Продолжаем публиковать записи из дневника Елены Дебрер, которые она вела в своем блоге на LiveJournal с 2006 по 2010 год: наша жизнь глазами фельдшера «скорой». Просим отнестись с пониманием к не всегда деликатной правде этой жизни.
 
Первая часть
Вторая часть

   
Чую, эта жара скоро доконает наших и без того на ладан дышащих пациентов. Градус кипения мозгов приближается к критическому, работать в таких условиях и с таким контингентом становится просто невозможно. Ситуация в городе становится угрожающей. Теперь, благодаря компьютеризации всея «cкорой помощи», я имею удовольствие следить, что происходит на фронтах — кто, куда и зачем вызывает «cкорую»; кому отказано в помощи и по какой причине; кто кого как лечил и чем дело кончилось.

Короче, хоть какое-то развлечение.
 
За прошедшие сутки гран-при в номинации «Поможите, люди добрые!» получает неизвестная женщина, позвонившая в «cкорую помощь» с вопросом: «Что делать с пыльным ковриком?» Первого приза в той же номинации торжественно удостаивается неизвестный мужчина, набравший 03 и получивший консультацию старшего врача по поводу состояния своего здоровья; однако, видимо, данные советы показались ему недостаточными, и в компьютере появилась гениальная запись: «Пациент в процессе разговора отказался от медицинской помощи, будет самостоятельно обращаться к магам».

Второй, третий и поощрительные призы в равных частях присуждаются всем гражданам, звонившим в «скорую» с целью узнать телефон детской больницы; поинтересоваться, как можно записаться к наркологу или психотерапевту, а также желающим урегулировать семейные скандалы.
 
Гран-при в номинации «Самый неотложный вызов» получает Валя Иванова 24 лет от роду (бурные и продолжительные аплодисменты, переходящие в овации), вызвавшая «cкорую помощь» в два часа ночи с мотивом «плохо с сердцем». Приехавшую бригаду Валечка порадовала рассказом о том, что она пробудилась в ночи от того, что ей судорогой свело икру (в течение последних двух недель Валя испытывала нечеловеческие физические нагрузки — она играла в баскетбол на пляже). Валечка, обладающая недюжинными медицинскими познаниями, сделала вывод, что ей плохо с сердцем и положила под язык две таблетки нитроглицерина, услужливо поданные ей бабушкой-инвалидом, пережившей два инфаркта. После чего Валечка потеряла сознание (ясен пень, давление-то от нитроглицерина упало до отметки 80!) и вызвала «cкорую», опасаясь за свое здоровье.
 
Первое место с последующим награждением полным собранием сочинений доктора Спока занимает молодая мама 19-дневного малыша из Саласпилса, вызвавшая бригаду «cкорой помощи» с мотивом «ребенку плохо, причина неизвестна». В беседе с родителями выяснилось, что «ребенок какой-то не такой, как всегда». Как всегда — довольно сильно сказано применительно к человеку, прожившему на свете 19 дней, не?

Мамочка взволнованно вещала: «Понимаете, доктор, он хорошо кушает, хорошо пьет, хорошо спит, но время от времени он вот так вот широко раскрывает глазки, весь напрягается и на секундочку перестает дышать, а потом снова все хорошо. И такие приступы у него уже несколько раз повторялись!» Гигантских трудов стоило втолковать маме, что это никакие не приступы, а просто именно так маленькие дети пукают.
 
Второе место присуждается молодой женщине, страдающей остеохондрозом поясничного отдела позвоночника на протяжении пяти лет и в пять утра вызвавшей «скорую». Мотивация — ну неужели мне опять, как в прошлые разы, ждать, пока все само по себе пройдет?!
 
Третье место жюри в составе меня и моего любимого доктора Леши решило не присуждать никому, ибо претендентов было слишком много, а место всего одно.
 

   
Сегодня обвела на календаре 2 августа жирным красным кружком. Мой первый рабочий день после отпуска. Если бы вы знали, как я его жду! Как невыносимо хочется надеть отглаженную голубую форменную рубашку, повесить на шею фонендоскоп и сесть в такую уютную желтенькую машинку с такими красивыми голубыми маяками и таким родным голосом сирены!

И чтобы опять круглосуточно носиться по городу, кроя матом диспетчеров и особо неразумных пациентов; чтобы не чувствовать ног от усталости и с блаженным вздохом валиться на свое продавленное раскладное кресло, пользуясь каждой свободной минуткой; чтобы опять сочинять несуразные грамматические конструкции в карточке вызова, с умным видом чесать репу у постели больного, пить кофе на кухне и слушать байки доктора В., курить у приемных отделений больниц, вздрагивая от недосыпа и утреннего холодка, улыбаться усталой и понимающей улыбкой коллегам с других подстанций...

И чтобы снова: «Вену, быстро, систему, монитор, кардиограмму, перфузор, нитроцин, готовься к интубации, массаж, родственников нах, носилки, не сдохнет, полетели, БЫСТРО!»
 
Я отпетый трудоголик. Однозначно и бесповоротно. И страшно люблю себя за это :)
 

   
...вчера на работе получили вызов: «Женщина 35 лет, боли в животе, на улице возле Онкологического центра». Ехали, уже примерно представляя себе, что увидим. Нас ожидали трое — сама пациентка, неимоверно истощенная женщина с лимонно-желтым цветом кожи и огромными отсутствующими глазами, ее муж и мама.

Входя в машину, женщина очень тепло поздоровалась со мной, как со старой приятельницей. «Разве мы знакомы?» — удивленно вскинула я брови. «Знакомы, знакомы», — устало кивнула женщина. «Не обращайте внимания, она обозналась», — виновато улыбнулся ее супруг. «Да нет, не обозналась», — печально покачала головой пациентка, опускаясь в кресло.
 
Я привычным движением взяла ее документы и выписки из больницы, чтобы начать заполнять карточку вызова, пока врач осматривает пациентку; пробежала глазами по скупым строчкам диагноза — рак, четвертая стадия, множественные метастазы в печени и других внутренних органах, три паллиативные операции за последние полгода, химиотерапия; вздохнула про себя: господи, такая молодая, всего на пять лет старше меня, ужасно несправедливо все-таки.
 
А потом открыла ее паспорт. С фотографии весело улыбалась мне моя давнишняя приятельница. Ребята, этот момент я долго не забуду — момент узнавания, момент понимания, момент ужаса и боли! Я позвала ее по имени — не так, как написано в паспорте, а так, как я привыкла ее звать. Она вскинула на меня свои громадные глаза и виновато улыбнулась — мол, видишь, как все получилось. Вдох-выдох, не сметь плакать, вдох-выдох, сейчас поедем в больницу, вдох-выдох, да мне уже все равно, Лен...
 
По дороге молчали. Не спросишь ведь, как дела. Приехали. Она села в кресло-каталку, потому что была настолько слаба, что ходить самостоятельно уже не могла.
 
Я вышла из машины вслед за ней, она еще раз посмотрела на меня своим невозможным взглядом — вы видели когда-нибудь, КАК смотрят люди, знающие о своей очень скорой смерти?! Я осторожно пожала ее крошечную невесомую ладошку, мы обнялись молча, и ее увезли.
 
Прощай, Аленка, пусть твоя дорога будет легкой и быстрой.
 
...а потом от общих друзей я узнала, что она уже долгое время ни с кем не встречается, веселым голосом рассказывая по телефону, как хорошо идут у нее дела, как растет ее маленький сын и какие у нее планы на будущее, постоянно придумывая уважительные причины, чтобы отказаться от встреч. Она хочет, чтобы мы запомнили ее ТОЙ — веселой, жизнерадостной, энергичной, смешной... И я запомню ее именно такой.
 
До свидания, дружище.
 
Мне очень больно сейчас.
 

   
Сегодня на очередном вызове встретился мне мужчина, которому пять лет назад поставили диагноз «рак почки» и предложили оную удалить, но мужчину в силу собственного нервического характера и недопонимания серьезности ситуации от операции отказался. И так и жил он себе все эти пять лет, и рак в нем тоже жил своей собственной непонятной жизнью, и каждый день мужчина засыпал и просыпался с мыслью о маленькой зловредной опухоли, которая потихоньку растет и по глоточку выпивает из него жизнь. При этом от операции он продолжал упорно отказываться. И вот сегодня пошел мужчина в туалет пописать, а вместо ожидаемой жидкости желтого цвета из него полилась алая кровь. Что называется, пошел пописать — заодно и покакал.

В предынфарктном состоянии от ужаса мужчина вызывает «скорую помощь» с вопросом — что делать? Ответ, разумеется, один — ехать в больницу и срочно ложиться на операцию, пока еще не поздно (странно, что за пять лет опухоль успела только прорасти в паренхиму и почему-то не дала никаких метастазов, ну да это дело Божье, не медицинское). Мужчина даже в такой, казалось бы, безвыходной ситуации продолжает упираться и от операции отказываться — мол, как же я буду с одной почкой, я не хочу доживать свой век беспомощным инвалидом.
 
И тут я отрываюсь от бумаг и спокойным тоном говорю — почему вы считаете, что человек с одной почкой моментально становится инвалидом? Я вот всю жизнь с одной живу, и ничего, как видите. И замолкаю.

В глазах у мужчины загорается голодным огоньком интерес, и он спрашивает — а что, у вас от рождения так? Ну да, подтверждаю я, вот такая вот уродилась. И ничего, ребенка выносила и родила самостоятельно, на «скорой» вот работаю, ни в чем практически себе не отказываю и наслаждаюсь жизнью.

Мужчина безоговорочно садится в машину, и мы отправляемся в 1-ю горбольницу. По дороге я пространно рассуждаю о жизни людей с одной почкой — чего можно есть, чего пить, как жить и так далее. Мужчина смотрит на меня восторженными глазами, воодушевляется на глазах и считает меня как минимум первой женщиной-космонавтом.
 
Когда мы вошли в приемное отделение больницы, пациент был бодр, вдохновлен и полностью готов ложиться на операционный стол — дальнейшая жизнь предстала перед ним в радужном свете, и перспективы стали казаться не такими мрачными. Мы обменялись рукопожатиями и пожелали друг другу успеха.
 
Если операция пройдет удачно и опухоль на самом деле не дала никаких метастазов, то этот пациент проживет долгую и счастливую жизнь при соблюдении несложных условий. И никогда не узнает, что я прожила точно такую же жизнь. Только с обеими почками. (Если быть точной, то почек у меня целых три — одна удвоенная, но это совершенно неважно.)
 
Вранье? Без сомнения. Хорошо ли я поступила? Не знаю.
 

   
Однажды с уже упомянутой в предыдущей заметке докторицей (нам с ней вообще фатально везет обычно) угодили мы на вызов «женщина 40 с чем-то лет, боли в груди». Приезжаем. Дверь нам открывает аккуратная улыбающаяся мадам постбальзаковских лет, приглашает войти. Все чистенько, прибрано, даже присесть не противно. Прямо с порога мадам культурным, немного взволнованным голосом сообщает:
 
— Вы знаете, у моей сестры в Даугавпилсе точно такое же было!
 
Мы вежливо интересуемся, какое же именно «такое», на что получаем распространенный и от этого еще более путаный ответ, смысл которого сводится к тому, что у мадам (как и у ее сестры в Даугавпилсе) произошло спутывание кишок, в результате которого образовался некий карман, который цепляется за сердечную жилу, натягивает ее, и от этого в груди получается такое неприятное ощущение, будто там что-то полощется.

Для устранения неполадок мадам желает немедленно ехать в больницу, чтобы ей там произвели подтяжку кишки, и тогда — как и у сестры в Даугавпилсе! — все немедленно устроится наилучшим образом. Мадам умолкает и смотрит на нас с докторицей вопросительно-воспитанным взглядом. Мы в этот момент синхронно переживаем то, что в медицине именуется катарсисом — состоянием глубокого ахуя.
 
Докторица берет себя в руки и предлагает мне произвести электрокардиографическое исследование мадамского сердца. Я привычным жестом подхватываю с пола кардиограф, «будьте любезны, разденьтесь по пояс, освободите лодыжки, ложитесь на спину, руки вдоль туловища, ноги не скрещивать». Дама снимает свитер, остается в одном бюстгальтере и... внезапно выключает в комнате свет.
 
Мы с докторшей погружаемся в кромешную тьму. Долгая звенящая пауза. Я беру на себя смелость вопросить, какого, собственно, тут происходит и почто меня лишили столь милой моему сердцу возможности лицезреть сиськи? Откуда-то из темноты доносится робкий ответ:
 
— Понимаете, я стесняюсь... я ведь такая полная, мне неудобно...
 
Я тут же горячо заверяю пациентку, что в своей жизни уже перевидала немало сисек разного калибра, и ее далеко не самые худшие, да и сама я стройностью не отличаюсь, так что стесняться абсолютно нечего. После долгих уговоров свет включается, озаряя совершенно охреневшее докторское лицо, пациентка укладывается на диван, и происходит краткая, но энергичная борьба за расположение рук пациентки вдоль туловища — пациентка пытается стыдливо прикрыть руками грудь, я мягко, но настойчиво эти руки убираю, чувствуя себя подростком, домогающимся одноклассницы.
 
Наконец кардиограмма записана. Она красноречиво сообщает об отсутствии у пациентки сердечных патологий. Давление в норме, температура 36,8, в легких выслушивается везикулярное дыхание без каких-либо хрипов. Докторица решает сделать ход конем и посмотреть мадам per rectum (малоприятная процедура, заключающаяся во введении докторского пальца в прямую кишку обследуемого с целью выявления кровотечения из желудочно-кишечного тракта). Я замираю в предвкушении. Докторша с делано-безразличным лицом описывает пациентке предстоящую процедуру и просит снять нижнюю часть одежды, лечь на бок лицом к стене и притянуть колени к груди. Пациентка замирает в возмущенном недоумении.
 
— Доктор, скажите, а мы не можем сделать ЭТО в туалете? В комнате мне как-то неудобно, я стесняюсь (при этом она красноречиво делает глазами в мою сторону. Я мужественно стараюсь не ржать).
 
— Нет, уважаемая, мы можем сделать ЭТО только здесь, на диване, потому что для обследования необходимо, чтобы вы лежали на боку.
 
Пациентка мнется, краснеет, мямлит, умоляюще стреляет глазами, но докторица непреклонна. И тогда в ход пускается последний, решающий аргумент:
 
— Доктор, поймите, мне, право, неловко... понимаете, я все-таки дворянка...
 
Доктор, чья родословная по материнской линии вполне убедительно восходит к польским королям династии Пястов, изумленно поднимает бровь:
 
— Ну и что? Вы можете быть абсолютно спокойны, я тоже дворянских кровей.
 
К этому моменту я уже отползла в тень, ближе к коридору, и корчусь там в эпилептическом припадке беззвучного хохота.
 
Мадам принимает совершенно несчастный вид и страдальческим шепотом, с улыбкой сквозь слезы, молвит:
 
— Но доктор, вы не понимаете... я же все-таки внучка Пушкина...
 
Наш военно-полевой госпиталь был свернут в мгновение ока. Ректальное обследование было отменено по социальным показаниям, а вместо него назначен визит к семейному врачу для детального ознакомления оного специалиста со сложной кишечно-сердечной проблемой пациентки.

Мы бы, конечно, могли и сами оказать мадам посильную помощь в виде призыва к ней одной из двух наших городских бригад по натяжке кишок, но внучка Пушкина не представляла угрозы ни себе, ни окружающим, да и спецбригад пришлось бы ждать долго по причине сильного их перегруза ввиду осенне-зимнего обострения у определенной категории пациентов. Посему мы мило раскланялись с мадам, пожелав ей скорейшего выздоровления и выразив свою уверенность в компетентности ее семейного врача (прости нас, неизвестный терапевт!), и пулей вылетели из квартиры.
 
Всю оставшуюся часть дежурства мы с докторицей были друг с другом предельно вежливы, выражались витиевато и спрашивали пациентов: «Чего изволите-с?»
 
А говорят, психиатрия не заразна...
 

   
Вообще условные рефлексы — великая вещь. У тех, кто пытается урвать кусочек сна при любой возможности, они особенно сильно развиты. Спишь на подстанции (при полной экипировке, мордой вниз на дерматиновом диване, не снимая обуви, не глядя, кто спит рядом), по громкой трансляции раздают вызова, а ты просыпаешься, только услышав номер своей бригады, остальные же мозг почему-то игнорирует. Правда, по первости вскакиваешь на все, летишь к диспетчеру, хватаешь карту вызова, садишься в машину — и понимаешь, что машина чужая, вызов не твой, а где-то наверху растерянно топчется другой доктор, недоумевая, куда потерялась карта.

Ну ничего, это со временем проходит. Когда спишь в машине (спинка кресла откинута на максимум, ноги на боковом сидении, храп по всему салону), то просыпаешься, когда автомобиль прекращает движение. Двигатель затих — сумку в зубы, кардиограф на плечо — и на выход.
 
Правда, случаются казусы. Спала как-то одна докторша в салоне (а надо сказать, вырубалась она капитально, мгновенно и глубоко), ночь кругом, машина встала на перекрытом железнодорожном переезде, и шофер допустил непростительную ошибку — выключил двигатель. У докторицы моментально сработал условный рефлекс — она подорвалась, схватила сумку и каридограф, выскочила из машины и похерачила на автопилоте куда-то в лес, не разбирая дороги.

Нескончаемый товарняк, проходящий в это время по железной дороге, заглушил звуки открываемой-закрываемой двери салона, и когда переезд открыли, шофер спокойно продолжил движение. Приехав на вызов, он сунулся мордой в салон, чтобы разбудить храпящую там докторшу, но к его удивлению, салон был пуст. Эти события происходили в далекие советские времена, когда про мобильные телефоны еще слыхом не слыхивали, а потому шоферу пришлось включить соображалку и вычислить, в каком именно месте он мог утратить лекаря.
 
Вернувшись к переезду, он обнаружил там дрожащую и перепуганную тетку — еще бы, шутка ли: ночь, лес кругом, ни души, а ты стоишь, как придурок, со всей аппаратурой и не соображаешь, где ты находишься и что теперь делать.

После того как мне рассказали эту историю, я перестала сразу в момент пробуждения выскакивать из машины — сначала внимательно изучаю окрестности. А то у меня тоже была манера при выключении двигателя хватать аппаратуру и нестись сломя голову. Иногда пациенты сильно удивлялись — приехали к больнице, а фельдшер вдруг сумки все хвать и на выход, а потом долго стоит и сонно озирается.

Ну ничего, это-то еще не так страшно, а бывало ведь, что спящих тихонько в углу за шкафом фельдшеров на вызове забывали. Потом подбирали, конечно. Потому что проэтосамить толкового фельдшера, пусть даже и спящего — большая потеря для бригады.
 
Все приходит с опытом. Вот и мой сон уже стал чуток, а рефлексы отточены до блеска — даже если я вырубаюсь где-нибудь на тусовке, то стоит только кому-нибудь сказать мне противным голосом на ухо: «Астоньпацмита... астоньпацмит...» — и я вскакиваю, как стойкий оловянный солдатик. Правда, потом могу обидеться и в ухо двинуть за такие шутки.
 

   
Вчера на работе приключилась первая в моей жизни удачная реанимация.

В подробности вдаваться не стану, потому как слова «гипоксическая кома», «фибрилляция желудочков», «желудочковая тахикардия», «синхронизированная кардиоверсия» и «твою мать, он же напрочь дохлый!!!» мало кому интересны и оценить значительность нашего с доктором поступка смогут только коллеги-медики.
 
Вы себе представить не можете, КАКОЕ это ощущение. Когда уже невыносимо ломит спину, когда форменная рубашка прилипла к спине от пота; когда трясущиеся от напряжения пальцы не могут сломать очередную ампулу; когда ты уже ничего не можешь сказать, а лишь шипишь сквозь стиснутые зубы, и вдруг... под твоими пальцами пробивается тоненькая ниточка пульса!
 
Доктор А.В. возводится в ранг объекта поклонения (это ничего, что он на радостях так хлопнул меня по спине, что потом долго ныло промеж лопаток). Работа на «скорой помощи» снова объявляется самой прекрасной работой в мире.
 
Курица, как ты была права, говоря, что «одна спасенная жизнь стоит трехсот тупых вызовов»!
 
Я счастлива.