир и наше пребывание в нем. Человек постоянно должен быть включен в чехарду наших будней и праздников и чувствовать себя активным членом общества потребления. А литература? Это слово вообще не желательно. Сейчас принято говорить не о литературе как о чем-то целом, а об отдельных книгах.
 
Воссоздавать в книге описываемую реальность, атмосферу, какой-то там аромат — считается, что это больше никому не надо. Такая ситуация сложилась после того, как постмодернизм упразднил понятие литературного процесса и заменил его другим, новым понятием — литературным пространством. И в этом была своя хитрость.
 
Что такое литпроцесс? Соревновательное развитие, напор событий в их динамике. Тогда как литпространство — это горизонтальная плоскость, божья гладь и благодать.   Борьба направлений и соревновательность, качество текстов и другая атрибутика литературного процесса, оказались вытеснены статикой общего для всех плоского литературного поля. В результате авторы, которые пишут на бумаге, и сетевые авторы (их  ипостась — сетература), стали иметь одинаковый статус. Поэтому в современной литературе больше нет никакой градации  — все писатели равны. Просто они разные, и совершенно незачем различать — эта книга хорошо написана, а эта хуже или вообще плохо. В каждой из них налицо фабула, сюжет, персонажи. Остальное не имеет значения. Какая разница, как рассказана занимательная история? Важно, чтобы она была занимательной.
 
 
Это раньше роман целиком поглощал читателя. Благодаря атмосфере, иногда даже романтике, умению показывать быт, «виртуально имитировать» среду, эпоху, автор романа, можно сказать, «тоталитарно порабощал» читателя. Вовлекал его, если не в акт сотворчества, то уж обязательно в состояние сопереживания. Новая литература наоборот этого принципиально избегает и боится как черт ладана. Она считает это дурным тоном. Но именно поэтому ее и не хочется перечитывать.
 
Не удивительно, что многие считают книги Сорокина, Быкова, Пелевина, Петрушевской, Рубинной, Улицкой — беллетристикой, чего нельзя сказать о «старой литературе». Наоборот, теперь эту «старую литературу» принято называть «качественной литературой» или литературой «большого стиля», литературой больших идей. Что воспринимается как очевидный и отвлекающий читателя недостаток. Считается, что такой литературе свойственно морализаторство, просветительство и роль воспитателя, учителя. Но если вспомнить, например, всеми читанный-перечитанный роман Алексея Толстого «Хождение по мукам» или его же «Петра 1» — где здесь морализаторство? В чем их воспитательная роль? Хотя, безусловно, чем-то невероятно мощным, что придает им и вес, и величие, и притягательность, эти книги наполнены до краев. Только я бы назвал это иначе — энергией повествовательного дара. Того самого, который и помогает автору создавать незабываемую атмосферу литературного произведения.
 
Определяется это в первую очередь тем, кто и как видит предназначение литературы, что это такое и для чего вообще она существует. Не может же, в самом деле, веками бытовавшее искусство слова, одно из самых замечательных и сложнейших проявлений интеллекта, наличествовать только для развлечения читателя и рассказывания увлекательных небылиц.
 
Можно, конечно, относится к книге  и чтению как к чему-то прикладному, второстепенному, необязательному в жизни. Но от этого не меняется сакральная роль литературы как искусства вообще. Ее, эту роль, можно не понимать, не учитывать или даже на какое-то время о ней забыть. Что совсем не мешает литературе делать свое дело. А суть его в том, чтобы развивать наше эстетическое чувство и тем самым гармонизировать наше отношение с окружающей природой, средой и обществом.
Проявляется это как раз через писательский дар колоритно воссоздавать реальную жизнь, оживлять нашу память и помогать нам фантазировать о будущем. Все просто как вздох. И перечитывать  мы любим как раз те книги, авторы которых это умеют делать. Их герой обычно личность яркая, колоритная и запоминающаяся.
 
Книги нынешних авторов называют другой литературой или «другой прозой». Герои  их, как правило, безлики и слабо прописаны. Это скорей  схемы с набором качеств и характеристик. Но печальней всего, как отмечает московский критик Дмитрий Десятерик, что в другой прозе «человек не звучит гордо, он вообще никак не звучит — он скорее -  смердит. Поэтому он обычно никому не интересен, кроме, разве что самому себе».
 
Может быть, это сказано чересчур громко, но не безосновательно. И тогда ясно, почему такую прозу нам перечитывать не хочется. И понятно, почему мы сегодня стали мало покупать книг и перестали собирать домашние библиотеки. Если эти книги мы не перечитываем, то и хранить их незачем.