---

Байки шипчадлера. Начало

---

Мы вышли из порта, и до родных пенатов оставалось четыре дня ходу.

К стиральной машине выстроилась длинная очередь. Бородачи стали постепенно сбривать полугодовые бороды, и в этой связи на судне появлялись абсолютно незнакомые люди — дело в том, что бритое лицо меняется до неузнаваемости.

Все прибирались у себя в каютах, а молодые матросы, в их числе и я, конечно, прибирались на палубе — ну тут уж ничего не поделаешь, лозунг «молодым у нас дорога» пользовался большим успехом на судне.

Всё крепилось по-походному, как вдруг стрела крана, соскочив с тормоза, рухнула на палубу.

Счастье, что никого не прибило, все были заняты делами в каютах.

Стрелу поставили на место, воткнув кусок арматуры туда, где обломилась скоба, держащая лебёдку.

Особого внимания на это никто не обратил — все знали, что это последний рейс судна, и судьба его давно была решена. В народе это называлось «на гвозди».

Боцман сразу всех предупредил, чтобы рынду не трогали, а то были у нас любители сдать цветной металл.


Забегая немного вперёд — помню, как боцман, снимая рынду, уже в порту, как-то грустно так произнёс, что без моря он долго не проживёт.

Не прошло и месяца после этих слов, как его не стало. Он был настоящим морским волком, одноглазым и хромым, повидавшим в море, наверное, всё.

Он рассказывал историю, как бросил пить в далёкие махровые советские времена, когда на каждом судне был первый помощник капитана — кадровый офицер КГБ, который следил, чтобы советские граждане не разлагались, находясь порой в самом логове капитализма.

Так вот однажды боцман сильно перебрал где-то за границей и, не дойдя до судна, уснул в швартовых концах на берегу.

Когда он проснулся, судна уже и след простыл, а его обвинили в измене родине — со всеми вытекающими из этого последствиями.

Потом, конечно, разобрались, но в море он два года не ходил, как неблагонадёжный элемент. Вот с того момента и до последнего своего дня он не брал в рот спиртного ни разу.

Он потрясающе готовил рыбу, и даже однажды делал шпроты на судне. Отбирал кильку лично, каждую руками, одного размера и жирности. Стоит ли говорить, что после этого магазинные шпроты называть шпротами язык не поворачивался.

Но он ушёл и оставил о себе большой шлейф из незабываемых воспоминаний...


Тем временем мы подходили к проливу Зунд, где в самом узком месте было видно Данию с одной стороны и Швецию с другой.

Ну и замок Шекспира, конечно, тоже был в зоне видимости. Но для бывалых моряков это место было «святым» отнюдь не от близости к знаменитому замку и видимости скандинавских берегов.

Тут в Копенгагене работал шипчандлер (агент дьюти фри), который поставлял заказы прямо в проливе, без захода в порт, что было очень удобно.

Надо сказать, что наш заказ, как и заказы всех постсоветских экипажей, состоял на 99% из алкоголя, и большая часть из этого алкоголя было не что иное, как знаменитые и очень популярные в то время пятилитровые канистры спирта «Royal».

Можете себе представить, в каком состоянии прибывала команда в родной порт.

Посоветовавшись со знатоками, я заказал домой бутылку «Амаретто», ну и всяких конфет, печений, сувениров для всех родственников.


Пройдя пролив, мы повернули на северо-восток — и прямым курсом направились к родным берегам.

Время тянулось невероятно, особенно если учесть, что дома ты не был полгода. Многие за это время успевали напиться, проспаться, неудачно опохмелиться и снова нажраться.

Этакий алкогольный калейдоскоп курсировал по всему судну.

Естественно, обнимались и радовались, ну и как без драки-то по пьяни? И без этого не обошлось.

А началось всё в столовой команды, когда один из здорово поддавших ляпнул, что, как всегда, во всём виноваты русские.

Массовой драки не получилось, ибо разум возобладал, но Дима, мой тёзка, парень крепкого телосложения, под два метра ростом, очень не любил, когда поднимался этот вопрос.

Он сразу встал, спросил, есть ли ещё кто-нибудь, кто так думает, и, не услышав ответа, медленно пошёл к нелюбителю русских.

Нелюбитель навёл резкость и увидел приближающуюся опасность. Это последнее, что он видел в сознании.

Доктор, будучи сам в состоянии алкогольного перебора, пытался поставить нос пациенту в нужное положение, но это ему никак не удавалось, потому как в двойную качку сделать это было непросто — качало и море, и алкоголь.

В итоге, не мудрствуя лукаво, он залепил пластырем нос в том положении, в котором его удалось зафиксировать, дал товарищу нюхнуть нашатыря — и был таков.

На крики из лазарета никто не обращал внимания, потому что каждый рейс для этого матроса заканчивался именно в лазарете. С той лишь разницей, что в этот раз — нос, а в прошлый были зубы, точнее — их не было.


Погода стояла хорошая, и свет от города было видно задолго до того, как пароход причалил.

Тянулись сначала часы, потом минуты, а потом уже и секунды, так как без разрешения пограничников выходить с судна не разрешалось.

А они тоже были не дураки и не спешили уходить из каюты капитана, так как там тоже текла бескрайняя река из алкоголя.

Наконец была дана отмашка — и профессиональные жёны моряков, обгоняя друг друга, неслись инспектировать сумки с барахлом, привезенным их мужьями.

Адекватные люди подождали и зашли на борт после них и значительно спокойнее. Несколько человек на судне ещё и понятия не имели, что уже находятся в Вентспилсе, так как были в полной отключке.

Несмотря на это, на судне царила атмосфера добра, позитива, алкоголя и долгожданных денег.

Да, так цинично это не только выглядело, но и было на самом деле.


Меня никто встречать не пришёл, потому что было заранее известно, что на вахте у трапа должен остаться трезвый человек — и им, естественно, был я.

Часов пять я помогал родственникам распихивать долгожданных пап, мужей, отцов и детей по машинам, затем поднял трап и завалился спать в будке крановщика.

Утром я поискал оставшихся на судне, их оказалось двое — это был огромный Дима, которого так и не сумели вытащить из каюты, и стармех, пребывавший в том же сомнамбулическом состоянии.

Я обошёл всё судно с какой-то грустинкой на душе. Ведь больше я на нём никогда не появлюсь. Оно тоже, видимо, со мной прощалось, иногда поскрипывая дверьми и посвистывая сквозняком.

Я собрал свои пожитки, сложил их около трапа и стал дожидаться смены караула.

С опозданием на три часа, но всё-таки пришла смена. Это был полупьяный матрос, которому так и не удалось выспаться, но это уже были не мои проблемы — я передал ему вахтенную повязку и в последний раз спустился с трапа моего первого и, как оказалось, последнего парохода.

Больше я в море дальше 12 миль от берега не ходил никогда.


P.S. Dzintarjūra вообще знаковый пароход для Вентспилса. За 35 лет на нём, без всякого преувеличения, в море отходила половина всех, кто имел морские документы. Для многих он был первым, и с него начиналась карьера многих и многих моряков нашего славного города.

А это чудом сохранившаяся фотография нашей каюты: