Первым из русских писателей, кто обратил внимание на латышские традиции фольклорных праздников, был двадцатилетний писатель-романтик Александр Александрович Бестужев, который в целом очень тепло относился к Прибалтийскому краю. Номер 38, журнал «Сын Отечества», 1818 год. Статья называлась: «О нынешнем нравственном и физическом состоянии лифляндских и эстляндских крестьян». Автор подошёл к освещению вопроса со знанием дела и с пониманием исторического контекста. Он решил прокомментировать (с вольными вставками) фрагмент из трёхтомного сочинения французского исследователя Франсуа Габриэля де Брая. Однако Бестужев первым ознакомил русскую читающую аудиторию с песенными традициями латышей.

У Бестужева в статье говорится, что свои песни они слагают во время полевых работ. А «духоподъёмное это занятие – исключительная принадлежность женщин». Как свидетельствует Бестужев, когда молодая крестьянка запевает – остальные подхватывают хором. Правда, Бестужев ошибочно полагал, что в каждой латышской песне присутствует рефрен «лиго». Александр Александрович прекрасно разбирался в балтийском фольклоре – его мать была уроженкой Нарвы и часто рассказывала мальчику о нраве и быте местного населения, о правовом произволе в отношении латышского и эстонского крестьянства перед суровыми порядками, о жестокостях и бесчинствах остзейских помещиков. Откровенно говоря, редко кто из русских писателей того периода без искренней жалости отзывался о бедственном положении латыша на немецких полях. Карамзин, Радищев, Фонвизин – все знали, все наблюдали, как прибалтийский господин притесняет бесправного и угнетённого латышского землепашца.

В год, когда Бестужев писал свою программную статью, латышские крестьяне Лифляндии и Курляндии формально обрели долгожданную свободу. Впрочем, крестьянская реформа александровских времён изобиловала перегибами и перекосами. Дать вольную крепостным без гарантированного земельного надела – нехитрого ума работа. Местная администрация, впрочем, как могла смягчала суровые условия посткрепостной безысходности. Губернатор Лифляндии Филипп Осипович Паулуччи ратовал за привлечение выходцев из крестьянства в город – занимаясь свободным промыслом, они вполне могли разогреть рижскую экономику. Так и произошло – в годы правления Паулуччи заявили о себе латышские каменщики и домостроители, которым благоволили местные власти в лице неутомимого генуэзца – патриота России.

При Паулуччи впервые в истории края латышский и эстонский языки получили масштабную официальную поддержку со стороны краевой администрации. Указы, постановления, новости на латышском и эстонском языках по приказу Филиппа Осиповича читались в церквях – рижских и губернских. Это был серьёзный прорыв в области языковой политики.

А Бестужев, романтик-идеалист, был влюблён в немецко-рыцарскую тематику, хотя и построил часть своих художественных сюжетов на жёстком и непримиримом осуждении феодального самоуправства. Таков, например, «Замок Венден», где главный герой-правдоборец Вигберт фон Серрат обрушивает свой гнев на возомнившего себя всесильным магистра ордена Меченосцев Винно фон Рорбаха – и одним из поводов становится бесчеловечное отношение к крестьянам. Вот как описана ярость Серрата: «…когда Бог даёт селянам погоду, а ты отрываешь руки от бесценного труда, когда топчешь конями хлеб, орошённый кровавым потом, когда, наконец, казнишь подданных за непослушание к власти, я должен высказать, что сказал».

Мечты Бестужева в ближайшее время оставались красивыми мечтами. Латышам приходилось несладко. При российском императорском дворе неотступно соблюдал сохранность своих интересов круг остзейских лоббистов. Император не вмешивался во внутренние дела немцев в Прибалтике. Но незыблемый айсберг национального угнетения латышей и эстонцев удалось сдвинуть с мёртвой точки именно русским писателям и публицистам.

facebook.com