По радио в передаче «Писатель у микрофона» известный прозаик N говорил о том, что происходит сегодня у нас с русским языком и с русской литературой. Все сводилось к констатации очевидных фактов — наш язык переживает не лучшие времена, а интерес к классической литературе сводится к нулю. И действительно, как сегодня человек выбирает книгу? «Дайте мне, — говорит он,— какой-нибудь крутой роман, но потоньше».

Действительно, кто виноват, что классики имели привычку писать длинно и все книжки у них получались толстые!

Впрочем, прозаик оказался оптимистом и предложил принимать это как должное. Его аргументы сомнений не вызывали. В самом деле, чтение сегодня становится элитарным занятием, а наша речь, что тоже нормально, служит зеркалом нашего же образа жизни и нашего образа мыслей.

«А что вы хотите,— продолжал он, — человечество с появлением компьютеров и Интернета пережило гигантский переворот. Сравнимый разве что с изобретением книгопечатания и, может быть, даже с чем-то большим…»

С чем большим – прозаик не сказал. Да и с книгопечатанием сравнивать Интернет я бы не спешил. Книги несли мысль, а что несет Интернет? Разве что новую мораль, о которой прозаик говорил тоже. В частности, он ссылался на «Анну Каренину»: «Ну не интересно читать сегодня этот роман Толстого. Конфликт его не актуален. Не понятно, например, чего так мучилась Анна? Подумаешь, свободный человек ушел к другому свободному человеку…»

Может быть, с точки зрения прав человека, это верно. Но… меня с самого начала не оставляла мысль, что прозаик постоянно передергивает. Только за руку его поймать не просто. Красиво говорит, убедительно. Слова умные произносит. О правах человека, опять же. Так ведь и Толстой в «Анне Карениной» о том же пишет, о правах человека. Что свободная женщина… и т.д., и т.п.

Стоп, а если говорить не вообще об одном свободном человеке и другом свободном человеке, но конкретизируя? То есть одна свободная женщина… Но разве Анна была свободной?! А чувство ответственности, а осознание своего долга? Кроме прав у человека есть еще обязанности… Не об этом ли роман Толстого?...

То же самое с новой моралью… Уж больно круто это звучит. Как и права человека – новая мораль! У нас все новое, с иголочки – дома, машины, прикид…. Все блестит, сверкает и лоснится. Только причем здесь новая мораль? Возможна ли она вообще? Если может быть новая мораль, то что такое аморальность?...
Морально то, что человечно. Чтобы мораль стала другой, она должна стать бесчеловечной. Но все, что бесчеловечно — аморально. Получается, что новой морали быть не может. Мораль бывает одна. Верней, она либо есть, либо ее нет. И тогда мы – аморальны.

Все остальное – нравы. Прозаик, наверное, имел в виду не новую мораль, а другие нравы. Они, действительно, поменялись круто. Только не значит ли это, что мы живем в аморальном обществе? Где главенствуют не духовные, а материальные ценности. Тогда все становится понятным. И что происходит с языком, и почему упал интерес к литературной классике. Дело не в толстых книгах, а в том, наверное, что они проповедуют человечность и нравственность.

Но тогда не все потеряно. Нынешнее положение вещей уже достигло апофеоза, пика своего развития. Потом начнется спад. Не случайно историки-ритмологи сейчас открыто говорят о том, что мир вошел в заключительную фазу тридцатишестилетнего периода развития, и через 7-10 лет все резко поменяется.

Деньги и бизнес утратят свой статус престижности и отойдут на второстепенное место. Они снова станут таким же инструментом, каким были полвека назад. Как и Интернет – сегодня он уже теряет ореол своего величия и тоже становится просто рабочим инструментом. В отличие, кстати, от книгопечатания – его роль в истории человечества и значение книг – будь они бумажные или «электронные» в обществе не слабеет, а с годами все больше усиливается.

А «новая мораль», которая не мораль? Она тоже должна отступить и уйти. Произойдет это, конечно, не сразу. Как минимум должно опять вырасти новое поколение. И наше отношение к своему языку и литературе снова станут другими. Так уже бывало. Материальные ценности имеют свойство разрушаться, а духовные — уходят, чтобы потом опять вернуться.